ПоделитьсяПервые кадры с могилы, в которой в обстановке строгой секретности был погребен Евгений Пригожин, запечатлели три заключительные строфы глубоко философского стихотворения Иосифа Бродского. «Фонтанка» рассказывает, о чем оно и как объединяет двух всемирно известных петербуржцев.
Мать говорит Христу:
—Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?
Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть мертв или жив?
Он говорит в ответ:
— Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.
Пригожина похоронили без громких церемоний на Пороховском кладбище Петербурга, у Дороги жизни. Там похоронен его отец, так что выбор этого малюсенького кладбища, собравшего и героев войны, и дореволюционных чиновников, и рабочих порохового завода, и братские могилы умерших в блокаду, неслучаен. Смешение стилей, сложный переменчивый ритм, аллюзии, постмодернизм и сугубо личные мотивы — это и о стихотворении Бродского «Натюрморт», цитата из которого появилась на могиле Пригожина.
Лжепритча о разговоре Богородицы с распятым сыном — заключительная часть большого стихотворения Иосифа Бродского, в котором поэт рассуждает о тонкой грани между жизнью и смертью. Не стоит обманываться его концовкой, которая может быть принята за слова о сыновней любви. «Натюрморт» совсем о другом.
Бродский писал его, когда оказался при смерти в Ленинградской областной больнице с почти поставленным диагнозом — рак. И так побитый жизнью, отсидев за решеткой, пройдя ссылку, ютясь в вакууме без публикаций, под надзором КГБ, только благодаря благодетелям устроенный на работу переводчиком, поэт крайне остро воспринял близость смерти. Само название «Натюрморт» — это горькая ирония, так Бродский называет сам себя — «мертвая природа», имея в виду, что его собственное тело, его «я» становится предметом, объектом наблюдения и исследования.
Суть стихотворения — рефлексия человека, лежащего на смертном одре, между двумя агрегатными состояниями бытия. Психологически он готов к переходу. Он ждет его: «Мне опротивел свет». Ему не нравится мир живых, да и сами они ему несимпатичны: «Я не люблю людей. Внешность их не по мне... Что-то в их лицах есть, что противно уму, — и дальше: — Вещи приятней. В них нет ни зла, ни добра».
Он сам на пороге смерти ощущает себя уже частью мира вещей, самой вещью. «Я неподвижен. Два бедра холодны, как лед. Венозная синева мрамором отдает». Он рассуждает, какой будет его могила, каким он станет, когда умрет, — для людей. «Дерево. Тень. Земля под деревом для корней. Корявые вензеля. Глина. Гряда камней». Но это все неважно. Ведь «вещь выпадает из миропорядка слов». Нет сожалений, нет жалоб, нет попытки хотя бы попытаться остаться здесь. И сразу вспоминается другая цитата, человека, также не цепляющегося за жизнь: «Мы все попадем в ад, но там мы будем лучшими».
В «Натюрморте» есть строчки, едва ли не самые популярные среди молодежи, бравирующей любовью к загробному бытию: «Смерть придет, у нее будут твои глаза». Это тоже постмодерн, цитата цитаты, слова итальянского поэта, покончившего с собой из-за неразделенной любви (он же поэт) спустя несколько недель после написания этих строк. Принято считать, что тут речь о том, что человек за порогом увидит сам себя, как в зеркале. В стихотворении Бродского, они, конечно, преподнесены в ироничном ключе. Такие глупости, как самоубийство, возможно, страшно далеки были от натуры Евгения Пригожина. Чтобы пересечь черту, о которой говорил Бродский, и стать вещью, ему пришлось упасть с высоты в несколько километров. Тут уже аллюзии на мотив о падшем с небес не то ангеле, не то дьяволе, а может, то и другое одновременно. Вот такая лжепритча.
Тем, кто уже завтра с утра пойдет на малюсенькое Пороховское кладбище, смотреть, не отворен ли камень могилы Евгения Пригожина, и будет приходить и семь дней, и пятьдесят, и больше, действительно неважно, мертвый он или живой.
Денис Лебедев, «Фонтанка.ру»
