Урок биографам.

Прочитав балладу Михаила Веллера о своем брате, телеведущая Ника Стрижак отвечает писателю упреком в «приблизительности, которая убивает текст». «Фонтанка» публикует без купюр.

...Я прочитала два первых абзаца и закрыла текст. Я не могла заставить себя читать дальше, как не могла поверить, что это написано о моем брате и моей семье. Но эссе Михаила Веллера «Легенда о кадете» была именно об этом. Мой брат, писатель Олег Стрижак, ушел из жизни год назад. Через неделю, 9 ноября, его день рождения. В интернете нет его интервью и биографий. Он не любил всего этого пиара, будучи последние лет 15 трагически закрытым и сложным человеком. И ужасный стоп-кадр с экрана телевизора вместо фотографии только подтверждает это.

Казалось бы, как здорово, что появился рассказ о нем, да еще созданный другом, которым Веллер, несомненно, многие годы был. Но уже с первых строк текст казался каким-то липким от нагромождения неправды, в центре которой была история не только брата, но и нашей с сестрой семьи. Именно это заставило меня сесть за ответ.

Мама была из ссыльных, это правда. Но из казаков. Часть истории ее семьи с подлинными именами и фамилиями многочисленной родни вошла в роман Фурманова «Мятеж». А потом было очное в институте иностранных языков, успешный диплом и работа на кафедре, что при ее биографии было почти чудом.

Отец Олега не был инвалидом-артиллеристом, нашедшим свою пулю в первом же бою. Он ушел на фронт в 1943-м. Да, через несколько месяцев был тяжело ранен, но вернулся в строй и, согласно анкетам того времени, закончил войну 9 мая 1945 года на 3-м Украинском. Был уволен в запас только в сорок седьмом, но в 1949-м снова призван и отправлен начальником штаба дивизиона в Туркестан, на афганскую границу. Туда он уехал уже вместе с мамой, там Алик и родился. Только всё рухнуло в одну мартовскую ночь пятьдесят пятого: командира Стрижака убили душманы. Это только в учебниках пишут, что к 1942 году в СССР с ними было покончено. После этого молодая вдова с пятилетним сыном и приехала в Ленинград, к свекрови.

Об отце Алик и мама говорили редко, но мы знали, что для обоих сама память о нем была важной частью их жизни. И большой болью. Не думаю, что Алик когда-нибудь позволял себе говорить о нем в таком тоне. И никогда бы не назвал маму «видной бабой». Все, кто ее знал, подтвердят, что она была очень скромным и тактичным человеком. И вот ведь удивительно – истинно ленинградским. Через много лет ее студенты и аспиранты руководили кафедрами, институтами и огромными производствами по всей стране....

Вот лишь краткая правка первых двух абзацев веллеровского текста. Ничто не мешало ему быть правдивым. Да и второй муж не был запойным гегемоном. Он был дворянских кровей. Три высших, в том числе Академия художеств. И... младшим братом отца Олега. Так тоже бывает. Как бывает, что отчимы не уживаются с детьми от первого брака. Но зачем было городить картины кровавых расправ? – об этом Алик написал сам. Читайте его роман, там все написано.

И жизнь в кадетке была не такой, чему Олег, кстати, посвятил немало прекрасных страниц. И история с оружием не такова. Нет, оружие и побег были, но без Че Гевары и антисовесткого заговора. Это был бунт кадетов против офицера-самодура. В КГБ тоже не дураки сидели, чтобы за такое просто выгнать их с волчьим билетом.

Почему Веллер не начал свою историю с середины 1970-х, когда они впервые с Алькой встретились? Когда еще были дружны и веселы. Когда оба уже писали, но обоих еще не печатали. Про личные встречи каждый волен писать что угодно. Зачем залез в подробности, которые и мы редко обсуждали дома? К чему вот так собирать чужую жизнь, будто бусы на дешевой веревке? Неужели Веллер забыл, что приблизительность убивает текст?

Какой урок всем биографам! Как опасно тасовать неверные факты, после чего чужая жизнь становится неприятно пошлой. Тем более в ней нет главного — простого факта, что бог дал брату совершенный литературный дар. Это-то Веллер точно знает.

Брат сломался не в боях за корочки Союза и квартиру. Ему нафиг всё это было не нужно. Он хотел одного — закрыть ото всех дверь и работать. Но он просто выгорел, когда пришло время, которому стала не нужна хорошая литература. Это было в конце 1990-х, когда каждый второй в стране уже издал какую-нибудь книжонку и гордо называл себя писателем. Писателями вообще теперь считали только тех, кто сидел на всех ток-шоу. Остальные были не интересны ни издателям, ни, что страшнее, читателям. Когда Алик наконец издал своего «Мальчика», его гонорар за много лет работы составил ровно две мои месячные зарплаты корреспондента в газете «Смена». И он ненавидел все это люто. Это было время смерти русской литературы.

Брат был энциклопедически образован. У него была феноменальная память. Превыше всего он ценил точность факта. И вот теперь попал в путы нечестных неточностей. Какая нелепость.

Не так давно мне пришлось на себе узнать, что такое оказаться в центре гнусной интриги и клеветы, аккуратно упакованной и поданной наверх. Но бороться за себя трудно. Да и ни к чему. Бог накажет. Бороться за брата, за его книги надо. Теперь – обязательно. Ради читателя.

Весь год после его смерти нам с Юлей задают один вопрос: он успел написать вторую часть «Мальчика»? Не знаем. Мы только начали разбирать его огромный архив. Но после вчерашнего эссе я точно знаю, что это надо делать быстро. Надо переиздать книги, опубликовать то, что не увидело свет. И обязательно собрать факты его жизни. Ведь осталось столько действительно белых пятен, о которых, казалось, еще будет время с ним поговорить.