ПоделитьсяМобилизованный петербуржец Кирилл Березин, который добивался замены военной службы на альтернативную гражданскую, вернулся в Петербург из палаточного лагеря в Белгородской области на такси и написал явку с повинной в Следственном комитете. «Фонтанка» публикует его рассказ.
Меня зовут Кирилл, я родом из Санкт-Петербурга. Повестку я получил 24 сентября, мне ее сунули под дверь. Я собрал в рюкзак по мелочи: носки, трусы на всякий случай. Пошел в военкомат Невского района с намерением попросить альтернативную гражданскую службу, но меня никто не стал слушать. Я служил срочную службу. Но я и до этого задумывался [что не хочу брать в руки оружие]... И уже когда по срочной службе я один раз ездил на полигон — стрелял, я понял, что я бы не смог выстрелить в человека. В целом от автомата не может быть ничего хорошего, кроме разрушения. То есть по сути это орудие убийства, и оно нужно только для этого.
В общем, я зашел в военкомат, вернее, пошел на Ивановскую, 11, на опорный пункт. За мной полицейские закрыли дверь, и все — я оттуда больше не вышел. Я не знаю, как так получилось, но те, кто туда заходил, оттуда больше не выходили.
Меня отправили на второй этаж. Там у меня отобрали паспорт. Он был у меня в руках, и его просто выхватили. [Человек, который выхватил], сказал: «Паспорт будет у меня». Это был не военный, он был не в форме, как минимум. Невысокий, усатый, с проплешинами. Военник [забрали] попозже. Потом [мы вместе с другими мобилизованными] сидели, ждали автобус. Сказали, что нас повезут в Каменку. Изначально мне этот человек вообще сказал: мы [в зону военных действий] не поедем, мы будем служить в области, это будет территориальная оборона Санкт-Петербурга. Дескать, в связи с повышенной террористической опасностью. Но по итогу мы поехали в Каменку и оттуда уже поехали дальше. Они, очевидно, обманули.
Перед тем, как нас посадили в автобус, Марина (близкая подруга. — Прим. ред.) успела передать [мне вещи]. Привезла мне спальник, лекарства, жгуты, бинты. Я старался не брать такие [теплые] вещи, много не брал, потому что и так надо много тащить. В Каменке в общей сложности было около 200 человек. И они каждый раз прибывали и прибывали. Военную форму дали в части сразу. Никаких медосмотров не было. [Там мы] жили просто и один раз ходили — не знаю, кто сколько, я конкретно один раз ходил на полигон. Отстрелял 30 патронов, и на этом все. Через три дня, в среду, мы поехали в Белгородскую область: сначала до какой-то платформы на автобусах, а потом эшелоном на поезде. 1 октября мы приехали туда. Дальше нас привезли в палаточный лагерь. Палатки вообще рассчитаны человек на 30, но там было гораздо больше [народу]. Первые пару дней некоторые спали на улице. Спальники не сразу, но потом выдали. Там же выдали каску и бронежилет. Когда я уже понял, что я еду дальше [я попросил друга позаботиться о бабушке].
Поначалу там в целом нормально со мной обращались, за исключением одного человека. Мы приехали, разместились, кому-то не хватило места, спали на вещах. Так, по-моему, две ночи было. Но когда дождь начался, как-то потеснились и вместе в палатке штабелями уснули. Второго числа нам выдали оружие. Третьего мы съездили на полигон. Там также постреляли. Я отстрелял 10 патронов — и все. И в ночь с 3 на 4 октября первая партия уже убыла.
Я подошел сначала к командиру роты, он сказал, что поговорит обо мне в штабе. Сказал, что я остаюсь, но дальнейшая моя судьба неизвестна. Потом я дал рапорт по поводу альтернативной гражданской службы, что я не могу убивать людей, штабному кадровику, он его не подписал. По идее, это должен начальник штаба подписывать. Потом убыли еще люди. Те, с кем приехал я, за два дня — 4-го и 5-го — уехали. 4 октября вечером мне сказали, что нужно подписать рапорт, что я якобы отказываюсь выполнять приказ. Я не стал его подписывать, так как он был распечатан, а не [записан] с моих слов. Я отдал свой [рапорт], но они его не приняли. Мне его просто отдали обратно. Через пару дней приехал начальник штаба. Он невысокий, выглядит на 50, но, может, он и младше — армия старит. [Чтобы поговорить с ним], я ждал своей очереди, потому что он других отчитывал. Его всегда слышно, абсолютно всегда [он разговаривает на повышенных тонах]. Я сказал, что мне нужна альтернативная гражданская служба, он сказал, что в мобилизацию ее нет и я не могу ее требовать. Сказал, что уеду [в колонию] на 15 лет и так далее. Я сказал, что у меня еще бабушка, она фактически на моем иждивении, то есть неофициально. И он потом начал угрожать, что сейчас мне лицо разобьет, держал кулак у моего лица. Они изначально угрожали мне сроком в 15 лет, на что я ответил им: вызывайте тогда военную полицию, пусть они приезжают, проводят следственные действия, и суд решит, сколько я получу лет. После этого риторика изменилась: они перестали говорить про полицию, про срок. Он начал говорить конкретно, что он меня силой в КАМАЗ затолкает, что прикладом меня вырубит, что зубы мне выбьет и так далее. Через какое-то время приехала военная полиция. Они со мной поговорили. Я сказал, что он угрожает силой меня затолкать. Они и с ним поговорили. По итогу он от меня на какое-то время отстал и не трогал. В лагере я просто жил, на построении распределяли работы, я строил блиндаж. Кормили нормально, в палатках печка есть, теплая.
Потом начальник штаба мне попался на глаза и сказал, что ему нужно какое-то предписание до конца недели — или я уезжаю на спецоперацию. Я сказал, что пока суд идет, он не может меня никуда направить (22 октября по иску Кирилла Невский районный суд Петербурга отказался отменить решение о призыве по мобилизации. — Прим. ред.). Он сказал: «Так ты будешь в бессознательном состоянии». Снова начались угрозы. На следующий день я подошел к нему и спросил, что за предписание он имел в виду, так как я этого не понял, и куда мне его нужно отправить: в часть или куда. Он мне сказал: иди [отсюда], я тебя в яму посажу. Потом он увидел о себе какую-то статью в телеграме, которая ему не понравилась, опять начал угрожать мне тюрьмой. Потом мы начали переезжать, куда — я не знаю, но в связи с этим оставаться с ним было небезопасно. Да, у меня были мысли [о суициде]. Мне не представилось возможности это сделать. Я написал [предсмертную записку], сфотографировал, отправил Марине — на всякий случай, вдруг я исчезну, пропаду, меня действительно куда-то увезут. Потом я обдумал другой вариант. Я не знал, куда мы переедем и будет ли у меня там какая-то связь. И принял решение ехать до Петербурга.
В лагере все, кто хочет, ходили в поселок в магазин. Мы даже ездили в город небольшой под Белгородом. Кто-то туда ездил с ночевкой даже и приезжал обратно — его никто не искал. То есть возможность уйти была. Я обдумал этот вариант. И мне не составило труда покинуть лагерь. Я просто пошел — и никакими не окольными путями — просто встал и пошел. У магазина обычно стоят таксисты, но иногда и не стоят. Я шел и рассчитывал, что они там будут. Нашел машину и договорился с водителем, чтобы он отвез меня до Петербурга за 35 тысяч. Вещи все оставил в лагере, пошел только в форме, которую купил сам, потому что там негде было стираться и в выданной форме уже было некомфортно ходить.
Мы ехали почти сутки, до конца недели меня, насколько я знаю, в лагере не хватились. Я приехал к Марине, поел, и мы пошли к адвокату Никифору Иванову. С ним вдвоем пошли в Следственный комитет, это было где-то часам к 12. Следователь сразу спросил, когда я ушел из части. Видимо, там таких было много. Но я объявился раньше чем через двое суток (самовольное оставление места службы свыше двух суток наказывается арестом на срок до шести месяцев или содержанием в дисциплинарной воинской части на срок до одного года. — Прим. ред.).
ПоделитьсяМы написали явку с повинной [об оставлении части], и меня отправили в часть. Прикомандировали к части на Васильевском острове. Честно говоря, не знаю [что будет дальше], но надеюсь, что все будет хорошо.
P. S. 2 ноября Совет Федерации одобрил поправку в Закон о мобилизации — согласно ей россияне, которые уже проходят альтернативную гражданскую службу в ВС РФ, продолжают проходить такую службу там же при объявлении мобилизации. Однако для мобилизованных она по-прежнему недоступна.
