ПоделитьсяНа сцене Михайловского театра в Петербурге состоялся первый концерт звезды мировой оперы - аргентинского тенора Хосе Куры. Гонорар артист получил огромный, а вот какие ощущения после концерта в сопровождении труппы старейшего театра вынес зритель - постарался передать корреспондент "Фонтанки"
Меломаны, пришедшие на соло знаменитого аргентинца – возмущались. «На афишах было написано "Гала-концерт Хосе Куры", а вместо этого - концерт солистов Михайловского при участии знаменитого тенора!» – недоумевала публика. За весь концерт Кура спел четыре сольных фрагмента и один дуэт. Зато солисты, хор и оркестр Михайловского правили действом. Практически весь первый акт как будто бы шла репетиция грядущей постановки «Паяцев»: на сцене хор без костюмов, одетый пёстро и буднично, «по гражданке», никаких декораций. Повседневная одежда как будто иллюстрировала «рабочее» состояние этой партитуры: оркестр играл «не вместе» и грязно, хор пел вразброд и нестройно.
В начале первого отделения Хосе Кура спел баритоновый «Пролог» из «Паяцев», показав публике, что и на середине, и в нижнем регистре его голос звучит богато и наполнено. Второе отделение Хосе Кура пел арию Каварадосси из «Тоски», великолепно выстроив её по форме, безупречно с точки зрения драматургии и просто блестяще в вокальном отношении.
Яркость, безграничное дыхание и фантастическую свободу тенор демонстрировал и во время исполненной на бис арии Калафа в знаменитом “Vincero!”
После того как Хосе Кура исполнил сцену смерти Отелло (в которой, кстати, не все многочисленные rubati певца показались вполне оправданными), чёрный бархатный занавес взвился, явив зрителям хор театра, облачённый в чёрные костюмы. Исполнили фрагмент “Va, pensiero” из оперы Верди «Набукко». Обычно его исполняют коллективы с высокими профессиональными качествами: выровненностью звучания групп, сглаженностью голосов, тонким владением динамическими нюансами. Для чего Михайловскому театру понадобилось демонстрировать «разброд и шатание» между оркестром и хором, а последнему, вооружившись нотами, демонстрировать несостоятельность - осталось загадкой (номер в программке вообще не значился).
Впечатление удалось сгладить общением с Курой - автору этих строк удалось пообщаться с артистом после выступления, аргентинский тенор торопился на самолёт.
– Хосе, ты ведь уже репетировал? Как ты находишь своих партнёров, хор и оркестр?
– Ну, что… Нормально! – смеётся тенор. – Мне доводилось иногда петь подобные концерты: любительский хор, студенческий оркестр и студенты-солисты… Их это очень часто воодушевляет, и в любом случае, это очень хорошо… Для них! – опять рассмеялся Кура. – Цыплят надо выращивать…
– Между прочим, твоя фамилия по-русски тоже звучит, как «цыплёнок» или «курица»…
– Да? Вот чертовщина, пора менять фамилию! – опять развеселился Хосе. – Шучу, конечно: ведь по-испански “Cura” значит «батюшка», «священник»…
– «Священник», а сам, по твоим же словам, на деньги «повёлся»… Ты же, можно сказать, перфекционист: не заключаешь эксклюзивных контрактов ни с одним звукозаписывающим лейблом, ни с влиятельными импресарскими бюро; что же ты вдруг из-за денег согласился на первое выступление в Михайловском театре Петербурга?
– Ну, это не просто деньги, а очень большие деньги. Я ведь вообще никуда ехать не собирался, хотел отдохнуть. Но г-н Кехман оказался первым человеком, пригласившим меня в Санкт-Петербург, и при этом он сказал: мол, заплачу столько, сколько попросишь. Я попросил… и вот, приехал!
– А если кто-нибудь – Гергиев, например, или Джимми Ливайн пригласят тебя со словами: знаешь, больших денег у нас нет, заплатим немного; а работа покажется действительно интересной?
– Знаете, я руководствуюсь именно интересом к той или иной работе, в первую очередь. По моим наблюдениям, лично мне Гергиев не может предложить ничего интересного: у него несколько другие цели… То же самое могу сказать и про Ливайна.
– Интересно, есть на свете театр, в который ты всегда рад приехать и в котором тебе всегда рады?
– Знаешь, я не люблю «крутить романы» с театрами, это мне кажется не вполне профессиональным. Заключил контракт, приехал, спел. А «любовь-морковь» пусть остаётся для частной жизни! – подмигнул тенор.
– А часто тебе приходится конфликтовать с режиссёрами из-за их экстравагантных постановок?
– Да нет, Бог миловал: я очень тщательно их отбираю. Самой, наверное, идиотской была та постановка «Отелло» в Цюрихе, когда мы с тобой познакомились (там всё действие по воле постановщика было перенесено на борт космического корабля. – прим. автора).
– Ты ведь уже не первый раз в России. Какое у тебя сложилось мнение о стране?
– Ну, это как другая планета! Все всё знают, все хотят всё купить и продать, но при этом стараются показать, что их ничем не удивишь. По крайней мере, в Москве, где я пел несколько раз. Петербург – совсем другой. Здесь все спокойнее. А самый удивительный народ был в Екатеринбурге: такие открытые лица, искренние! Столько бескорыстной любви от них исходит! Удивительная, в общем, у вас страна. Надеюсь, я не раз ещё здесь побываю.
Кирилл Веселаго,
Фонтанка.ру
