«Олеся» в «Приюте комедианта»: Театр по-деревенски

Репертуар петербургского театра «Приют комедианта» пополнила постановка молодого режиссера Николая Дрейдена «Олеся», созданная по мотивам одноименной повести Александра Куприна. Количество спектаклей в репертуаре увеличилось, а вот о приросте качества говорить, пожалуй, рановато. Остается надеяться на следующий сезон, который, как обещают, в этом театре будет ударным.

На афишах спектакля можно наблюдать веселые лица трех хохочущих молодых артистов: Дарьи Румянцевой, Алексея Морозова и Олега Рязанцева. Тот случай, когда хочется надеть очки и приглядеться – точно это «Олеся» Куприна, а не какая-то одноименная комедия? Купринская повесть вроде же не предоставляет поводов для жизнерадостного смеха. Молодой барчук Иван Тимофеевич (Морозов) по делам службы торчит в белорусской полесской глуши, разгоняя скуку длинными беседами со слугой – местным жителем Ярмолой (Рязанцев). Именно от слуги Иван и узнает недобрые толки об изгнанных из деревни и живущих в лесной глухомани ведьмах – старухе Мануйлихе и ее внучке Олесе (Румянцева). Заинтригованный барчук разыскивает ведьминскую избу и завязывает с юной и прекрасной Олесей знакомство, постепенно перерастающее в бурный роман. Ведьма-язычница обольщается возможностью брака с любимым и готова ради него креститься, идет в церковь к обедне и оказывается до полусмерти избита правоверными прихожанами, которые ведьм смерть как не любят. Роман тут заканчивается: слишком велика преграда между влюбленными, и «теплохладному», чуть эгоистичному, слегка равнодушному, немножко трусливому Ванечке этот барьер не перемахнуть, остается всю жизнь вспоминать, охать и сокрушаться со смешанным чувством вины и потерянного счастья.

Акварельная новелла Куприна в спектакле «Приюта комедианта» перерисована грубой шероховатой кистью и жирными масляными красками. Художник Виктория Богданова, проявившая себя как редкая минималистка, поставила в глубине пустой сцены немудреную конструкцию из деревянных рей, на которых укреплен серенький холщовый занавес. Актеры выскакивают к зрителям в балахонах из грубой холстины, в нелепых париках и масках – выскакивают под аккомпанемент балалаечных переборов и с криками ярмарочных зазывал. Эстетика понятная – балаган, народный площадной театр. Она, конечно, многое позволяет и многое оправдывает: и нарочитую номерную структуру, когда спектакль, наподобие концерта, движется от скетча к скетчу, и подчеркнутую условность, при которой шведская стенка может считаться деревом, а ящик – постелью. Оправдывает брутальный интерактив со зрителями – тут с ними и общаются довольно грубо, и деньги у них клянчат. Оправдывает скабрезные шутки и прибаутки.

Да вот беда – сам выбор эстетики не оправдан нимало. Если действие пьесы происходит в Японии, это еще не значит, что ей непременно подойдет язык театра кабуки. Если действие «Олеси» разворачивается в деревенской глуши, это не значит, что преподносить ее надо непременно «по-деревенски». У Куприна историю рассказывает рефлексирующий интеллигент Ваня, незадачливый ведьмин возлюбленный. У режиссера Николая Дрейдена повествование ведется от лица балаганных шутов, примеряющих на себя роли, как маски. Интимная, личная интонация повествования тут уже невозможна, а частный случай человеческих отношений автоматически переводится в разряд «памятного анекдота, бывшего в нашей деревне». Но режиссер не показывает на сцене ни чего бы то ни было похожего на анекдот, ни чего бы то ни было в деревенских масштабах памятного: все сколь-нибудь подходящие для площадного театра события повести тут даны либо в намеке, отзвуке, либо в пересказе. Ну не считать же балаганом задушевные беседы влюбленных или их объятия. Если в начальных эпизодах спектакля, в которых Олеся предстает пугливой, даже чуток монструозной дикаркой, заявка на площадную эстетику еще брезжит, то дальше, когда по воле купринского сюжета ведьма оборачивается лирической героиней, балагурство буксует. То есть формально балаган остается, но безнадежно расходится с основной фабулой: как будто нам одновременно показывают два разных спектакля, в одном из них шутят и веселятся, в другом страдают и разговаривают по душам.

Ключевой эпизод надругательства толпы над Олесей режиссер Дрейден, вопреки правилам балагана, впрямую не ставит. Зато косвенно иллюстрирует его сразу в двух последовательных сценах. Сначала хихикающую артистку Дарью Румянцеву вывозят к зрителю лежащей в гробу в платье невесты, с огрызком моркови вместо церковной свечи в руках. Для полумертвой невесты в зале ищут жениха – под хохот и рукоплескания публики. Потом та же самая гибель Олесиной мечты о замужестве будет проиграна заново, уже в радикально-психологическом ключе: Олеся корчится в судорогах, обращая к зрителю глаза, полные слез. Кому-то этот контрастный прием, возможно, покажется эффектным, хотя единственное послание, которое в нем можно вычитать, – режиссер неопытен и не продумал свой спектакль до конца.

Для Николая Дрейдена, по образованию кинорежиссера, выпускника мастерской Владимира Бортко, «Олеся» действительно дебют на театральной сцене, и выносить строгий приговор молодому творцу совсем не хочется. Предъявить следует одно. Есть расхожий афоризм, что лучшая постановка – та, на которой забываешь о присутствии режиссера. Но, дополним от себя, плоха постановка, на которой постоянно сетуешь на его же, режиссера, отсутствие, на которой кусаешь локти, взыскуя кого-то, кто бы уточнил, направил, поправил, дал актерам точные указания. В «Олесе» Дрейдена актеры по большей части брошены на волю волн. Сценки, из которых составлен спектакль, явно придуманы в сотворчестве режиссера, актеров и хореографа Максима Диденко, но они только придуманы, не вычищены, не выбракованы, не доведены до необходимой кондиции. Актерское напряжение, сопровождающее спектакль, вполне типично для плохо зафиксированного сценического текста, а в сочетании с нахрапистой стилистикой балагана оно дает совсем дурной эффект – временами кажется, перед тобой аниматоры: не те, что рисуют мультфильмы, а те, что выступают на пляжах. И это притом что артисты спектакля – участники труппы додинского МДТ, подающие надежды молодые мастера. Если более опытный Олег Рязанцев в характерных ролях Ярмолы и вороватого чиновника Евпсихия Африканыча вполне органичен, то Дарье Румянцевой трудно разорваться между эксцентрикой и психологической линией роли. Что же до Ивана в исполнении Алексея Морозова, то этот персонаж и вовсе остается не разъясненным зрителю – что он за птица, приходится гадать, Морозов неоднократно намекает, что какая-то нехорошая птица, но вот какая? Остается лезть за очками и искать ответ в книжке Куприна.

Андрей Пронин,
«Фонтанка.ру»

Фото: pkteatr.ru.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»