«Не скажу, что Растрелли — мой личный враг, но эта архитектура — не для нашего климата». Главный механик Эрмитажа — о своей работе

Где-то над Иорданской лестницей на чердаке Зимнего дворца стоят огромные баки — старинная система пожаротушения, которая работала самотеком. Сейчас музей, конечно, оборудован современными средствами защиты и безопасности, но ради истории демонтировать ее не стали. Наравне с фаянсовыми изоляторами первой в России линии внутреннего телефона и иссеченной разрывом снаряда стеной, они — лишь часть «достопримечательностей», недоступных глазу обычного посетителя Эрмитажа. Зато о них хорошо знает Роман Бабурин, главный механик Государственного Эрмитажа. «Фонтанка» расспросила специалиста о вверенных ему богатствах и его работе.

— Роман Валерьевич, что входит в обязанности главного механика Эрмитажа?

— Во-первых, техническое обслуживание вертикального транспорта — лифтов, подъемников. Во-вторых, контроль за состоянием зданий: стены, потолки, полы, двери, окна. И естественно, кровля: стропильная система, перекрытия. У меня в штате — маляры, столяры, слесари, сварщики, стекольщики. Хорошие ребята, долго подбирался коллектив, дружно живут и слаженно работают.

— Город регулярно страдает от протечек и наледи на крышах: как снегопад пройдет — куча жалоб. Вы тоже на крышу лазите со снегом бороться и с сосульками?

— Конечно. Мы уже отработали алгоритмы борьбы с ненастьями: в службе эксплуатации люди работают достаточно давно, поэтому мы эффективно сопротивляемся. Ведь в чем беда коммунальщиков? В текучке кадров. Люди не успевают наработать опыт. А я уже больше 12 лет здесь работаю, и не просто сижу в кабинете, а бегаю везде. Я знаю музей очень хорошо, знаю кровлю. Понимаю, при какой погоде что нужно делать.

— И что нужно делать? Например, если снегопад прошел.

— Какая температура? Плюсовая, минусовая? Ветер есть, нет? С какой стороны дует — с юго-запада или с северо-востока? Куча факторов!

— То есть, например, если ветер юго-западный — крышу чистим, а если северо-восточный — не чистим?

— Нет, не так. Чистим разными способами. Может быть, убираем не всю площадь. Чтобы эффективнее бороться с образованием сосулек, мы, например, убираем только карнизные свесы и горловины. А всю площадь оставляем — если, например, я вижу, что в следующие три дня будет +2. С каких-то скатов при этих ветрах при пухлом снеге он сдувается, и смысла нет посылать туда людей. Их надо посылать туда, где образуются снеговые мешки: кровля-то у нас сложной конфигурации; бывает, снега навалено в рост человека — это ендовы, за парапетом. У нас же парапет высотой полтора метра, где-то даже метр семьдесят. Бывает так, что горловины все забиты снегом, он лежит вровень с парапетом. Но не по всему периметру, а в теневых зонах, куда ветер наметает.

— А вообще крыша Эрмитажа — «сосулькоопасная»?

— Да, особенно в марте.

— Часто приходится сбивать?

— Нет, потому что методы борьбы есть с сосульками.

— Свой лазер?

— Нет, превентивные меры. Надо правильно убрать снег. Сосульки же почему возникают? Подтаивает снег, начинает капать, и на морозе это прихватывается. Когда я сюда пришел, я многого не знал, вырастали сосульки диаметром сантиметров 70 и длиной 2 метра, я был в панике, в шоке, не знал, как с этим бороться! Одна здоровенная сосулька упала аккурат на козырек над входом в служебное помещение. Мы, естественно, ожидали это падение, огородили, но козырек мы потеряли, его пришлось восстанавливать. Но тут никуда не уйти было, сосульку по чуть-чуть не отпилишь.

— То есть когда сосулька появилась, уже поздно?

— В принципе, да. Надо бороться, чтобы она не появилась.

— Как в целом ваш день проходит?

— По-разному. Бывает, весь день сижу проверяю проекты, которыми меня загружает отдел ремонта и реставрации. А бывает, и пообедать некогда. У нас на самом деле нагрузка неравномерная, в любой момент может что-то случиться.

— Мне хранители рассказывали, что, будь они где угодно, если сработала сигнализация, они должны даже ночью приехать в музей и удостовериться, что все в порядке.

— Да, у меня тоже были такие моменты — и ночевал я здесь.

— Что тогда происходило?

— Различные аварийные ситуации — например, связанные со снегом. У меня тоже были протечки, когда кровля была не отреставрирована, текла. Если помните, зимы 2009/10, 2010/11 годов были криминально снежными. И кровля была старая на Зимнем дворце. Театр тек у меня, потому что над зрительным залом была неотремонтированная часть. Слава богу, чердачное перекрытие было сделано уже современное, железобетонное, поэтому мы смогли «отловить» все на чердаке, и зал остался целым. А в залах по Зимнему дворцу верхний этаж везде практически тек. Сейчас кровля новая, с 2014 года, и проблем на два порядка меньше стало. Есть «криминальные» места, про которые мы знаем и где при определенных погодных условиях начинает накапливаться вода, — их два, но их несложно «обезвредить».

— То есть какие-то оплошности инженеры прошлого все же допустили.

— Скорее, не инженеры, это все-таки камень в огород Растрелли — архитектура такова. Самая большая беда — это, конечно, парапет, на котором стоят скульптуры. Для зимы парапет — это беда: и снег убирать неудобно, нужно через него перекидывать, и водопропускные отверстия им забиваются, через которые вода уходит на карнизный срез и попадает в водосточную трубу. В итоге нарастает лед, при таянии вода упирается в забитую горловину и начинает подниматься вверх. А кровля — железная, двухфальцевые соединения уберегают от бегущей воды, но не от стоячей. Чудес не бывает! Не могу сказать, что Растрелли — мой личный враг, но эта архитектура — не для нашей климатической зоны.

— А на обходы вы как часто ходите?

— Раз в неделю, на обход по территории и по кровле.

— И по чердакам.

— Да. Ну, по чердакам я когда хожу, когда не хожу, у меня начальник сектора ходит. А по территории и кровле обязательно: надо следить за подрядчиками, которые там работают.

— Какие конструкции на чердаках Зимнего дворца для вас — самые удивительные? Какие есть инженерные выдумки, вроде той, что вы показывали в ротонде, где огромная деревянная лиственничная балка обита металлом?

— У меня несколько любимых залов — со стороны чердака. Самый любимый — Большой тронный, или Георгиевский: там двухъярусный чердак, и подвесной потолок опирается только по периметру, по стенам. Там облегченная стропильная система, уже более поздняя, чем в остальном Зимнем дворце, практически нет современных вмешательств — просто отреставрированы старинные оригинальные шпренгельные балки.

— Какого времени?

— Это после второго пожара — ну, условно, 1900 год.

— Я там видела винты с резьбой, выполненной вручную?

— Они, на самом деле, есть везде, но там, наверное, наиболее показательно. Тяжи, винты, гайки, болты делали не с помощью прокатного стана, а ковали на кузне. Поэтому и слесарь — ну, не было тогда таких инструментов! — нарезал винт и гайку вручную напильником.

Второй мой любимый зал — наверное, Фельдмаршальский. Стропильная система над ним более показательна именно по протяженности во времени — там есть и совсем старые конструкции, которые исключены из работы (условно 1840-е годы), и более поздние Путиловского завода, уже прокатные конструкции, и уже совсем современное усиление сделано: это уже последняя реконструкция, условно 2012–2014 годы.

— И они выделены разными цветами.

— Да. Совсем старые конструкции — черные, путиловские — красно-коричневые и современные — ярко-красного цвета.

— Это сделано для истории или чтобы сотрудники не путались?

— Запутаться там специалисту невозможно, а не специалисту там делать нечего. Естественно, это сделано на будущее для понимания, что когда построено, как памятник. У Михаила Борисовича была даже идея водить экскурсии для специалистов по чердаку и показывать это, чтобы они могли оценить технические решения разных времен.

И третий зал — пожалуй, Александровский. Там тоже оригинальная историческая стропильная система оставлена. Там тоже уже были более продуманные решения — например, в сравнении с Невской анфиладой.

— Я смотрю, вас больше интересуют серьезные основательные конструкции. Для меня-то основными достопримечательностями, которые вы показывали на чердаке, когда мы там ходили, стали бывшее место колокольни с собором и следы от попадания снаряда.

— Да, меня интересуют железяки. Ну, я же механик.

— Как раз хотелось об этом поговорить. Вы пришли в Эрмитаж из...

— Я пришел из своей строительной компании, где работал главным инженером. А до этого я работал судовым механиком У меня образование — эксплуатация судовых энергетических установок.

— На каких судах вы работали?

— Северо-Западного пароходства, Балтийского морского пароходства — торговый флот. И работать начал, еще не окончив высшее учебное заведение. Так получилось, что был оформлен мотористом, потом четвертым механиком, потом третьим. И, став вторым механиком, ушел на берег.

— А почему?

— Потому что все начало разваливаться. Это был 1998 год, Балтийское морское пароходство развалили, через некоторое время и Северо-Западное пароходство перестало существовать. Все суда распродали. В общем, для российского торгового флота начались не лучшие времена. Поэтому я ушел, некоторое время поработал в портофлоте, штурманом-механиком на бункеровщике. Но это — «тупиковая ветвь развития», а надо было куда-то двигаться. И постепенно я создал ООО, которое занималось малоэтажным строительством, различными видами отделки. У нас здесь в золотом треугольнике, на Большой Конюшенной, мне легче перечислить те дома, где я ничего не делал, чем те, где я что-то делал.

— А что самым интересным в работе на флоте было?

— Начал я работать на флоте с 1990 года, тогда все было интересно. Во-первых, увидеть другой мир, Европу — Средиземноморский бассейн, Балтийский бассейн, те страны, которые прилегают к Северному морю, к Бискайскому заливу. Люди на флоте — кого там только не увидишь, очень разные! Работа — не могу сказать, что сильно тяжелая, но и не легкая, потому что зависит все от природы.

— Ну вы же не на парусном судне работали, чтобы трудно было выдержать полный штиль.

— Штиль это как раз хорошо. Хуже всего — это стоянка на внешнем рейде на якоре в ожидании погодных условий.

— Когда сильные волны и нельзя причалить?

— Или нельзя выйти в море, или нельзя войти в порт.

— И подолгу приходилось стоять?

— И подолгу, и по две недели. И продукты, бывало, заканчивались, и вода питьевая.

— Это где такое было?

— На рейде Роттердама, например.

— Центр Европы!

— Да! Не выпускали в море — и все. Потому что был северный ветер. Паромы останавливали, потому что шла бортовая волна и был высокий риск переворота.

— Вспомнился сразу фильм «Франкофония» Сокурова, как в одной из линий повествования грузовой корабль с контейнерами с музейными предметами попал в шторм.

— Бывали рисковые капитаны, которые выходили. Но если контейнеры наверху — бывало, и смывало контейнеры. Я лично еще наблюдал, мы обходили подтопленные контейнеры — они же до конца не тонут, там воздушная подушка есть. Бывают контейнеры с легким грузом — они плывут. Прямо по течению, по Ла-Маншу. В шторм у кого-то смыло: раскрепился груз.

— А куда вы дальше всего ходили?

— В Америку не ходил, в кругосветку тоже. Так получалось, что я работал — Африка, Европа. Ну, Африка такая — со стороны Средиземного моря.

— То есть без пиратов.

— Да. Но тогда их как-то и не было. Они были, наверное, в районе Филиппин, а африканских не было, у них лодок не было тогда вообще, им не на чем было, только вплавь. Настолько они бедные были.

— Вы говорили, что вы — бывший спортсмен. И когда я пыталась изучить информацию о вас в интернете, мне поиск выдал интервью с вами — о «Зените»! До сих пор болеете?

— Да, до сих пор болею. Мне сейчас много чего не нравится в «Зените» — но что делать, у нас «один город — одна команда»!

— А сами каким спортом занимались?

— В разные периоды — разными. До службы на флоте — в школе и немножко в студенчестве — легкой атлетикой, потом, вернувшись со службы, — полиатлоном, раньше это называлось многоборье ГТО. В летнее многоборье ГТО входили стрельба из мелкокалиберной винтовки, бег на 100 метров, бег на 3000 метров, плавание 100 метров, метание гранаты.

— Все, что нужно, чтобы поймать руферов, которые придут к вам на крышу Эрмитажа. Шучу, конечно.

— Все, что нужно. А в зимний полиатлон входят бег на лыжах на дистанцию 10–15 километров, стрельба из мелкокалиберной винтовки и подтягивание.

— Серьезный вы соперник!

— Потом случилась работа на флоте, там не до спорта, только начал увлекаться горным велосипедом. Приобрел старенький в Объединенном Королевстве за 10 фунтов стерлингов, возил его с собой на пароходе и много где в Европе ездил на нем. Потом случилась травма колена — велосипед закончился.

— Травма была на велосипеде?

— Нет, производственная, потом еще одна. В течение 10 лет я себя очень плохо чувствовал, а потом более-менее себя вытащил — уже без особой помощи врачей, потому что человек может вылечить себя только сам, в этом я глубоко убежден. И со всеми этими травмами — только физкультура, дисциплина. Если хочешь жить — надо двигаться. Если ляжешь — все. И сейчас у меня совсем другие увлечения — горные лыжи, гребной водный спорт, я сам построил себе индейское каноэ. Ну и автомобильный offroad.

— Вы выросли в Петербурге?

— Да. Я родился здесь, у меня мама родилась здесь, бабушка родилась здесь.

— А кем они были?

— Бабушка работала на прядильно-ниточном комбинате «Красная нить» мастером цеха. Мама работала в Ленгидропроекте. Была замначальника проектного отдела и даже Государственную премию получала за проект защитных сооружений от наводнений — то, что дамбой называют. Она лично проектировала водопропускные затворы.

— Ничего себе! А бабушка, наверное, еще революцию здесь пережила.

— Ну, не так чтобы: она 1916 года рождения. А в блокаду их эвакуировали в Вологду.

— Но все равно в семье, наверное, истории какие-то остались.

— Про блокаду — нет. Не было здесь никого из наших. Потом обратно вернулись.

— Ну, хоть было куда вернуться.

— В общежитие комбината, если мне память не изменяет, в Нейшлотском переулке, недалеко от станции метро «Выборгская» нынешней. Они пожили там, а я уже на Черной речке родился. У них была коммуналка — комнат на 20, наверное, — огромная! Те здания на Школьной внутри очень странно были сделаны: с первого этажа на второй шла одномаршевая деревянная лестница, а потолки были больше трех метров точно. И у нас там была комната небольшая. Моя прабабушка, бабушка, дедушка, мать с отцом и я жили в одной комнате.

— Вы даже прабабушку застали!

— Да, она до 92 лет дожила.

— Здорово! А она чем в молодости занималась?

— Ее муж обеспечивал, был слесарем высокой категории, на Путиловском заводе работал.

— Ага, то есть вы где-то на чердаках Эрмитажа сталкиваетесь с плодами труда своего прадеда!

— Не уверен, но вполне может быть.

Беседовала Алина Циопа, «Фонтанка.ру»