Подвиг военных летчиц в «Воздухе» Алексея Германа-младшего: два взгляда на картину

На экраны вышел фильм Алексея Германа-младшего «Воздух», который режиссер начал снимать еще до пандемии и о работе над которым «Фонтанка» неоднократно рассказывала, и в том числе бывала на съемках. Мнения критиков разделились, причем каждый автор увидел в фильме свое (а редактор — третье). Мы публикуем два противоположных мнения, оставляя зрителям свой выбор и пространство для собственных трактовок.

«Это фильм о войне, равноценный астафьевским «Проклятым и убитым». Это два часа ада — непарадная война, человеческая мясорубка, кровь, грязь, обыденность, узаконенность смерти. У Элема Климова были фашисты — реальная страшная разрушительная сила, источник жестокости и разрушения, а здесь врагов как таковых нет, они невидимы, есть только взрывы, крики, тела условно живых и безусловно мертвых, есть жестокость и обыденность смерти, которая узнается внутри всех, кто участвует в войне.

Лица фашистов видят только девушки-летчицы, когда поднимаются в небо. Одна из них, главная героиня Женька (это, конечно, оммаж «Зорям», вторую летчицу-аса, командира эскадрильи, зовут Рита), именно потому не стреляет, «не может по живому». И тогда подполковник (Безруков) заставляет её убить лошадь, мирно стоящую рядом.

Он не говорит, что фашисты — это нелюди. Тут вообще не требуется идеология, чтобы обосновать убийства. Тут вообще не нужны никакие слова. Это до первого боя можно выяснять: «Человек, его жизнь — или Родина?» А когда ты уже там — не НА войне, а внутри неё, в её кровожадном чреве, — ты уже никаких вопросов не задаешь, просто, один раз перешагнув через внутреннюю запретную черту, стреляешь по живому, без рефлексий, потому что за тобой — женщины и дети.

Фильм так снят, что зрители тоже ощущают себя внутри, в этих окопах, в этих полях, в этих грузовиках с ленинградцами, обессилевшими и обезумевшими от голода и уже не замечающими, что после налета мессеров их живых в кузове меньше половины,— так и едут дальше. И вот ты сидишь в зале, вдавленный в кресло, как в кабине самолета, — и понимаешь, что ты прикован к этой невозможной, но неизживаемой реальности, и сознаешь в этом своем оцепенении, что смерть — лучшее, что может случиться с этими людьми. Что обратной дороги для них нет.

У Алексея Германа много аллюзий с советским киномифом, причем с лучшими его образцами. Безруков — непарадный, некрасивый, очень достоверный — Безруков как не Безруков — умирает точно так, как майор Топорков (Николай Олялин) в фильме «Обратной дороги нет»: сердце останавливается. Потому что оно — не пламенный мотор, оно изношено до предела, оно на такое не рассчитано — не рассчитано на то, чтобы зиму предпочитать лету, потому что летом «трупы опять будут гнить», на то, чтобы даже не запоминать имен погибающих одна за одной девчонок женской эскадрильи.

На языке войны такая смерть называется небоевой, потому что смерть в бою — это только частный случай ухода из жизни на войне, а есть еще такая усталость, что засыпаешь за штурвалом, не успев посадить самолет, есть бомбежки, есть расстрелы по решению быстрого военного трибунала, есть плохие моторы, намного хуже, чем у немцев, и они перегреваются и загораются прямо в небе.

И когда Рита (мощная, точная, как всегда, Елена Лядова) металлическим голосом спрашивает у конструктора, когда будут новые моторы, ему нечего сказать, потому что моторов лучше немецких у нас не будет никогда, и лучше сразу осознать, что воевать придется на том и тем, что есть, и смертей будет без счета: случайных, жутких, мучительных, бессмысленных. А пока они не наступили, можно играть на музыкальных инструментах, оставшихся от прежней девчачьей эскадрильи, от которой больше ничего не осталось (вот так аукается «Воздух» со знаменитым фильмом Леонида Быкова).

И не бойтесь, фильм не будет давить на ваши слезные железы, это внежанровое кино. В «Воздухе» то, чему в мирное время посвящаются годы и десятилетия, — любовь, мечты, размышления о смысле жизни, — на экране происходит «в перерывах», в коротких перерывах между боями, которые сливаются в один кромешный морок. Тут ком в горле возникает не от сентиментальности ситуаций, а от несочетаемости вещей, таких, как горящий самолет и поле вблизи Ладоги, усеянное трупами, — и одиноко семенящий по полю малыш, укутанный в теплый платок. Или мальчик лет восьми с лопнувшими барабанными перепонками, которого пугает не кровь, текущая по шее (её он даже не замечает, тут крови вообще не замечают, она в порядке вещей), а звенящая тишина, и кричит он не от боли, а чтобы понять, может ли он слышать хоть что-нибудь.

Потом, ближе к финалу, в 1943-м, когда, оттолкнувшись ногой от Урала, живая сила в солдатских шинелях погонит войну назад, прочь, те, кто выживут, поймут, осмыслят, отрефлексируют, что умирать надо, чтобы смерти было меньше, что человеческая жизнь и Родина имеют одинаковую цену. А выживут, чтобы сохранить и передать память о погибших и о войне как о том, чего никогда не должно быть, те, у кого окажется достаточный запас жизненной прочности. И тут важен бэкграунд, который и есть фундамент, определяющий коэффициент жизнестойкости. А если в бэкграунде, как у Женьки (Анастасии Талызиной), расстрел родителей-авиаконструкторов, которые, конечно же, были ни в чем не виноваты, и детдом с воспитателем-насильником, выжить — миссия невыполнимая.

Отдельно скажу, что я очень рада была встретить на премьере актрису Омской драмы Кристину Лапшину (удивительно совпадение фамилии актрисы с фамилией заглавного героя фильма Германа-старшего), которая выдающимся образом справилась с одной из главных ролей, и её тихая хрупкая Маша, девочка из хорошей московской семьи, оказалась такой значительной.

Алексей Герман создал колоссальное по масштабу съемок (в небе и на земле), по мастерству, по подлинности экранной реальности кино. Кино, как уже говорилось, внежанровое — и это у них, конечно, семейное. Он нашел такие лица — не десятки, а сотни лиц, — что вопрос «верю — не верю» даже не возникает: это тоже от отца. Он сумел так выстроить кадр, так передать ощущение полета, что ты, сидя в зале, рефлекторно пытаешься нащупать пол и убедиться, что он на месте, хотя сказать, что упругости и надежности земли на войне не существует, что земля всё время уходит из-под ног, — ничего не сказать.

Словом, я уверена, что «Воздух» — это очень своевременная и важная работа, которую надо видеть всем. Хотя бы для того, чтобы осознать, что любая пропаганда, любые идеологические споры о войне (в том числе яростно антивоенные) не имеют никакого отношения к войне. Тут трудно переоценить работу художника-постановщика и художника по костюмам Елены Окопной (счастье, что у Алексея есть такой феноменальный соавтор в лице жены), операторов Натальи Макаровой, Юлии Галочкиной, Константина Постникова, композитора Андрея Суротдинова.

Уверена, что, если бы Алексей Юрьевич и Светлана Игоревна могли увидеть этот фильм, они были бы счастливы за сына».

«Действие фильма Алексея Германа-младшего «Воздух» о девушках-летчицах разворачивается с 1942 по 1944 год и захватывает самые драматические события Великой Отечественной — блокаду Ленинграда и Сталинградскую битву. Картина без особого стеснения эксплуатирует все клише жанра «женщина на войне» и позволяет разглядеть красивых актрис — Анастасию Талызину и Аглаю Тарасову — в непривычном естественном облике: без макияжа, но в шинелях и ушанках.

Первая сцена «Воздуха», где показан налет фашистских бомбардировщиков на прибрежную зону, кажется цитатой из фильма старшего Алексея Германа «Двадцать дней без войны», где в одном из первых эпизодов раздается крик, предупреждающий о приближении мессершмитов: «Воздух!» Сравнение с черно-белой отцовской картиной 1976 года оказывается не в пользу сына, который слишком быстро и откровенно начинает давить на зрительскую жалость: под обстрелом навязчиво попадают в кадр маленькие детишки в трогательных валеночках и пуховых платочках. Возникающее при этом ощущение фальши и манипуляции так и не отпускает все последующие два с половиной часа — развеять его не помогает даже финальный титр, в котором режиссер счел необходимым перечислить членов своей семьи, имеющих отношение к Великой Отечественной.

Если проводить аналогии даже не с таким психологически тонким и выверенным артхаусом, как «Двадцать дней без войны», а с советской продукцией для широкого зрителя, скажем, с фильмом 1981 года «В небе ночные ведьмы», то даже и ему «Воздух» проигрывает в убедительности и искренности режиссерских намерений. А самое обидное, что несмотря на солидный бюджет и тщательную техническую работу, о которой создатели «Воздуха» много рассказывали в интервью во время съемок, на экране, грубо говоря, не видно ни потраченных денег, ни технической изобретательности.

Дар авиационного баталиста — явно не самая сильная сторона Алексея Германа-младшего: сцены воздушных боев сняты банально и не вызывают никакого прилива адреналина. Крупные планы перепуганных и вспотевших летчиц в кабине самолета чередуются с крупными планами рук на штурвале и гашетке и с общими планами маленьких, как мухи, самолетиков на фоне серого неба: для создания трагической атмосферы режиссер и операторы приглушают цвета и напускают в кадр меланхоличного тумана. Противника, с которым сражаются летчицы, на протяжении всего фильма изображает один и тот же немецкий пилот: складывается ощущение, что играющего его актера посадили в макет самолета, сняли один-единственный план, а потом по мере надобности равномерно вставляли его в разные сцены.

Из других кинематографических референсов «Воздух» вызывает в памяти «Батальонъ» Дмитрия Месхиева, рассказывающий о женском батальоне смерти времен Первой мировой. Но от того прецедента авторы «Воздуха» решительно отмежевываются, вкладывая в уста своих героинь строгую реплику: «Они были проститутки, а мы — солдаты». Тем самым зрителю как бы предлагается осознать, что перед ним зрелище принципиально другого характера, чуждое эксплуатации и объективации привлекательных героинь.

И действительно, кое-какие отличия можно обнаружить. Например, в месхиевском фильме красоток из батальона брили налысо, отчего они становились только краше, а в германовском летчицам позволено оставить локоны, которые иногда зрелищно выбиваются из-под ушанок под аккомпанемент реплик, комментирующих неуместность женщин на фронте: «Им бы рожать и косы заплетать… А на что еще девчонки нужны?» или «Вас же сюда для красоты пригнали». На протяжении всего фильма юные летчицы опровергают несправедливость этих сексистских предрассудков и мужают на глазах, хотя поначалу «Воздух» уделяет должное внимание типичным девичьим занятиям вроде выщипывания бровей.

Брутальное мужское начало в «Воздухе» олицетворяет прежде всего Сергей Безруков в роли командира женского полка, с одной стороны, в глубине души жалеющего хрупких летчиц («Жизнь у них короткая, как у бабочек»), но понимающего, что миндальничать и нянчиться с ними непедагогично. Поэтому, посасывая элегантную трубочку, сделанную в виде головы Мефистофеля, безруковский подполковник втолковывает своим подопечным: «Плакать не надо, а то я не люблю, когда плачут» и строго предупреждает: «В случае трусости пойдете под трибунал».

Безруков выполняет в «Воздухе» функцию главного мужского секс-символа, вокруг которого бушуют женские страсти. В начале его связывают напряженные отношения с бывалой летчицей (Елена Лядова), которой командир делает изысканный комплимент, сопоставляя ее с необстрелянными воробушками: «Ты Валькирия, восхитительная и пугающая, а они — нет». Но постепенно в сферу командирских интересов все настойчивей вторгается юная эфемерная блондинка в исполнении Анастасии Талызиной, с которой они играют в своеобразные ролевые игры. «Не хочешь бабой быть, могу звать тебя Василий или Онуфрий. Как ты хочешь, чтоб тебя звали? Будешь Степаном», — шутит подполковник, старательно маскируя свой мужской интерес к героине, которая в кульминационный момент их отношений сама набрасывается на него, как на амбразуру, успокаивая: «А вы не старый! Поистрепавшийся немного, но не старый».

Главный философский вопрос «Воздуха» авторы сформулировали так: «Родину любить — это на смерть идти? Что важней, родина или человек?» Разумеется, это вопрос чисто риторический, подвешенный в сером тумане просто для эффектного сотрясения воздуха, и трудно представить, чтобы действительно отдавшие жизнь за Родину летчицы в короткие минуты затишья между боями находили время и силы обмениваться такой высокопарной демагогией».