Шел четвертый день. Они готовятся к сражению

О чем можно спросить человека, который идет на фронт? Задай любой вопрос, а он, произнесенный вслух, превращается в вопросик. Как проходит боевое слаживание первых партий мобилизованных, прессе показали на полигоне Михайловской артиллерийской академии.

Пока майора Щиголева ставили перед телекамерами, выбирая поэффектнее задний план, я смотрела на него и пыталась понять, кого он мне напоминает. Вот он представляется — командир артиллерийского гаубичного дивизиона; сам себе дает характеристику — выпускник Ленинградского высшего командного училища в 1986 году, а затем Михайловской артиллерийской академии; в отставке находился 20 лет, в первый день мобилизации пошел добровольцем... Невысокого роста, светлые (это не про цвет) глаза, мимические морщины выдают в нем человека, который часто улыбается.

«Всё будет хорошо, мы справимся», — говорит он, и советская школа во мне отдается эхом: «Перетерпим. Перетрем».

Так вот ты какой, Василий Тёркин. Поседевший, дослужился до майора, но всё с тем же «Не унывай».

Его дивизион был сформирован три дня назад, подготовка пока «в процессе». Не унывай — всего четвертые сутки.

Боевого опыта нет ни у кого. Не унывай — все служили в армии, люди взрослые, половина вообще добровольцами пошли.

Материально-техническое обеспечение выдано не в полном объеме. Не унывай — всё выдадут, а если еще коптеры спонсоры подарят, будет вообще здорово.

Подготовка мобиков (так их уже называют в народе, слово из какой-то мирной жизни) проходит в три этапа. Трое суток на одиночную подготовку, четверо суток отведено на слаживание отделений, а дальше — боевое слаживание батальонов. Сколько всего? Говорят, месяц.

На военных полигонах, на учебных стрельбах я была десятки раз. Сценарий там всегда один и тот же. Плюс-минус. Отсняли «говорящую голову», пошли набирать «картинку». Из картинки сегодня стрельба из личного оружия (автомат Калашникова), стрельба из гранатомета, метание гранат, обкатка танками. Последнее — это когда боец находится в окопе, который переезжает бронетехника.

Для стрельбы из автомата выдают по четыре рожка, двое стреляют из блиндажей, за их спинами ожидают своей очереди остальные. Руководит процессом кадровый старлей. Командует:

— На огневой рубеж бегом марш!

Двое выбежали из строя, змейкой — к рубежу. Первую фамилию я не расслышала, от второй вздрогнула:

— Рядовой Никитин к бою готов.

— По мишеням огонь.

Показалось, однофамилец слишком долго менял рожки, но, кажется, справился и вроде даже попал.

— Рядовой Никитин стрельбу окончил.

— Оружие к осмотру.

Рядом со мной наблюдает за рутиной парень с деревенским лицом. На Ваньку, друга детства, похож. Он погиб в 2014-м под Луганском.

— А вы сейчас будете стрелять?

— А мы уже отстрелялись.

— И как?

Он неуклюже дергает одним плечом, улыбается — мол, отлично. У него голубые глаза. Как у Вани.

Гранатомет стреляет метрах в пяти от меня. Закладывает уши, слух возвращается не сразу. Про себя считаю секунды, сколько длится гул. Прекратилось на цифре 20. Мы стоим уже на другой площадке, но принцип тот же — отстрелялись-смена. Снова выстрел. В ухе гудело 21 секунду.

— Подтяни мне вот тут, а то болтаться будет.

Обернувшись, я замираю от увиденного. Двое. Натурально — толстый и тонкий. Первый маленький такой, крепенький. Улыбается без остановки так, что невольно улыбаешься в ответ. Он просит товарища подтянуть ему ремень автомата, который действительно болтается. Товарищ — в нелепо сидящей каске, в нем 2,10 метра, не меньше. Подтягивая ремень автомата, он склоняется словно над ребенком и заодно с почти материнской заботой поправляет криво сидящий бронежилет.

Выстрел. Раз, два, три, четыре, пять. Пять? Снова выстрел. Нет, не привыкла. Опять 21. «А вообще разве можно привыкнуть к звуку гранатометного выстрела?» — спрашиваю у стоящих рядом офицеров. «Со временем привыкаешь», — кивают мне. «Если честно, то очень хорошие ребята, — без вопроса заговорил подполковник. — Они здесь четвертый день, но как-то сразу собрались, сами стали строем ходить, все серьезные, друг другу помогают».

Я слушала и краем глаза наблюдала, как «длинный» дает интервью Первому каналу. «Не хочу, чтоб у нас началось», — говорит. Он сам водила на заводе, здесь тоже будет работать с техникой. «Надо помогать тем, чем умеешь», — говорит. Мама дорогая! У него еще и фамилия Лапушкин. Рядовой Иван Лапушкин.

После обкатки танками у нас по графику концерт. На плацу выступает ансамбль песни и пляски пограничного управления ФСБ. Зрителей привели тремя ротами. «Красивые вперед, в шапках назад», — выстраивает их офицер. Еще не все получили форму. Кто-то в своем, гражданском. Кто-то уже действительно в зимних шапках. Те, кто в форме, — в новье, бирки еще не у всех содраны. Форма от Юдашкина — та самая, которую с размахом презентовали в 2011 году.

«Мы благодарим вас за тот подвиг, который вы совершаете сегодня. За тот труд, который предстоит вам предпринять, чтобы защитить нашу Родину от вторжения», — говорит ведущая и дает отмашку начать концерт.

Артисты в парадной форме пограничников зашли с козырей. Над по-осеннему унылым плацем раздалось лихое казачье:

Ты прости меня, родная,

Коль себя не сберегу.

Где умру — я знать не знаю,

Буйну голову сложу.

Мужики курили, спрятавшись за информационный стенд. Что на нем было — не помню. Наверное, что-то про героев.

— Давно курите?

— С 20 лет.

— А сейчас вам сколько?

— 42. А с какой целью интересуетесь?

— Она спрашивает, сколько ты сможешь пробежать.

— И это тоже. Но я скорее о том, сколько протянете без сигарет.

— Курево найдем. Не унывай.

Когда мы уходили, ансамбль песни и пляски уже закончил «Катюшу» и затянул «Смуглянку». Домой мы возвращались молча, по тому же Киевскому шоссе, что приехали.

Юлия Никитина, «Фонтанка.ру»