ПоделитьсяЖитель Мариуполя Артем с женой, 20-летним сыном и семимесячной дочкой едет в Европу через Петербург. Двое членов семьи получили серьезные ранения во время стрельбы в родном городе, утрачено все имущество и семейный бизнес. О том, почему мариупольцы были уверены, что после 24 февраля «все закончится быстро», как под обстрелами проявляется истинная природа людей и почему беженцы не задерживаются в России, Артем рассказал «Фонтанке».
...В Мариуполе у нас была 60-метровая квартира в доме досталинской еще постройки, недалеко от драмтеатра. А на другой стороне улицы — небольшой, на четыре комнаты, частный дом со станцией техобслуживания. У меня трудилось семь наемных работников. Старший сын учился в Киевском национальном университете имени Тараса Шевченко на театральном факультете, а младшей дочке едва исполнилось семь месяцев. Я никогда особо не вникал в политические новости, просто работал, как все, обеспечивал семью.
Когда все началось 24 февраля, в Мариуполе практически сразу закрылись все аптеки. В первые же пару дней люди смели из магазинов продукты питания. А мы, как оптимисты, понадеялись, что все это ненадолго, даже запасов топлива не сделали. Это уже потом нам рассказывали соседи, как люди буквально ведрами вычерпывали последний бензин на заправках, чтобы запустить дома генераторы.
Рядом с нашей квартирой был старый завод «Октябрь». Когда туда завезли украинских военных, я перевез семью в дом, где наша станция техобслуживания, потому что там был оборудован большой подвал. Вместе с нами туда перебрались моя мать, сестра и двое племянников. В квартире осталась только теща, она не захотела переезжать в подвал со своими двумя собачками, решила, что все обойдется.
Бесконечный день
К этому времени в городе уже третий день не было электричества, мобильной связи и Интернета.
Некоторые продуктовые магазины все еще работали. У нас с женой почти все время уходило на поиски детской молочной смеси для младшей дочки. Нормальных магазинов осталось на весь город всего два. Чтобы попасть внутрь, надо было отстоять на улице часа полтора. Если повезло и на полках еще осталось то, что вы ищете, надо было еще не меньше часа стоять с корзинкой в очереди на кассу.
Самые простые бытовые заботы занимали все оставшееся время. Надо было приготовить пищу, вскипятить воду и развести молочную смесь для дочки. Мы то и дело слышали разрывы, но по-прежнему верили, что все вот-вот закончится.
Первый прилет в наш дом случился 3 марта. Сестра говорит, что это было 5 марта, потому что из-за отсутствия электричества и связи мы начали путаться в датах. Все дни к тому моменту как будто слились в один.
Время было ближе к обеду. Утром я одолжил соседу генератор. Он слил со своей машины остатки бензина, чтобы запустить холодильник. И за пользование генератором обещал мне оставить 4 литра бензина, чтобы я тоже мог дома запустить холодильник и продукты в морозилке не испортились.
Я начал снимать секцию забора, чтобы не тянуть генератор через улицу, а передать соседу через двор. Сын с дочкой были в доме, в дальней спальне, племянник — в моем кабинете. И тут мы услышали нехарактерный гул, очень близко к дому. На душе почему-то в тот момент стало очень тяжело. Когда раздавались звуки обстрелов, мы обычно хватали детей и бежали в подвал. В этот раз успели только заскочить в дом. Дом у нас был небольшой, от входа в дом до кабинета и кухни расстояние — метр. Моя мать успела забежать в дом последней и прикрыла дверь. Потом — пыль, искры, шум в ушах. Помню, как навстречу выбежал сын с младшей на руках, оба были в крови.
Когда мы пришли в себя, оказалось, что в наш двор зашли четыре снаряда от «Града». Осколками посекло дом, и через окна все эти осколки попали в меня и в сына. Ему висок порвало, повредило икру, осколок попал в бедро, часть застряла в кости, другая — отрикошетила от кости и вылетела, вырвав кусок мышцы. Мне порвало бок, осколок застрял внутри, рикошетом попало в руку. Маленькую дочку мы с сыном зажали между собой, прикрыли, и она не пострадала — позже оказалось, что на ней была не ее кровь, а старшего брата. Остальных не задело — они успели спрятаться за простенком у входа в дом.
Я, кое-как зажав рану, побежал в гараж. Он тоже был поврежден, но машина уцелела. Во дворе прямо из асфальта наискосок торчал снаряд от «Града». Судя по его положению, прилетел он со стороны завода «Азовсталь».
Мы схватили только одну дорожную сумку с детскими вещами и помчались в 17-й микрорайон. Там на проспекте Строителей был кинотеатр «Савона», и мне кто-то рассказывал, что в нем расположился пункт Красного Креста, где можно получить медпомощь. Но оказалось, что там никакого Красного Креста нет, там просто прятались люди от обстрелов, готовили еду, с Горводоканала подвозили баки с питьевой водой. По сути, была полная самоорганизация. Из врачей мы там встретили только нашего участкового педиатра. Пришлось ехать в больницу скорой помощи в район Кирова. Там нам с сыном обработали раны и отправили в больницу №2.
«Азовцы» бегали по головам»
В больнице приходилось спать на полу в коридорах между палатами. В палатах было опасно — во время обстрелов внутрь летели осколки, окон целых уже не было. Сыну зашили рану на икре, но бедренную рану зашивать оказалось нельзя, ее надо было санировать. Первые три дня нам дважды в день кололи антибиотик. А потом сказали, что антибиотика для нас больше нет: «Если найдете мазь «Левомеколь», мажьте ею». Бинтов, перевязочного материала, аппаратов Илизарова для сбора костей тоже не было. Топлива едва хватало на генераторы для операционных.
Врачи связались с владельцем местной сети аптек, он разрешил вскрывать эти аптеки и забирать необходимые препараты. Но вскоре и там все кончилось. В это время украинские военные и полицейские забирали последние продукты, еще остававшиеся в магазинах.
В больницу привозили курятину, печенье и конфеты. Врачи отдавали пациентам свои запасы продуктов. Если повезет, два раза в день можно было получить по стаканчику бульона и печенюшки. Я каждый день отправлялся на поиски кипятка, потому что жене надо было кормить грудную дочку.
В больнице было 8 этажей. Раненых после операций по лестницам приходилось носить на руках. Пока одни врачи оперировали и спасали жизни, другие поступали подло. Они прятали в своих кабинетах медикаменты и говорили, что у них ничего нет. Все лекарства, которые привозили в больницу, в первую очередь распределяли на травматологическое отделение, для операций. Для уже прооперированных пациентов медикаментов не оставалось. Мне первую перевязку сделали через 6 суток. К тому времени рана начала загнивать.
8 марта в Мариуполе полностью отключили газ. А еще спустя примерно неделю российские военные вошли в город со стороны Старого Крыма. Накануне ночью в нашей больнице буквально по головам у нас бегали военные «Азова» и забирали своих раненых. «Азовцы» вели себя в больнице агрессивно, на моих глазах майора украинской армии из медчасти они били по лицу и таскали за душки, потому что к их бойцам «плохо отнеслись». Им объясняли, что медикаментов не хватает всем, но им было все равно.
Утром я, как обычно, пошел за кипятком, смотрю, а украинских военных никого нет. Я попросил у медсестры кипятка, иду обратно. Навстречу мне бежит человек в российской форме и наставляет на меня автомат: «Кто такой?» Я объяснил, что у меня здесь сын с дочкой. Он сказал: «Забирай своих и прячься, но предупреди всех, что в 17 часов будет проверка, чтобы никто никуда не уходил».
Когда я вернулся к семье, в оперблоке на нашем этаже уже были российские военные. Они раздавали людям свои сухпайки, все, что у них было, хотя у них тоже были проблемы со снабжением.
«Все кабинеты были заполнены мешками с телами»
В этот момент по зданию больницы начали бить прямой наводкой. Когда начался обстрел, первый удар пришелся между 4-м и 3-м этажами, все решетки, какие еще на окнах оставались, повылетали во двор. Все спустились в подвал. Военные сразу предупредили, что украинские войска будут обстреливать больницу, несмотря на то, что внутри мирные жители с детьми. Во время обстрела средний медперсонал, медсестрички, помогали людям всем чем могли. А вот некоторые врачи, у кого были машины, под шумок пособирали оставшиеся лекарства и просто уехали. Тогда командир российских военных, осетин, сказал, что, если еще хоть один врач попытается покинуть территорию больницы, будут расстреливать на месте. Все это время к нам продолжали привозить раненых мирных жителей. Украинские военные прятали огневые точки прямо между жилыми домами. Уже потом один из моих работников, с которым удалось связаться, рассказал мне, что в его квартиру пришли украинские военные и потребовали ее покинуть. Внутри сразу же устроили огневую точку. После обстрелов от жилого помещения практически ничего не осталось.
К 17 марта мы уже трое суток сидели в больничном подвале. Было сыро, холодно, воду под обстрелами не привозили. Еды тоже не выдавали больше. Питались мы остатками печенья.
В больницу продолжали привозить раненых, было много детей с оторванными конечностями. На это было страшно смотреть. Многие умирали после операций. На первом этаже все кабинеты были заполнены мешками с телами.
Жена от безысходности предложила эвакуироваться из города. Это было рискованно, мы знали, что, даже когда объявляли «зеленые коридоры», в больницу прибывали люди, которые пытались выехать из города параллельной улицей, а их автомобили кто-то расстреливал.
К тому времени мы уже остались без машины. Пока сын лежал в хирургии, мы с женой поехали обратно в наш дом, чтобы забрать чемоданы с документами. И когда уже вернулись к больнице, начался обстрел. Мы все бросили и побежали в здание. Рядом с машиной разорвалась мина, автомобиль со всеми документами и вещами сгорел. Сын в хирургии лежал голый, потом уже добрые люди нашли для него одежду.
Я пошел к российским военным попросил отправить нас в Володарск. На мои просьбы не отреагировали, видимо, потому что я мужчина, тогда пошла просить жена. И военные остановили попутную легковушку. Оказалось, что водитель везет свою престарелую маму в Володарск. Нас подсадили к нему. Тот самый командир-осетин, который приказал расстреливать за попытку украсть лекарства, распорядился останавливать все частные машины, которые уезжают из города, и подсаживать туда людей, которые тоже хотят эвакуироваться. А если водители откажутся принимать пассажиров, изымать транспорт.
Водитель, к которому нас подсадили, сначала отвез нас в центр Володарска, чтобы мы внесли себя в списки на автобусы до Ростова. Потом он забрал нас к себе, накормил, и мы все переночевали у него.
Рано утром что-то у меня внутри екнуло, я решил сбегать в центр, узнать, что там происходит. А там уже людей грузили в автобусы. Я бегом обратно, наш хозяин снова посадил нас в машину и отвез к автобусу. Уже через час-полтора автобус выдвинулся к российской границе. Ночью мы прошли погранпункт в Новоазовске, а в 11 утра за нами приехали сестра жены с мужем из Ростовской области и отвезли нас в больницу.
В ростовской больнице медики сразу же собрали консилиум, обработали наши раны, проверили легкие. На руке у меня теперь очень большой шрам. Осколок в бедренной кости у сына так и остался, врачи сказали, что если он не мешает, то лучше пока его не трогать.
В Ростовской области мы встретились с тещей. Она рассказала, что в наш дом, где она оставалась, прилетела ракета. Вырвало входные двери, окна, теща спаслась, потому что легла на пол в коридоре. Ее собачки погибли. Она схватила сумку с документами и побежала в драмтеатр, где в подвале устроили бомбоубежище. В один из дней туда пришел какой-то человек в форме, что-то фотографировал. А наутро всех позвали на первый этаж, на раздачу горячего питания. Но теща плохо себя чувствовала и не пошла туда. Спустя час после того, как людей позвали из подвала, раздался взрыв. Очевидцы сказали, что не слышали звуков самолета, что это был не авианалет. Все, кто пошел на первый этаж за горячим питанием, в тот день погибли. Выжили только те, кто остался в подвале. Люди, с которыми моя теща пряталась там, помогли ей выехать в Донецк, а из Донецка — в Ростов, где она нашла нас.
Жизнь с нуля
Сначала мы хотели просить убежища в России. Но оказалось, что документы будут оформлять очень долго, регистрацию и работу не дают. В ФМС посоветовали самостоятельно искать человека, который согласился бы нас прописать у себя. Из документов у нас в телефоне сохранились только фотографии паспортов, на младшую дочку была копия свидетельства о рождении. Мы прошли процедуру установления личностей, рассказали полностью свои биографии, как попадали под обстрел, как выезжали из Мариуполя. Получили иммиграционные карты.
Потом мы связались с крестной матерью моего старшего сына. Она живет в немецком городе Фрайбург и предложила ехать к ней, так как в Германии мы сможем получить статус беженцев и помощь. Сидеть в Ростовской области на шее у сестры жены мы не можем, там тоже семье нелегко, своего жилья у них нет.
Возвращаться в Украину мы тоже не можем, да и не хотим. Мы с сыном не подлежим призыву, у нас обоих белые билеты, но по факту мы незаконно покинули страну и теперь опасаемся преследований. К нам, как к жителям восточной части Украины, и так относились, как к собакам, за людей не считали. Последние восемь лет держали за врагов, потому что у всех были родственники в России. Я очень хорошо помню, как в 2014 году мой сын, тогда еще школьник, выступал на сцене того самого драмтеатра на концерте к 9 Мая, и рядом с театром расстреляли ОВД. Я полдня не мог его эвакуировать из здания, это стало для него потрясением на всю жизнь. Мы помним, как в селе Широкино под Мариуполем «азовцы» повыгоняли людей из домов и разграбили все что смогли. Даже бойлеры повырезали, все отделение почты было забито их отправками на запад Украины.
Я считаю, что Мариуполь невозможно было удержать. Чтобы не гибли мирные люди, надо было его сдать, российские военные взяли бы его под контроль, и все закончилось бы на этом. Но националисты решили по-другому.
Я знаю, что нам удалось эвакуироваться только благодаря российским военным, а в Ростове нас, по сути, спасли, залечив раны.
Квартира, дом, автомобиль, семейная станция техобслуживания, на которую я только в прошлом году закупил новое оборудование, — мы потеряли все.
Но подсчитывать убытки сейчас некогда. В Германии нам и нашим детям придется начинать свой жизненный путь с нуля.
Венера Галеева
«Фонтанка.ру»
