Никита Явейн: Архитектура у нас не нужна

В Петербурге есть талантливые архитекторы, но качественная архитектура нашему городу не нужна. И вслед за программистами и учеными понемногу начинают свой путь на Запад и наши зодчие. Своими мыслями о сегодняшней ситуации в архитектурном сообществе поделился руководитель мастерской «Студия-44», куратор выставки «Архитектура Петербурга» Никита Явейн.

- Петербург всегда считался архитектурным чудом. Здесь работали едва ли не лучшие мастера в мире. Но сегодняшние произведения петербургских авторов, мягко говоря, не радуют глаз. Так что происходит сегодня с нашей архитектурой?

- Ситуация сегодня сложная - я думаю, что это кризис заказчика. Нет грамотных заказчиков. У нас в архитектуре сейчас период малиновых пиджаков. Помните, были такие в моде? Те ребята, которые их носили, уже знают, что это нехорошо. Но ведь все-таки малиновый пиджак с золотыми пуговицами – он же красивее, чем смокинг, ну ничего с этим не сделаешь. Вот у нас в архитектуре сейчас этот период – заказчик хочет золотые пуговицы, хотя знает, что этого нельзя. Но хочет. Вот и пытается их вставить — ну хоть куда-нибудь.

Складывается странная ситуация. Мы ищем сейчас не объекты, которые хочется делать, а заказчика, с которым можно работать. Вот что у нас в городе получается? Есть Пиотровский – мы с ним работали по Главному штабу, он, строго говоря, не был заказчиком, но оказывал на тех, кто финансировал проект, огромное влияние, он понимает, что хорошо, что плохо. Людей, это понимающих, очень мало осталось. В нашем городе их один-два человека. Вот Эйфман – мы по его заказу сейчас делаем Академию балета на Петроградской, и я считаю, что это один из лучших наших проектов. Он не понимает, что он хочет, но он понимает, что такое - плохо, а мы вовремя объяснили ему, что он хочет. Еще есть наши старые партнеры, мы с ними так долго работаем, что есть взаимодоверие. Они даже если не понимают, то думают, что мы все-таки не подведем. Вот и все!

- Но, может быть, заказчика надо воспитывать? Как-то менять эту ситуацию?

- Ну а как его воспитывать? Вот была, например, заказчиком Екатерина Вторая - большой знаток, большой ценитель. Заказчиком был Александр Первый – не самый великий знаток, но ценитель. Николай Второй был так себе заказчик, но к тому времени уже сформировался определенный культурный слой, который не позволял сделать что-либо совсем уж очень плохо. Люди отдавали себе отчет в том, что их не поймут. В этом была определенная система. Но сейчас, олигарх, приезжающий сюда раз в год на полмесяца, ничем не ограничен. Выбившись откуда-нибудь там – не будем называть откуда - в люди, он говорит: я хочу! Вот и получается то, что получается… Хочется же малиновый пиджак – ну ведь хочется же. Ведь красиво, ну правда - красиво! Нам нужны чистые и независимые архитекторы, которые будут задавать тон. Но чистыми и независимыми они могут быть только, если строят собственный дом. И то – возникнут у тебя финансовые проблемы, потом понадобится постройку согласовывать, и вся независимость пропадет.

- То есть, о свободе творчества в архитектуре говорить не приходится?

- Архитектура по определению более зависимая профессия, чем многие другие. Ты всегда работаешь на заказчика. Я думаю, что и режиссер – тоже очень зависимая профессия, даже снимающий самый небюджетный фильм – он все равно будет зависеть от многих людей. А уж архитектор... Сама профессия требует компромисса. Я не готов осуждать тех коллег, которые делают что-то уродливое. Я часто сталкиваюсь с тем, что мы делаем проект, заказчик давит со своим видением, в итоге мы отказываемся от проекта. Но заказчик тут же находит какую-нибудь другую мастерскую, и они делают то, что ему хочется. Я не сильно на них обижаюсь. Ну что делать? Жить надо всем. Кто-то может себе позволить принципиальность, кто-то - нет.

- А в тех случаях, когда заказчик – государство, оно тоже требует малиновые пиджаки?

- Вся система бюджетной стройки привязана к освоению денег. Возьмем нашу работу по Главному штабу. Во-первых, были выставлены очень сжатые для реставрации сроки. Два года и такой объем работ строительства - это почти нереально. Можно, конечно, хвалиться, что мы поставили себе такие нереальные задачи, а потом умудрились их выполнить... Я считаю, что для того, чтобы спокойно, без лишнего напряжения выполнить этот проект, надо было бы как минимум года три. Потом я бы сказал, что и бюджет был маловат - если взять западные аналоги, то сумма будет как минимум в два, а то и в три раза больше. У меня в этой ситуации даже претензий к подрядчику нет, потому что в рамках таких сроков и такого бюджета он сделал все, что мог.

- То есть работа все-таки получилась?

- Я бы сказал: то, что получилось, это огромный успех. Все, кому показывал, в восторге - даже не очень меня любящие коллеги. Но от великого до смешного один шаг, и в этом проекте сделать его очень легко. И очень важно, чтобы это понимали те, кто будет делать вторую очередь.

- Главный штаб — это, конечно, успех, но что происходит с другими крупными государственными проектами? Ведь проводятся конкурсы, приглашаются «звездные архитекторы»…

- У нас странно все организовано как-то. Возьмем конкурс по Мариинке - очень непонятно он проходил. Обычно делается как? Берутся архитекторы из надежных фирм и жюри, которое «летает в небесах», или наоборот – воспаряющие архитекторы и практичное жюри. А у нас и те «летали», и эти. Вот и получилось…

Нет, первый проект Мариинки был, конечно, интересный. В архитектурном плане он был прорывной, место ли ему там было – это другой вопрос. Но в принципе в нем было очень много свежего, интересного. Вопрос, который следовало задать дальше – соответствует ли он нашему климату, выбранному месту, целесообразен ли он. Это были следующие вопросы, которые надо было задать, прежде чем принимать решение. Мариинка последняя – даже комментировать нечего, это - вне архитектуры. А ведь, кажется, на проектирование было потрачено полтора миллиарда – это рекорд, по-моему.

- Ну Мариинка – это уже притча во языцах…

- Ну это же не единственный случай. Стадион на Крестовском – там, в общем, тоже было все сразу понятно. Когда я увидел проект Курокавы, я сразу понял, что он не может быть реализован. То, что в нем было оригинального, не могло быть осуществлено, это было видно любому эксперту в первые же пять минут. И действительно – проект начал понемногу меняться. В итоге будет нормальный, я думаю, стадион, но в архитектурном плане - заурядный. С Мариинкой внутри тоже в конце концов всё будет хорошо. Будет зал и, наверное, даже с приличной акустикой, но архитектуры нет, и она уже не появится.

- Но почему происходит именно так?

- Наверное, это в какой-то степени желание за пять копеек приобрести миллиард. Все знают, что это невозможно, но надеются - а вдруг произойдет чудо? Вот и пытаются – нанять «звезду», она что-нибудь нарисует, а мы потом нашими технологиями и руками гастарбайтеров чего-нибудь сделаем… Мы очень слабы сегодня в строительных технологиях. По-хорошему бы надо, чтобы наши идеи реализовывались с использованием западных технологий. Это было бы логично, это было бы нормально. Но мы делаем все наоборот: берем наши технологии и западные идеи. Разумеется, результат разочаровывает.

- Может быть, стоит отказаться от конкурсов, выбирать архитекторов, ориентируясь на предыдущие их работы...

- Почему? Я - сторонник закрытых конкурсов. Только в них должны быть понятные правила отбора. С хорошей экспертизой, с хорошим международным жюри. Когда открываешь конкурсную документацию, то вначале ты смотришь - кто в жюри, потом – кто эксперты. А уж потом ты открываешь программу. Поверьте, не нужен опыт театрального проектирования, чтобы построить театр. И лучшие стадионы сделали вовсе не строители стадионов. Наоборот - свежий взгляд может быть важен для таких вещей.

- А в нашей стране и в нашем городе вообще-то есть сейчас хорошие архитекторы? Вы можете хоть какие-то интересные работы назвать?

- У нас, я считаю, гениально все, что делает московский архитектор Юрий Григорян. Юрий Земцов и Михаил Мамошин – хорошие архитекторы. Вот дом 44 по Чайковского – во двор войдите: мамошинский маленький домик, великолепный, никому не стыдно показать. Универмаг Рейнберга за Казанским, который одно время много ругали - очень профессиональная работа. Это был третий случай, когда заказчик Сопромадзе не схамил.

- А когда он схамил?

- Домик на Фонтанке у Михайловского замка - задача была поставлена безобразно. Сделан он неплохо, другое дело, что было бы лучше, если бы его не было. Соседний с ним теперь надо сносить... Тут уж, сказав «а», надо говорить и «б», обратного хода нет.

- А блокадную подстанцию вам не жалко?

- Не жалко, она какая-то непонятная. Не петербургская. Не породистая. Совсем дворняжка. Их четыре или пять таких подстанций. И, похоже, что вот здесь мы уже к архитектуре начинаем примешивать политику.

- А разве архитектура не зависит от политики?

- Не всегда и не везде. У нас они очень взаимосвязаны. Ведь когда «Англетер» сносили – люди сопротивлялись вовсе не потому, что противились сносу, а потому, что боролись с властью. Сегодня влияние политики на архитектуру заметно уменьшилось, и это объективно. Но все равно – так, как они связаны у нас – это традиция, в других странах и городах этого нет. Можете представить себе демонстрацию против власти, поводом для которой является снос здания? В Петербурге – легко. Вот и в Москве теперь такая же схема появилась…

- Хорошо, давайте вернемся к архитектуре. Если у нас все-таки есть талантливые архитекторы, но их работа и опыт не востребован, может, им тоже вслед за другими специалистами начинать работать «на внешний рынок»?

- Сегодня для того, чтобы выйти на международную арену, надо подтвердить свое имя какими-то достижениями. При этом надо понимать, что для того, чтобы что-то было популярно на Западе, сама твоя страна должна быть популярна. Если мы что-то сделаем гениальное сейчас, все равно никогда мы международную премию не получим, для этого нужен прорыв самой нашей страны. Хотя... Я считаю, что наша победа на международном конкурсе в Астане – это уже прорыв. А проектирование театрального центра в Лондоне — прорыв еще больший,потому что в Европе все схвачено, и конкуренты им не нужны, но ведь работу доверили нам.

- Сейчас на волне споров о сохранении культурного наследия часто утверждают, что в европейских странах наблюдается отказ от современного строительства, от крупных проектов и набирает силу именно традиционное историческое направление. Вы согласны с этим?

- Сегодня есть два направления. Одно глобалистическое - это «звездные» имена, которые блуждают по миру и которым по большому счету все равно где строить. Отсюда — некие универсальные проекты, которые можно реализовать где угодно. В Казахстане мы играем в некотором роде в эту игру. А второе – региональные школы, они строят у себя в деревне, в городе и не хотят выходить за эти рамки. Я французов таких знаю – они не хотят строить в Париже. И вот эти две школы - они все время взаимодействуют. По большому счету, в посткризисное время вторая школа стала отвоевывать рынки у первой, в основном - в Европе, в меньшей степени - в Америке. Даже Фостер сейчас старается экологическую нишу занять – высокие здания не делает, все из дерева. Сейчас все в той или иной мере играют в эту игру.

- А эти «звездные» проекты да и вообще современную архитектуру можно внедрять в сложившуюся среду?

- Весь вопрос в соразмерности одного с другим, я считаю. Но могу сказать сразу — я категорически против сноса. Стараюсь ничего не сносить и минимально разбирать. Лечить можно что угодно, мы всегда идем на сохранение. Подход должен быть как у врача – не навреди, дальше уж – поможешь не поможешь, дело темное. Но, во всяком случае, не режь.

- Ну а высотное строительство в горизонтальном Петербурге допустимо?

- Я считаю, что в тех зонах, где арендная плата достаточно высока, высотные здания могут возникать. А если они возникают исходя из экономических соображений, а не политических, то они должны быть скомпонованы какими-то группами, тогда от высотности будет и экономический эффект, и сочетаться они будут друг с другом. А сейчас же почему-то всегда возникает некая демонстрация – а я могу еще выше дом построить, чем все остальные. То есть, это всегда некая демонстрация то ли возможностей инвестора, то ли возможностей правительства. Экономическая целесообразность в этих случаях – дело даже не второе. А когда продиктовано целесообразностью и не противоречит городским законам, то почему бы и нет? Но во всех случаях, когда речь идет о домах выше 120-150 метров, у нас это всегда – самореализация, а экономические эффекты никто не считает. Амбиции - это неплохо, но только как импульс к некоему действию, а не когда это просто так…

- Можете ли вы назвать какую-то свою работу, о которой вы сожалеете?

- Сожалею о том, что не реализовано. Жалко башен у Ладожского вокзала. Это была достаточно своеобразная вещь, и ниоткуда они не были видны - это все инсинуации. После строительства «Набережной Европы» последняя точка, с которой можно было их заметить, и та пропадала. Я считаю, что они были бы событием. Мне кажется, что это - те небоскребы, которые могут быть в этом городе. Они не очень высокие. Это – группа, а не торчащие одиночки. И они не похожи на дома – это некие кристаллы, которые никоим образом не сопоставляются с исторической архитектурой.

- А чем гордитесь больше всего?

- Я бы хотел, чтобы прозвучало – мы трижды были приглашены на закрытые международные конкурсы и дважды выиграли. Я считаю, что это - крупный международный успех петербургской архитектуры.

Беседовала Кира Обухова,
Фонтанка.ру