Поделиться22 сентября исполнилось 85 лет театральному художнику, писателю, лауреату двух Государственных премий СССР и Государственной премии РФ Эдуарду Кочергину. «Фонтанка» поздравила юбиляра и поговорила с ним об искусстве, горящих самолётах и лошадях, идущих под горку
— Эдуард Степанович, вы занимаетесь всю жизнь сценографией и вдобавок пишете книги — это, казалось бы, настолько разные виды творчества… Насколько сложно художнику переключаться на слова? Или здесь нет противоречия?
— Абсолютно никакого противоречия. Очень многие ведь художники писали прозу. Начиная с того же Бенвенуто Челлини. А у нас — прекрасные воспоминания Репина «Далекое близкое», у Петрова-Водкина — три огромные книги, Бенуа, Добужинский... Можно целую библиотеку собрать из одной только прозы художников. Так что я не исключение, а продолжаю эту традицию.
— Но вы все равно остаетесь художником? Если вас спросить, кто вы, — так себя определите?
— Чем человек зарабатывает, тем он и является. Я зарабатываю как художник. А писательство сейчас оплачивается очень плохо.
— Это требует от вас какого-то усилия, переключения в уме? Сейчас я художник, а вот сейчас — литератор?
— Вообще категории и там, и там — одни и те же. Текст ведь надо скомпоновать, а компоновка — это визуальная практика. Текст должен быть пластичным. А пластика — это основа нашей профессии. Очень схожие дела. Особого напряжения, переключаясь, я никогда не испытывал.
— А как вы вообще начали записывать свои истории? Сначала ведь это были просто рассказы в компании?
— Когда я рассказывал, мне всегда говорили, что хорошо бы это записать. Потому что истории — из ряда вон, никто такого не знает. В 1973 году мы ехали в электричке из Дзинтари в Ригу с замечательным московским художником, уже ушедшим, Сергеем Бархиным — были там на даче Союза художников. И я ему рассказал печальную историю про василеостровского алкоголика-капитана. Через некоторое время Бархин прислал мне в Питер большой кусок ватмана в тубусе. Наверху было нарисовано Смоленское кладбище — это конец рассказа, похороны капитана. А внизу — пустой лист. И просьба: «Ты обязан записать эту новеллу». Я записал, послал ему. Потом рассказ напечатали в журнале «Знамя». И он вызвал очень хорошие отзывы критиков. Совершенно неожиданно для меня, потому что я не собирался быть писателем. И пошло-поехало…
— Вы родились в Петербурге — а это город театральный не только по обилию театров, но и по своему ощущению…
— Он изначально замечательно нарисован, спланирован — для России это редкость. Естественно, я родился здесь и заражён им. Профессия наша на Западе называется stage design, дизайн для сцены. А дизайн — это же и есть изначально «рисунок, план». Так что да, это одно и то же.
— У вас бывало здесь чувство, что вы уже видите готовую декорацию для сцены?
— Не помню, может, и было… Но просто сам процесс работы над постановкой — он «друговатый», чем представляют себе люди. Это же в большой степени исследование. Исследование драматургии, времени, когда происходит действие. Исследование материальной культуры, стилей, истории костюма — всех компонентов, которые будут присутствовать на сцене. Без этого исследования ничего не получится. Это процесс познания философии пьесы через материальную культуру, историю… И даже финансовое положение театра играет роль — есть ли деньги на такое воплощение. Это всё не так просто — визуальное решение спектакля.
— Да, ведь есть представление — «чего-то там придумали и нарисовали себе, нарядили всех в современные пиджаки…».
— А на самом деле все это тяжелая, кропотливая, мелкоскопная работа. Можно осовременить драматургию, сыграть Шекспира в современных костюмах. Можно всё — важно, чтобы это было талантливо сделано и убедительно. А «современно, несовременно» — это всё фигня. Не всегда, конечно, получается, даже чаще не получается. Поэтому и вызывает отторжение у зрителя. Но иногда получается очень даже здорово — благодаря таланту постановщика и его умению выстроить свой убедительный образ, свою драматургическую философию. А для этого нужно изучить оригинал. Лучше знать, чем не знать, а из ничего — ничего и не произойдёт. «Фантазия — это знание», — сказал, кажется, Монтень. Этот лозунг надо повесить во всех учебных заведениях, чтоб это первым бросалось в глаза. Трансформация, разработка знания — это уже потом. Без знания никакой фантазии быть не может.
Мне на это много раз возражали: а как же деревенское искусство, народная фантазия? А народ знает в десять тысяч раз больше нас. Все названия трав, деревьев, кустов, цветов. Или как спустить лошадь с огромным тяжёлым возом под крутую горку — надо подложить под задние колеса телеги дрын, кусок древесины, иначе телега накатит на лошадь. Они знают то, что мы не знаем. И фантазия их построена на этом знании.
— То есть это не «наивное творчество»...
— Это придумали городские искусствоведы, исследователи... Никакое оно не наивное, если серьезно на это смотреть. Они ближе к истине. Мы отдалены от неё.
— Значит, истина в природе?
— Конечно. Я думаю, у каждого — не только художника, но и вообще человека — в крови заложена эта истина: стремление к природе. Вспомните, как вы даже дышите иначе, увидев цветы или поле. От этого никуда не деться, и этого контраста хочется — отдохнуть от машин, бензина и городских кошмаров.
— А ведь театр при этом — городское явление, и там тоже вся эта сценическая машинерия…
— Техника создана людьми, а значит, в неё тоже заложено что-то природное… Гениальный французский художник Сезанн пришёл к выводу, что самая идеальная в мире форма — это шар. Мы все состоим из шариков, сказал он. И создал на этом свою живопись, без которой не было бы следующих поколений художников — Дали, Пикассо… А через десять лет после мысли Сезанна наука доказала, что всё так: вокруг круглого ядра двигаются шарики-электроны, всё это внутри нас… Вся жизнь состоит из этого. Так что техника — это путь к тому же природному знанию.
— Вы родились перед войной и застали её. Что для вас ассоциируется с этим понятием, с войной?
— Меня из Ленинграда с другими детьми из детдома эвакуировали зимой на деревянном самолете. И немцы, когда мы уже подлетали к берегу, подбили нас. Умелые пилоты посадили горящий самолёт в снег на берег и спасли нас — семерых детей. А еще там были чертежи боевых самолётов. Потом в Омске построили завод, и уже в 1942 году эти самолёты летали, били фашистов. Вот это фантастика. Я возник из фантастики.
— Вы сейчас пишете новую книгу?
— Да, собираю материал в мозгах. Конечно, хочется книгу увидеть вышедшей, тем более что мне всё-таки стукнуло 85. Дай бог успеть.
— А на сцене хочется что-то создать?
— Мне уже стало это тяжело осуществлять чисто физически, всё-таки я больноват… И я в театре работаю аксакалом. Но с любыми сложностями по техническому решению спектаклей — я могу помочь. Потому что опыт — очень сильный.
Беседовал Фёдор Дубшан, специально для «Фонтанки.ру»
Праздничный вечер к 85-летию Эдуарда Кочергина пройдет 24 сентября на сцене Каменноостровского театра. Рассказы именинника прозвучат в исполнении Нины Усатовой, Олега Басилашвили, Светланы Крючковой, Вениамина Смехова и других актеров БДТ, и не только. А в большом зрительском фойе БДТ откроется выставка «Кочергин и режиссеры».
Эдуард Кочергин стал главным художником БДТ в 1972 году. Оформленные им спектакли «Тихий Дон» по Шолохову (в БДТ), а также «Царь Фёдор Иоаннович», «Смерть Иоанна Грозного» и «Царь Борис» (шли в Театре им. Комиссаржевской) принесли ему две Государственные премии СССР (в 1978 и 1984 годах), а оформление спектакля «Аркадия» по Томасу Стоппарду — Государственную премию России (2001). Среди написанных им книг, в которых передан дух и детали быта Ленинграда второй половины XX века, — «Ангелова кукла: Рассказы рисовального человека», «Крещённые крестами: Записки на коленках», «Завирухи Шишова переулка: Василеостровские притчи», «Дети моста Лейтенанта Шмидта», «Житие Лидки Петроградской» и другие.
