Меня зовут Юлия Никитина, некоторым из вас я известна как корреспондент «Фонтанки». Я попала в настоящую переделку, и это изменило меня.
Союз журналистов Москвы – организатор тренинга для журналистов, работающих в экстремальных условиях. Курсы «Бастион» проводятся в коллаборации с Минобороны, НАК и другими силовыми ведомствами. Примерно так начиналось обращение в Fb редактора МИА «Россия сегодня» Свята Павлова. На побои он пожаловался в Следственный комитет. А теперь мы, его коллеги, отвечаем себе и друг другу на вопрос: Свят или не Свят?
Это был август 2010-го.
– Кто поедет на курсы экстремальной журналистики?
– Я!
– Жить в казарме, ходить строем, вот это все.
– Да-да! Могу! Хочу!
«Жить в казарме» оказалось студенческим общежитием коридорного типа: по четыре койки в комнате, туалет и душ один на этаж. Строем не строем, но по территории части передвигались в колонне. Замыкающие – морпехи 336-й бригады. Первый день: заселение, знакомство, инструктаж (часть боевая, так что по одному не шастать, а ночью караульный имеет право стрелять). На третий день повезли на полигон. Это мы видали, покажут, как освобождают заложников. Видали, но посмотрим ещё, раз приехали.
Наш автобус подорвали сразу, как только въехали на территорию полигона «Хмелевка». В задымлённый салон влетели некто с автоматами. Выкинули из пазика как щенков. Вокруг все грохотало, кажется, взрывалось. Кажется – потому что не посмотреть. «Голову ниже!» – заорал мне в ухо (кто?!?) и пальнул рядом с ним же из автомата. С ухом сразу все стало в порядке – оно перестало слышать. На голову натянули капюшон моей же толстовки, руки связали строительным хомутом.
«Ребята, я все понимаю, но это перебор», – подал голос Саша Щерба, корреспондент питерского «100ТВ». Три десятка журналистов связанными лежали мордой в овраге. Над ними – дюжина эдаких рембо в русской версии. А вокруг натуральная война: в небе вертолеты, вдали горит БТР, взрывы, очереди то ли автоматные, то ли пулеметные – пойди разбери. Все вокруг орет, ругается матом, пихается.
«Перебор, – говорит, – парни. Развяжите. Я в это не играю». Вслух Щерба повторяет мою мысль. Его ударили прикладом.
«Голову ниже! На колени! Вперёд!»
Оказывается, передвигаться на коленях, ни черта не видя и со связанными руками, очень нелегко. Минут через 20 по пересечённой местности хотелось встать и сказать, что я тоже так не играю. Опередил Щерба: «Я не полезу в эту грязь. Джинсы мне кто стирать будет?» Сашу «расстреляли». Мы поползли дальше.
«Встать! Голову ниже!» Ой, мама. «На колени! Бараны!» Да больно же, блин!
Сначала полем, потом лесом, через кусты, через мост. Да когда это кончится?!
Минут через... вечность (на самом деле 30) картинка сменилась. Мы на асфальтированной дороге. Войной сыты по горло. И вот к нему приставляют нож. То есть сначала сдирают капюшон, за волосы поднимают голову, я вижу половину человека. Он ещё живой, но нижнюю часть тела у него оторвало.
«Видишь, как за тебя умирают твои солдаты?» Я молчу. Мне перестало быть смешно ещё три бурелома назад, у меня болят коленки, мне жалко белые брюки, и вообще я – человек, со мной нельзя так, я так не хочу. Это какая-то дурацкая игра. Это же игра, да?
«Будешь моей четвёртой женой?» – лезвие ножа острое, горло это чувствует. «Куда ж я денусь?» – отвечаю, из последних сил сдерживая слезы. Позже на фотографии, я увидела своё лицо в этот момент – счастливое, с улыбкой. Такое же выражение запечатлел через четыре года другой фотограф, когда мы убегали от гранатометов в районе донецкого аэропорта. К тому времени я уже знала: такая у меня неконтролируемая реакция на страх.
«Вы охренели?! Кто вам разрешил? Мы гражданские люди! Вы что такое нам тут устроили?!» – орала я потом на командира части. Полковник Бойченко застенчиво улыбался и молчал.
В тот вечер мы напились.
В части был чипок, и специально к нашему приезду в него завезли алкоголь. Это было не по уставу, но зам по тылу – святой, спасибо ему.
«Алкоголь не помогает от стресса. Он даёт временный эффект, но не излечивает. Лучшее лекарство – это секс», – говорил нам военный психолог на следующее утро. (Он оказался прав.) Лекция давалась тяжело. Загул нашей питерской группы журналистов в разряд ЧП не попал. Антону Гончарову из пресс-службы Минобороны было не до нас. Всю ночь с морпехами искал московскую девушку, которая уехала кутить в Балтийск. Ей было явно хуже, пристыженная, с китайским предупреждением, она слушала разбор нашего вчерашнего захвата.
Правильно поступили те, кто выполнял распоряжения террористов. Если не убили в первые минуты, значит, есть шанс. Не спорить. Не смотреть в глаза. Не стараться запомнить лица. Не сопротивляться. Четко обозначать миссию – журналист, по заданию редакции. Не обещать огромных денег. Не говорить, что никто не заплатит. Писатель Иванов, побывавший в плену и написавший об этом книгу, делился опытом. И просил: если вас поставят перед выбором убить коллегу, найдите силы сделать правильный.
Через три дня был экзамен. К тому времени нам уже показали, как распознать мину, как наложить жгут и отличить артериальное кровотечение от венозного, что брать с собой в командировку, как взаимодействовать с официальной армией.
Часть мы, к слову, покидали. По-взрослому подходили к Антону из пресс-службы Минобороны и говорили: «Мы сейчас уедем, потом вернёмся. Понимаем, что ты несёшь ответственность, поэтому предупреждаем и гарантируем, что все будет в порядке». Антон вздыхал и принимал неизбежность. Хмельные мы возвращались в часть ночью и шёпотом горланили «Город над вольной Невой». Если честно, самоволка была всего один раз, а на самом деле мы ждали полигона. Мы готовились.
В этот раз капюшона не было. Мешок на голову, уже знакомый хомут и вот это «голову ниже». Снова не делающие чести слезы и монотонное в висках: «Я не хочу. Я не хочу. Я не хочу, чтобы со мной это произошло в реальной жизни».
«Врача! Позовите врача! Нога!» – начал вопить Щерба. Помня его по первому разу, не поверила. Что за мужик, блин. Мне тоже стремно, молчу же. Не поверили и они. Слепых нас закинули в грузовик и куда-то повезли. Щербе пришлось помогать. Взрывы и выстрелы надоели настолько, что первое ухо завидовало второму: оно все ещё не слышит этого грохота.
Каменное строение, подвал. Парни затащили в него стонущего Щербу. К ноге добавилась травма глаза. «Террористы» были глухи к просьбе о помощи. Мы сидели в подвале, голову ниже, небольшими группами нас вызывали на допрос. В ожидании терпели: сесть, встать, убраться в подвале. Щербе, кажется, реально нехорошо. «Да позовите уже врача. Вы что?» – «Если он сейчас не встанет, я его пристрелю», – говорит террорист, и кавычки к тому времени стёрты. Ты снова ощущаешь себя в плену, и твоя задача – выжить. Матерясь на Щербу, до конца не веря ему, помогаем встать.
О том, что мне повезло с допросом, я узнала позже. Имя, фамилия, кому позвонить, сколько заплатят. Ответы удовлетворили. Нельзя стрелять в человека, даже если от этого зависит жизнь. После твоя никогда уже не будет прежней: работа на террористов и неизбежная тюрьма. Эту истину знали все. Среди нас были те, кто нажал на курок. Это чтобы вы понимали, насколько условия были приближены к реальным.
Саня Щерба чудом выжил. Мы едва не придушили его, когда узнали, что нога и глаз были срежиссированны.
«Ну вы же прошли испытание, вы же проявили в себе лучшие качества» – оправдывался он. Твою мать, Саша. Твою душу мать. В тот вечер в чипок, превращённый нами в кабак, пришёл непьющий спортсмен Антон Гончаров. «Водки», – и выпил стакан залпом.
Мое ухо пришло в себя примерно через полторы недели. К гражданской жизни я привыкала дольше. Это был 2010 год. Никто не мог подумать, что будут Крым, Донбасс, Сирия.
«Я считаю, что тупо бить людей и стрелять им у уха, это не подготовка для журналистов», – сказал мне мой друг, бывший военный, обсуждая выпад Свята Павлова. «Вопрос дискуссионный, – ответила я. – Возможно, именно из-за этих курсов я не поехала в Сирию».
«Я не спорю, что, может быть, твои курсы были конкретно полезные. Но я знаю, что все старые позитивные наработки по любым темам департамент (информации Минобороны) превратил в унылое говно», – упорствует мой друг.
И вот тут он может оказаться прав.
