ПоделитьсяПопулярнейший художник рунета считает, что стоит ему удалить соцсети — и все о нем забудут за считанные дни
25 сентября на канале Грибоедова открылась Галерея Васи Ложкина. Бодрые рыжие коты — персонажи его картин — смотрят на публику еще «на подходах» — с вывески и подоконников: иначе догадаться, что вход на экспозицию — через продуктовый магазин — просто невозможно. «Фонтанка» побеседовала с автором в торжественный для него день.
— На месте вашей галереи был Музей социалистического быта, который закрылся из-за пандемии. Вам его жаль?
— Не был никогда, не знаю. Но в целом — нет, мне такое не нравится. Сколько раз бывал в Европе, везде в этих музеях советского тоталитаризма — одно и то же: бюсты Сталина… На мой взгляд, это какая-то «клюква». Но вообще какие-то милые советские вещи я люблю — точнее, просто вещи из прошлого. Например, телефоны с дисками.
— Чисто визуально?
— Да, и жалко, что их сейчас нет. Мне не очень нравится, что сейчас у всех есть мобильные телефоны. С одной стороны, удобно, а с другой — как люди опаздывали на встречи, так и опаздывают. И в то же время, ты все время под контролем — не в том смысле, что какого-то там правительства, а своих знакомых: тебя всегда можно найти, в любое время. И люди, у которых нет мобильного телефона, — уже элита общества.
— Путин.
— Да. Потому что у него вряд ли есть смартфон, в котором он сидит. Это привилегия. У английской королевы тоже нет смартфона. И паспорта у нее нет.
— Как вы думаете, почему люди так любят персонажей, подобных вашим?
— Людям нравится смотреть на каких-нибудь алкоголиков.
— На улицах? Нет!
— В светской хронике! Про то, как какая-нибудь актриса или режиссер что-то такое сделали неприятное. Думаешь: вот, какие они! А я не такой, я хороший. Наблюдать за падением человека, особенно через соцсети, всегда интересно.
— Кстати о соцсетях. Зачем вам галерея, если все соцсети — это и есть одна большая галерея Васи Ложкина?
— Во-первых, картины в интернете и живьем по-разному выглядят. А во-вторых, картины делают не только для того, чтоб на них смотреть, но и для того, чтобы их можно было купить.
— А сколько может стоить ваша картина?
— Не знаю, я все продал галерее, точнее Михаилу Николаевичу Афанасьеву, который занимается моими выставками. Я только рисую картины. Он купил их у меня — немножко подешевле, чем я бы сам продал, — но для того, чтобы они были в наличии, можно было на них смотреть, чтобы получилась выставка. Что почем — не знаю. Я думаю, здесь будет дороже какое-то время, потом подешевле. Первое время решили сделать «заградительную» цену на случай, если придет какой-то человек и скажет, что ему нужна именно эта картина, «вынь да положь». А то «выдрать» ее из экспозиции — дырка получится.
— Ну, а все-таки?
— А так картины стоят от 50 до 100 тысяч рублей.
— Ну, бывает, художники просят и больше, — при вашем уровне популярности.
— А кто-то удивляется, почему картина стоит такие деньги. Ведь «я сам такое нарисую, левой ногой». Предлагаешь: «Нарисуй». Отвечает: «А я не умею».
— То есть все-таки это выставка-продажа, картины не были выкуплены для того, чтобы эта экспозиция существовала.
— Экспозиция будет меняться. Сейчас повисит эта выставка, потом будет другая.
— Тоже ваша, других художников здесь не будет?
— Не будет. Объясню, почему. У нас есть в Москве галерея, она побольше, и зал другой — прямой, где можно стулья поставить, лекции проводить. Там мы проводим выставки разных художников. Сейчас там — выставка питерского художника Павлика Лемтыбожа, потом будет выставка «Колдовских художников», была выставка Копейкина. А в Петербурге у них есть галерея «Свиное рыло». Так что больше-то и некого показывать, поэтому — зачем?
— Здесь хозяин — не вы, получается. А значит, и вопрос, как вы будете выживать, если начнется вторая волна коронавируса и все закроется, задавать не вам.
— Если начнется, то да, будет плохо, скорее, Михаилу Николаевичу, чем мне. Потому что я как рисовал картинки, так и рисую. Хотя, с другой стороны, когда был карантин, у нас интернет-магазин работал на полную катушку. Интернет-торговля вообще сильно скакнула в этот момент — одежду покупали, бытовые вещи — все подряд. А потом как все открылись — сразу продажи упали.
— Ну, тогда у людей запасы еще были.
— Возможно. Может, все и заглохнет.
— Какие люди покупают ваши картины?
— Разные. Есть люди, у которых много моих картин, 30–40, они как сумасшедшие их коллекционируют. А есть те, кто покупает их в подарок — начальнику, на день свадьбы.
— Есть какие-то известные люди, про которых вы знаете, что у них ваши картины?
— Какие-то чиновники.
— Например?
— Например, у главного масона России, который в президенты баллотировался (Андрей Богданов. — Прим.ред.). У всяких высоких начальников нефтяных.
— Вы дарили?
— Нет, они сами покупали.
— У Миллера есть?
— Я их не знаю по фамилиям. Миллер это кто?
— Председатель правления «Газпрома».
— Нет, у Миллера — нет.
— А в музеях есть ваши картины?
— Ну, в Ярославле в двух государственных музеях — в Художественном (они, по-моему, четыре картины у меня купили) и в Музее-заповеднике, это исторического типа музей. И в частных — по-моему, в Эрарте парочка есть.
— Не пробовали предлагать тому же Русскому или московским музеям?
— Нет. Зачем? Если музей покупает картину, он купит ее в два раза дешевле. Зачем я буду продавать музею, если могу продать человеку за нормальные деньги?
— Ну, знать, что ты уйдешь, а твоя картина останется в государственном музее, что ты в некотором роде себя вписал в историю искусства.
— Когда я уйду, может, кто-нибудь, кто купил картину, ее в музей и отнесет.
— Но вы-то об этом уже не узнаете.
— Мне об этом и не особо интересно. У меня нет мысли о том, что «через сто лет на мои картины будут смотреть». Я вам больше того скажу — в наш век интернета, соцсетей, стоит мне сейчас удалить аккаунт в Фейсбуке, Инстаграме — и через пару дней никто не вспомнит ни о каком Васе Ложкине. Потому что все забывается мгновенно. Я проводил эксперимент: берешь одну и ту же картину и каждый месяц ее постишь. И все: «Ух, офигеть, новую картину нарисовал!» Такая память. Появляется инфоповод — все об этом трындят, и кажется, что это «самое оно». Потом новое что-то появляется, а про то, что было пару недель назад, — забыли наглухо. А прошло несколько лет — так вообще никто ничего не помнит.
— А был у вас персонаж, которого бы вы писали с себя? Я про черты характера.
— Черты характера все мои, в основном. Мы все можем быть в какой-то момент веселыми, добрыми, а буквально через несколько минут кто-то испортил настроение — и становимся злыми. В разный момент времени у людей — разные настроения. А я стараюсь передавать пиковые моменты — взгляд безумный, момент страха, злобы, радости. Поэтому они так и интересны публике — я стараюсь внести какой-то момент безумия.
— А про коронавирус что-либо писали?
— Была у меня картина, даже несколько. Их здесь нет, они из мастерской сразу ушли.
— Я заметила, что эта выставка некоторым образом «локализована» — много картин про наше, петербургское.
— Да. Вся эта выставка называется «Культурный кот Петербурга». И здесь практически все нарисовано под эту галерею, под эту выставку. Конечно, я старался сделать приятное петербуржцам, немного упомянуть Питер, вставить сюжеты в его контекст, написать персонажей на фоне знаковых мест — Стрелки, Исаакиевского собора.
— Мне интересно, как же вы локализуете выставки для галереи в Москве? У нас вы упомянули корюшку, «Зенит», дожди и Раскольникова — и все понятно. У них, по-моему, нет таких характерных моментов. Или есть? Москвичей сложнее рисовать?
— Сложнее, потому что Москва очень разноплановая. Это все-таки город сборный, там все культуры представлены, разные города. У меня есть, конечно, картина с Кремлем. Но Кремль не совсем — Москва, он подчиняется федеральному правительству.
— Ну да, это всероссийское.
— Москва — это концентрированная Россия, все туда съехалось. А Петербург — особенный. Как и другие города. Просто Петербург — самый яркий, самый большой, самый знаменитый. А если посмотреть города поменьше, — взять Ярославль, Казань, — у всех свои локальные темы и своя гордость: мы — не такие, как они. А в Москве, кстати, нет такого шовинизма.
— А, то есть это, скорее, плохо?
— Я не скажу, что это плохо, это просто такая особенность. В каждом городе есть особая гордость за свое место. Чем больше город, тем меньше это заметно. А если взять какую-нибудь деревню, где живет 300 человек, — так там вообще: «Только в нашей деревне делают такие пироги — а больше нигде!» Или: «Только моя мама умеет делать настоящий борщ!»
— Вам доводилось рисовать про такие места? Вводить их местную культуру в свои картины?
— Да, мы сделали последнюю книжку «Волшебный мир Васи Ложкина». У меня есть набор персонажей, которые из картинки в картинку переходят. И я их там расписал — где они обитают, чем занимаются. Кто-то живет в центре, кто-то — на окраине. Например, там есть клоун, это артист из Москвы. Он приезжает в провинцию и очень недоволен сервисом. Он такой западник, хочет уехать из России, ему здесь все не нравится, все не так. Есть медведь, который ему — полная противоположность. Клоун живет в элитной пятиэтажке в центре города, а кто-то живет в деревянном доме на окраине.
— А как вы их создаете — по собственным наблюдениям или с кем-то говорите, ищете прототипы?
— Прототипов нет как таковых — просто придумываю.
— Вам нужно пожить в таком городе, чтобы его понять?
— Нет, я вообще не рисую какой-то внешний мир. Все картинки — рисунки внутреннего мира. То, что происходит, может быть, и отражается на картинах (если говорить о новостях), но в какой-то искаженной форме, пропущенной через подсознание. Как у спящего человека: он над чем-то думал в течение дня, а потом ему во сне это приснилось в какой-то другой форме. То же и здесь: скорее, это игра подсознания, нежели отображение реальности.
— А как вы думаете, будут ли понятны ваши картины через N лет?
— Не знаю. Во всяком случае, могу сказать, что иностранцу, который находится вне нашей языковой среды, — непонятны точно.
— Пробовали?
— Да. И у меня часто на картинах присутствуют слоганы, игра слов, которые для нас могут быть забавными, а для человека из другой страны — далеки. Так же и с будущим: изменятся люди, изменится их культура. А это все — для тех, кто «здесь и сейчас».
— Сколько у вас в галерее сейчас картин?
— 56. И еще одна не выставлена.
— Цензура?
— Нет, просто не поместилась.
— А вообще вы сталкивались с этим понятием?
— Не в нашей галерее — у нас свой внутренний нравственный закон. А когда выставка происходит в другом музее, особенно государственном, — то, конечно, такое бывает. Не то, чтоб все картины рассматривались, но ведь как выставка организуется: составляется договор, представляется вся экспозиция. Говорят: «А давайте мы не будем вешать эту картину». Или «эти». Причем везде по-разному: в одном городе говорят, что это нормально, а то надо убрать, а в другом — наоборот. Это внутреннее что-то — «как бы чего не вышло, вдруг губернатор зайдет и увидит», «вы уедете, а нам тут работать». Хотя, например, на выставке в Новосибирске они тоже что-то по своему усмотрению убрали, а часть оставили. И там осталась картина, на которой коммунисты-сталинисты. Пришел мэр Анатолий Локоть — член КПРФ. Он такой, мол, «клево, это ж я!» А там мужик со Сталиным нарисован. А они боялись, думали, наоборот, он не одобрит.
— Может, не все понял.
— Есть начальники, у которых похуже чувство юмора. И те, кто с ними работают, понимают, что он зайдет, — а его это оскорбит, например, потому что кто-то похож на его любимую собачку. Как мне сегодня сказали, что у вас есть какое-то Законодательное собрание, и в нем есть спикер. И он про культурный код что-то говорил. Меня спрашивают: «Это вы про него?» А я вообще первый раз слышу. Если бы это была выставка в каком-то музее, государственном, может быть, какой-то местный человек сказал бы: «А вдруг вы хотите обидеть? Давайте уберем». Цензура это? Наверное, да. Но опять-таки внутренняя.
— А про кого сразу нельзя? Про президента?
— Почему? Наоборот, можно и нужно. Я сколько раз рисовал картину, где Путин как-то упоминался, — сразу с руками отрывают, причем сами же. Не Путин, но оттуда.
Беседовала Алина Циопа, «Фонтанка.ру»
