Геноцид или лжегуманизм. Как приговор генетиков загоняет беременных в абортарии

Российские законы оставляют за пределами акушерских стационаров мам, чьим детям еще в утробе поставили смертельный или статистически неугодный диагноз.

Крупнейшим в Петербурге государственным абортарием считается Центр планирования семьи и репродукции (ЦПСиР) на улице Комсомола. За год беременность в нем прерывают сотни женщин. Часть из них — на поздних сроках из-за аномалий развития плода и не совместимых с жизнью диагнозов.

Ольга (имя изменено) узнала, что беременна, ближе к концу зимы. У нее подрастает сын, и второй ребенок был желанным. После планового УЗИ Ольгу отправили в медико-генетический центр (МГЦ). Специалисты диагностировали синдром Шерешевского-Тернера. Эта мутация проявляется в отсутствии хромосомы, почти всегда у девочек. По статистике, угроза выкидыша на ранних сроках — 98–99 процентов. За 2019 год в Петербурге синдром пренатально нашли у восьми детей.

Консилиум в 18-м роддоме рекомендовал Ольге на 4,5 месяце беременность прервать. Девочка, заключили специалисты, выжить бы не смогла.

«Не помню, как я оказалась дома после диагноза. Куда-то шла, ревела, гладила живот. С севера города в полубреду добралась до Ленинского. У нее уже было имя, она шевелилась, — вспоминает Ольга. — Мне выдали заключение, и чуть ли не в тот же день я должна была ехать на аборт».

В мае Ольгу и еще четырех женщин положили в шестиместную палату в Центре планирования семьи на Комсомола. У всех беременность была желанной, у некоторых первой. На свободную койку периодически приходили пациентки разного вида и социальных возможностей. Они делали аборты.

Остальным беременным раздали по таблетке, на следующий день велели принять еще одно лекарство. В разное время, но у всех, начались схватки. Рожали своих обреченных детей тут же, на глазах друг у друга, в крови и других выделениях. Побочка от таблеток — тошнота, рвота, понос.

Когда родила первая, на зов пришла санитарка. Она положила в таз и унесла мертвого ребенка. Его маму увезли в операционную на выскабливание. Вернули в ту же палату, где уже начала рожать следующая.

«В первые сутки мы друг друга подбадривали, даже шутили, — вспоминает Ольга. — Те, у кого есть дети, объясняли, чего ждать, девочке, у которой первые роды. Процесс ничем не отличается, та же боль, те же крики. Единственная разница — ребенок гораздо меньше. После того, как все закончилось, сутки никто не разговаривал».

За приходящими и уходящими женщинами после абортов эти пятеро наблюдали в общей сложности неделю. Ольга хочет быть объективной и говорит о плюсах: хорошо кормят, свежий ремонт, профессиональный медперсонал, нормальный наркоз: «Физически я вышла оттуда почти здоровой». Психологическую помощь не предлагали ни у генетиков, ни на консилиуме, ни в Центре.

«Каждую пациентку, которой планируется прерывание беременности, в том числе и по медицинским показаниям, консультирует психолог. При необходимости возможна консультация семейных пар», — заверили «Фонтанку» в ЦПСиР и добавили, что услугой за прошлый год воспользовались 1 375 пациенток. Ольга пояснила: дверь с надписью «психолог» в центре действительно есть, указан и номер телефона. Закрыто, трубку никто не взял.

«У меня нет желания ругать, порицать, обличать и так далее. Я хочу, чтобы изменилась процедура. Чтобы женщины, проходя через этот ужас, не были ещё больше травмированы условиями, в которых принудительно рожают».

В ЦПСиР «Фонтанке» сообщили, что пациенток с беременностями на ранних и поздних сроках направляют в разные палаты. На вопрос о том, как тогда обе категории оказались в одном помещении, сказали, что в центре никто не рожает, а только прерывается беременность. «Когда число пациенток для прерывания в одной из групп в какой-то конкретный день превышает количество коек, то мы вынуждены их объединить. Это не запрещено».

Есть и другие

Кроме ЦПСиР аборты в Петербурге бесплатно делают в больнице №9 на Крестовском острове. Судя по отзывам, прерывающих беременность в этом учреждении не разделяют от тех, кто еще надеется родить самостоятельно.

Наиболее емкий — и по-прежнему актуальный — отзыв оставила в 2009 году пользовательница портала LittleOne:

«У меня была запланированная и желанная беременность. Мы с мужем пошли на второе УЗИ, где нам показали нашего ребеночка, а потом сказали, что у него порок развития головного мозга. Почти каждый врач говорил: «Решать, конечно, вам, но был бы мой, я бы прервал». Я оказалась в больнице на Крестовском острове. Нас было двое, я и еще одна девочка, которая рожала уже сутки. Схватки были сразу очень болезненные и очень частые. Через некоторое время в палату зашла медсестра и сказала: «Во-первых, не орать. Вы здесь не одни. Здесь беременные сохраняются, а вы их пугаете». Вы можете родить на КРОВАТИ, можете в ТУАЛЕТЕ. От лекарства у вас будет понос и рвота. Когда вы пойдете поносить второй или третий раз, подставьте себе судно, чтобы не пришлось вытаскивать ребенка из унитаза. Я спросила, разве не должны мы рожать в специально предназначенном для этого месте, под наблюдением врача или акушерки. «Должны, но всякое бывает». Родила моя соседка. В смотровой она не могла поднять самостоятельно ноги на распорки, и ей никто не помог. Сразу после прокола у нее вместе с водами вышел ребенок. Медсестры сокрушались, что она им все кресло водами залила. Вдруг у меня отходят воды. Я сидела в это время на полу на пятках. Позвали медсестру. Я говорю: «Рожаю». Она: «Нет, ты не рожаешь, тебя только что врач смотрела, она лучше знает». Когда я пыталась залезть на кровать, я поняла, что ОНО началось. Я заорала, и через несколько секунд ребенок выпал из меня. Он болтался на пуповине у меня между ног, а я стояла и орала и не знала, что делать».

Журналист и писатель москвичка Анна Старобинец в своей книге «Посмотри на него» (опубликована в 2017 году) описала свой случай прерывания беременности по медпоказаниям. «Если вы легли в больницу, чтобы убить не родившееся дитя, то ваш долг — страдать. И физически, и морально», — пришла к выводу автор книги.

Ее ребенок тоже был обречен, но Анне удалось обеспечить ему и себе человеческие условия в берлинской клинике «Шарите». Сбежала в Германию она не потому, что могла — деньги на лечение собирали со всех друзей и родственников, а потому, что другого выхода не видела. В качестве примера: платное УЗИ Анне проводил один из столичных светил в гинекологии. Без спроса он позвал с десяток практикантов. Обращаясь к ним, а не к лежащей без трусов женщине, он постановил ребенку смертельный приговор.

В Германии Анне настойчиво рекомендовали обратиться к психологу. Затем дали трое суток на раздумье — прервать или родить естественным образом. Супругу позволили все время быть рядом, положили в одноместную палату. Предложили выбор: делать умертвляющий укол ребенку или нет. Анна сперва не соглашалась на младенца посмотреть. Логика немецких врачей проста: женщина должна знать, что рожает не генетического урода, а ребенка, который с виду отличается от здорового младенца только размерами. 20-недельного младенца похоронили в Германии, на его могиле лежат детские игрушки.

В России родители не могут похоронить ребенка, который родился на сроке до 22 недель. Плод считается абортивным материалом, его отправляют к патологоанатому, после чего утилизируют как медицинские отходы класса «Б».

Как и сколько

По российским медицинским критериям, человеком считается тот, кто родился с весом больше 500 граммов и не раньше пяти месяцев и шести дней с зачатия. Пятимесячный новорожденным в глазах медиков станет только через неделю жизни. С точки зрения матери, процесс называется родоразрешением тоже только после пятого месяца. Мертворожденным назовут младенца старше 22 недель. В 21 неделю — он материал, а мать делает аборт.

Если 22-недельный срок вышел, но консилиум рекомендует беременность прервать, женщину направляют в 18-й роддом или специализированные центры (Алмазова, Боткина, Педиатрический университет). Разница в процедурах прописана в протоколе лечения Минздрава.

При «прекращении беременности до срока жизнеспособности плода» женщина подписывает согласие на аборт, в утвержденной форме которого нет слова «плод». Ребенок (или материал, по другой версии) умирает в родах. После 22 недель ребенку делают укол, который останавливает его сердце, — это называется «элиминация плода». Беременная подписывает добровольное согласие, в котором сказано, что она «настаивает на прерывании беременности по медицинским показаниям со стороны плода».

Дискуссия о том, должны ли женщины делать аборты за государственный счет, в России не утихает. Позиция тех, кто отстаивает возможность оказания услуги бесплатно, — дороже лечить последствия «подпольных» процедур по прерыванию беременности. Аборт на ранних сроках обходится бюджету ТФОМС, как следует из тарифной сетки, в 6 тысяч рублей. На поздних сроках сумма больше: 372 рубля стоит УЗИ, пункционная биопсия — чуть больше 4 тысяч, 8,6 тысячи — сам аборт, около 1 тысячи рублей — выскабливание, и, наконец, 1 270 рублей — это тариф на обязательное патологоанатомическое исследование медицинского материала, которое должно подтвердить диагноз. Для иногородних прервать беременность на поздних сроках в ЦСПиР стоит 43 тысячи рублей, в 9-й больнице процедура обойдется в 15 тысяч.

Для примера: один день реанимации новорожденного стоит 20 тысяч рублей, включенные в ОМС хирургические вмешательства в период новорожденности — 420 тысяч. Сколько конкретно денег получают ЦПСиР, больница №9, 18-й роддом и Медико-генетический центр за процедуры, которые приводят к прерыванию беременности, из официально опубликованных документов выяснить невозможно.

Геноцид и лжегуманизм

В 2020 году Минздрав утвердил порядок оказания медицинской помощи по профилю «акушерство и гинекология». На пороки развития плода и хромосомные аномалии проверяют всех беременных россиянок.

Петербургская демографическая стратегия это подтверждает. По плану на 2020 год, пренатально, то есть до родов, обследовать надо было минимум 81 процент детей.

План перевыполнили и охватили скринингом 97 процентов. По закону женщина самостоятельно принимает решение о прерывании беременности. В случае отказа ей положена такая же медицинская помощь, как и любой другой беременной.

Сколько петербурженок с хромосомными аномалиями плода отказались прерывать беременность, в Смольном «Фонтанке» не ответили. Нет цифр и в данных, публикуемых Петростатом и Росстатом. За конкретными примерами мы обратились в общественную организацию инвалидов «Даун Центр».

Елена Мосякина родила сына 1 год и 4 месяца назад. На 20-й неделе беременности после УЗИ ей сообщили о патологиях плода. «Консилиум был жёсткий. Меня долго держали в коридоре, а сами орали друг на друга, что меня надо уговорить на аборт. Потом главный говорил мне, что меня бросит муж, что я испорчу жизнь старшим детям, потому что я не вечна и им придётся ухаживать за ним. Что ребёнок будет овощем, что он меня понимать не будет, что он не встанет и так далее. А ещё заявил, что я занимаюсь «социальным мазохизмом», — вспоминает Елена.

Ее убеждали, что у ребенка порок сердца, будут короткие конечности, проблемы с мышцами и костями. После отказа прервать беременность ее отправили к генетикам, которые подозрение на эти патологии сняли. «У нас увеличены желудочки в голове, но не так сильно, как они говорили. Он уже понимает, улыбается, играет в потешки, говорит «ма», «ба», «па», «да». Нам говорили, что этого точно не будет, — рассказала мама ребенка с подтвержденным синдромом Дауна. — Я не считаю, что люди с инвалидностью не имеют права на жизнь, и не считаю, что моя жизнь закончилась, если за кем-то надо тщательнее ухаживать».

Алла пережила три замершие беременности и в возрасте уже больше сорока лет родила дочку. На стыке 22-й и 23-й недели врач на УЗИ обратил внимание на маленький носик девочки — это признак синдрома Дауна. В женской консультации настояли на обследовании в генетическом центре. В канун нового 2018 года диагноз подтвердился. «Объяснили все вежливо и деликатно, но настоятельно попросили сделать аборт», — вспоминает Алла.

Петербурженка, педагог по профессии, взяла время на раздумье, хотя отправить на прерывание ее хотели в тот же день — близилась 23-я неделя беременности и вместе с ней потенциальная процедура элиминации плода. Документы от генетиков Алла принесла в женскую консультацию.

«Это был не просто прессинг и давление, это были крик и ор, меня оскорбляли практически матерщинными словами, обвиняли в том, что я пытаюсь нажиться на рождении ребенка-инвалида. Никто не пощадил мои эмоции, на срок беременности всем было все равно. Самое мягкое, что я слышала в свой адрес, что я дура», — рассказала женщина.

Не считая синдрома Дауна, девочка родилась здоровой, хотя после УЗИ Аллу тоже пугали ребенком-овощем с кучей болезней. «Я считаю, что это геноцид. Так поступать нельзя. Я же искала дополнительную информацию. Неофициально, но узнала, что генетики ошибаются чуть ли не в 25% случаев. То есть порой убивают совершенно здоровых детей».

Отказ матери прерывать беременность с подтвержденной хромосомной аномалией плода главный акушер-гинеколог Петербурга и Северо-Западного региона Эдуард Айламазян в разговоре с «Фонтанкой» назвал социальной бедой. «Всех защитников этой позиции я называю лжегуманистами. У нас очень много проблем, куда надо вкладывать деньги, у нас очень много больных детей. И часть вины лежит именно на обществе, которое диктует медикам поведение. Я не могу, конечно, предложить привести в действие закон Ликурга, когда всех больных в Древней Греции сбрасывали со скалы. Но есть такое понятие, как естественный отбор. Надо сконцентрировать усилия на тех направлениях, где мы можем дать здоровую популяцию», — считает профессор.

Надежда Мазакина, «Фонтанка.ру»