Евгений Вышенков: Страшный хороший человек отец Сергий

Бабушкинский суд Москвы 27 января огласил приговор в отношении бывшего схиигумена Сергия. Он признан виновным в возбуждении ненависти и вражды. Cуд определил 7 лет лишения свободы. «Фонтанка» вспоминает рассказ Евгения Вышенкова о встрече со схиигуменом тогда, когда он в первый раз был в заключении, но оставался еще просто Николаем Романовым.

К середине 90-х будущий сверхизвестный своими речами, поступками, приездами к нему в монастырь медийных героев от Поклонской до Собчак Коля Романов добивал свой срок в колонии Нижнего Тагила. За убийство при нападении ему, как бывшему милиционеру, отмерили лет под 15. И в году так 1995-м его пробило изнутри.

В то время мало кто уходил из лагеря в религию. Это сейчас каждый второй праведник на словах. А тогда Коля жил в зоне тихо, в мутки не влезал, ходил строем — маленький серый бедолага. Помощь с воли ему не шла — даже конфет к чаю не имел, работал в ремонтно-механическом цехе без замечаний. А думать начал только о вере, читать только одну книгу. Никто над ним не смеялся, братва пожимала плечами. Отсидишь за десятку — еще не то привидится.

В 1996 году он вышел на колонию-поселение. Ничего не изменилось, существовал будто в стороне от всех. Народец вместе с начальником отряда думают, как и где хоть что-то урвать, а он молча книгу листает. И решил он вдруг построить храм посреди лагеря. Настоящий, белокаменный. Его никто не просил.

Дни стояли постные, офицерам зарплаты задерживали, «Сникерс» считался деликатесом. А Коля надел свои рваные ботинки и побрел по директорам уральских предприятий. Вдогонку ему полетели ухмылки, мол, ну-ну, посох не забудь.

Коля был, да и остался, мягко говоря, необразованным, косноязычным, с чувством юмора — беда. А заходил к коммерсантам и представлялся: «Я зэк, дайте кирпичи, краску, железо, доски. Не мне — на церковь в зону». И начались тут чудеса.

Ему давали и давали. Хозяева лагерей просили отсрочить долги по продуктам — им отказывали, а Коле отгружали. Он набрал целый склад стройматериалов. При этом великолепии продолжал грызть горбушку без масла.

Поселковые вокруг затылки чесали, подкатывали: «Коль, добра-то сколько! Давай хоть немного налево пустим. Нам, православным, на пряники, а ты отмолишь». — «Отойди от беды!» — отвечал он тому сквозь зубы.

Как сказал тогда один авторитетный: «Ну его, рука не подымается на блаженного».

Его жалели. Даже уважали и звали к общему столу с мясом. Присаживался, но отщипывал как воробей. Кланялся и отходил.

Однажды с мороза приехали, с разгрузки вагонов с углем — черные как черти, а горячей воды нет. Все матерятся в лоб охране, а Коля в душ под ледяную воду залез, стоит синий, терпит и приговаривает, что это Христос страдал, а здесь Сочи.

Как-то решил я сгонять в Алапаевск. Лето было. Ведь второй раз сюда не вернусь, а там история — шахта, куда в 1918-м красные побросали великих князей. В штабе у меня был надежный сотрудник, и он за пять минут мне выдумал командировку. Коля узнал и напросился в попутчики. Не вопрос — даже веселее за рулем пролетят двести верст туда и обратно.

Пока ехали, зашел разговор. Я аккуратно про его подвижничество. Говорю, хороший ты человек. Мало таких, да и тех нет. Отвечает — ничего особенного, если точно знаешь, что Бог есть. В общем про одно и то же, и скоро мне стало неинтересно. Он мог говорить только о том, что Бог есть. Причем односложно.

Приехали, нашли заброшенную шахту, заросшую травой. Рядом с ней крест. Я посмотрел, перекурил и собрался уходить. Зря. Коля обползал все вокруг, молился и стоял молча. Молчал и молился сидя. Часа два. Я ему — ну сил больше нету. Еле оторвал.

Заехали в магазин, купил что-то из пожрать. Коля отломил ломтик. Едем обратно. Как мы перешли к беседе об искусстве, не помню.

Помню точно, что первый раз я напрягся, когда он заявил, что все скульптуры надо бы разломать, вплоть до разбить. Бесовские они отродья. И голые, и одетые. Я осторожно напоминаю, что в Эрмитаже, например, скульптур тоже много. Не сработало. Я ему про живопись. Он мне про то, что её туда же, куда и мраморных истуканов. Наконец вырвалось: «Так, по-твоему, все музеи — под нож?» Романов осмысленно кивает. Чую — он давно это для себя решил, и навсегда. Тогда захожу с козырей — напоминаю про библиотеки. Он: «Есть только одна книга, и точка».

А говорим мы о четырех глазах, голос его каменный, за стеклами уже темнеет. Думаю, ну тебя к лешему, по приговору у тебя минимум один труп есть, еще завалишь на трассе ради вечной жизни. Выдохнул, когда уже приехали в город.

Тут при свете фонарей я не выдержал и говорю напоследок:

— Страшный ты человек.

— Ты зачем меня так обижаешь? — спрашивает искренне.

— Коль, если Эрмитаж надо сжечь ради твоей веры и, судя по всему, со всеми другими эрмитажами, представляю, как быстро ты меня шлепнешь, если к власти придешь.

— А тебя за что? — удивляется он. Заметьте, не отвергая убийство само по себе.

— Я же против.

И мы разошлись.

Это потом он стал монахом, настоятелем, монастыри возводил на месте убийства царской семьи. Но всегда нес фундаменталистское православие. Уверен — гвоздя себе не прикарманил. Всегда раздражал, потом злил РПЦ, говорил, что думает, вразрез и канону, и государству, и общему здравому смыслу. Он не искал трафик в Интернете, а к нему перлись светские звезды и полевые командиры.

Он и патриарху в лицо может сказать, и лидеру нации, и взводу автоматчиков, ожидая расстрела. Его бы хорошо в Африку миссионером засылать. И от Кремля подальше, и крокодила обратит в русло. Из него исходит энергия. И не заканчивается. Ему все равно — отлучили его от церкви или нет. На его правду это не влияет.

Библейский сюжет.

Евгений Вышенков, «Фонтанка.ру»