Ох, как мы ели доллары

Скоро забудем и какого-то депутата, внесшего законопроект о запрете оборота и хранения в России долларов. Через пару дней надоест улыбаться и над созданием в вузах ответственных за идеологию. Даже взрослые уже точно не помнят, когда советские деревья были большими. А мне до сих пор не забыть рассказа своего товарища. Он был младше. До конца 80-х еще верил в марксизм. Чуть не устоял, покатился по наклонной. Изменил с большой буквы. Но рядом оказались крепкие товарищи и заставили ребенка десять баксов съесть. Жаль, что не было тогда рядом этого парламентария.

К закату коммунистической империи мы уже вовсю рассекали по центру. Баек о долларах - с кучу. Сегодня смешно, а тогда все знали поговорку про 88-ю статью УК о незаконных валютных операциях. «Восемь-восемь — лет на восемь». Страшно было так, что «президентов» при шухере жрали. Можно вспомнить о том, как известный ломщик по прозвищу Седой, живший тогда с восходящей кинозвездой Ларисой Гузеевой, сгрыз при задержании баксов так под триста мелкими купюрами. Как опера еле откачали жулика Воробья. Сотка зеленых не пошла ему и застряла. Много еще чудного. Однако самый пронзительный рассказ я услышал из уст чуть подросшего ребенка.

Он родился и вырос в Ульянке. Где играли в хоккей в клубе «Прометей». А в школьном театре он исполнял роль Буратино. Жил как все. Цена сытого желудка — 20 копеек. А вообще на неделю родичи давали рупь. Школа №240, Кировский район. Советский Союз. Но уже 1979 год.

В 13 лет поперла из Александра Тараторина инициатива. В кустах возле дома поставили с пацанами скамейку, провода из подвала протянули для колонок, купили бутылочку лимонада «Буратино». Вот тебе и бар. А с бобин орали битлы.
Back in the US,
Back in the US,
Back in the USSR...

Но как-то школяров погнали в Новую Ладогу на экскурсию, где музей паровозов. С родителей собрали по 2,70. Компания соскочила с поезда на Сортировке, где Софийская, и ушла в побег. Жгли костер и кидали туда фальшфейера. Практически бунт. Хотя нет, революция, ведь они в черных бушлатах, которые выдавали им на УПК — учебно-производственном комбинате.

И подошел к ним мужик со смыслом: «Не хотите ли заработать? Разгружать груши. Плачу по пятерке». Согласились. Пристрастились. Порой на 29-й троллейбус — и на разгрузку. Давали по трешке. Накопили. И в воскресенье как-то выбрались на барахолку. У Сани 43 рубля — сумма сумасшедшая. Распихана везде, от носков до рубашки. Ведь каждый тогда помнил, как мама папу в командировку собирает.

Шел апрельский снежок, и был День космонавтики. Кто джинсы продавал по 100 рублей, кто что. Первый раз увидели кроссовки «Найк», что с «соплей». Теперь все в курсе, а тогда шли за 150. Покрутили в руках бережно.

Рядом стоит дядька лысоватый, как Ленин. У него «Мальборо», «Филип Моррис». В глазах замелькало. Пачка — рубль пятьдесят, и она пластиковая, мультифильтр. Скинулись по 50 копеек.

А на УПК в школе выдавали еще и тельники. А парни ж в шестом классе. В бушлатах, шапках-пипах. Мы их называли «поларис», как американские ракеты. Их его мамаша шила, а говорила, что они из Венгрии.
Все на подбор, как из детдома.
— А бушлатов нет?
Засуетился Саша. Вроде не хотел меняться. Нехорошо стало. Не по-советски.
— Я чин чином, — и показал человек доллары.
- Я парень рабочий — сам за себя могу платить, - сказал Саня, как будто за бугром на слете дружественных шахтеров СССР представлял.
И подсчитал: доллар — три рубля. И купил он 10 баксов. Тридцати рублей не стало.

Он их носил по школе. Ах как он их носил по школе. Такое чувство, что Дед Мороз живой. В подъезде скурил «Филип Моррис», а в кармане лежали баксы. Беседы были светские, бурные, деловые.

Дома он хранил баксы под батареей. Выломал паркетину и там спрятал. Вынимал как фокус-покус. Даже утюгом гладил на подносе материнском.

К первому мая все рухнуло. Их физрук, грузин, Владимир Владимирович застукал Санька с американским червонцем в раздевалке. Просто школьник осмелел. Его понесло, всем начал показывать. Он крепко взял нарушителя за руку — и к себе. Баксы в стол и спрашивает: «Ну что?»

Он пришел к ним домой вечером. Сашка в ванну залез и в воде часа два морозился. Спертое дыхание. Как будто нет тебя. Лопаешься. Все же вышел. Физрук пьет чай. По телику Политбюро про надои. Мама - как простыня, как будто похоронка пришла. Он: "Разрешите откланяться ", и ушел. Первая мысль — сдал. Все поплыло. Сестра старше. Сестра покрутила у виска. И тут же: «Я ни при чем». Хотя ведь знала. Женская логика. Шепчет: «Если сознаешься один — будет проще».

Если физрук раньше был милиционером, то сосед над нами был прокурором Всеволожского района. Хороший такой, вечно пьяный. К девяти вечера у нас на кухне сидели его жена тетя Тамара и он сам с хлебной водкой, которую гнал прокурор лично.

В доме запахло сигаретами. Маме "скорую" вызвали. Врачи приехали, накололи. Заблестели ампулы на блюдечке. Мама все причитала, тыкаясь в прокурора: «Толик, а что же будет?»
— Вера, надо идти,— отвечал он матери.
Куда, Сашок не понимал.

В десять приехал отец. Саша с лестницы слышал, что с ним будет. Так как он поговорил уже с Толиком, который его встречал возле парадной. Мама повисла на руках: «Вася, не трогай — ему подкинули!» Отец начал с прихожей. В коридоре захрустели лыжи. Сестра разложила физику и стала учить. Саша зажался между стенкой и шкафом. Бегать негде — 37 квадратов.
— Выходи, предатель! — орал батя.
Квартира стала теснее.
На кухне начался семейный самосуд.
— Где взял?!
Затрещины. Дошло до удлинителя по ногам. В квартире натоплено — больно.
— Нашел!
— При каких обстоятельствах?!

Друзей не сдал. Он и потом, в 90-х, никого не сдал. За Ульянку сказал, за «трубу». Заговорили о нашем местном 88-м отделе милиции. О статье УК № 88, что о валютных операциях, не вспоминали. Боялись, очевидно. Папа обнял маму. Опять в глазах затуманилось — сухари, мать, свитер с оленями. Но теперь у всех.
— Он малолетка, сидеть мне, за измену Родине, — отрезал отец. Как на фронт уходил.
Но папе подливали хлебной. Дунувший, он подобрел.
Мать: «Давай в туалете утопим». А десять баксов на столе лежат. В руки их никто не берет.
— Пропитаны спецсоставом, — экспертно заявил прокурор.
А рядом селедочка.
— Родину любишь?
— Да.
— Ешь их, а с ВэВэ мы решим.

Отец даже из бара пачку сигарет «БТ» достал. Все-таки в "Совтрансавто" шоферил.
Саша начал есть. Не слаще конфет и советской жизни. Кусал и съел. Бумага колючая.
— Вот так, сынок, будет с империализмом, — человечно так предрек папа.

К часу ночи ребенка отправили спать. Он заснул, потому что устал. А через год началась Олимпиада. Это было начало конца. На улицах замелькали модницы с целлофановыми пакетами «Мальборо», в которые вкладывали авоськи, а пакет носили как оболочку. И так же гладили эти пакеты вечерами, как многие тогда баксы.

Конечно же большинство этих странных персонажей по идеологии и долларовым диетам тоже слушали битлов. Вероятно, им любимая фраза другая:

Oh, I believe in Yesterday.

Евгений Вышенков, зам.директора АЖУРа