Лев Лурье: Петербург отличается от Москвы, как Шнур от Газманова

Ровно 100 лет назад большевики перевезли столицу из Петрограда в Москву. Историк Лев Лурье объясняет, чем Хармс отличается от Михалкова и почему именно петербургский десант в итоге заселился в Кремль.

– Идея перенести столицу в Москву была широко распространена еще с петровского времени. Об этом мечтал в XVIII веке один из основателей славянофильства князь Михаил Щербатов, эта же идея была у декабристов, у Федора Михайловича Достоевского. К ней был близок Александр III, да и Николай II. Логика понятна: Петербург – город, целиком заимствованный у гнилого Запада: «языческие храмы на чухонских болотах». Европейское влияние пользы России, мол, не несет, жить надо, как заповедовал царь Алексей Михайлович. Александр III так и вовсе показал свое отношение к Петербургу наглядно, построив Спас на Крови – плевок в сторону Растрелли и Росси.

- И все же столицу перевезли не монархи.

– В 1918 году решение о переезде было продиктовано более прагматическими и ситуативными соображениями, но оно тоже объяснялось радикализмом Петербурга. Именно это качество помогло здесь свергнуть самодержавие, а потом провести Октябрьскую революцию. Но затем наш скулеж, бубнеж и недовольство, вкупе с рахитом и гайморитом, привели к тому, что приведшие большевиков к власти элементы в начале 1918 года стали чрезвычайно для них опасны. В первую очередь речь о петроградских рабочих и балтийских матросах. В полусельской Москве таких радикальных элементов было гораздо меньше.

- То есть в официальную причину — немецкое наступление и падение Риги — вы не верите?

– С Германией большевики как-нибудь могли договориться, что и показал Брестский мир. С финнами действительно была некоторая угроза; но куда важнее плечо перевозки — снабжать Петроград было сложнее, чем в Москву. Поэтому столицу перевезли, заявив, что это временно. Кроме того, имейте в виду, что у Петрограда сохранялся статус столицы будущей мировой революции. Скажем, Москва была бы столицей Российской социалистической республики, Кабул — Афганской, Рангун – Бирманской, а Петроград — столицей мира.

- Можно ли сказать, что с этого момента Петроград-Ленинград начал формировать собственную провинциальную элиту, что, в частности, вылилось в «ленинградское дело»?

– Подобные кампании — удел любой группировки, которая потенциально может себя противопоставить властвующей вертикали. Это могут быть ленинградцы, а могут — мингрелы, чекисты, военные. Главное — общие интересы, память, идеология. Зиновьевскую партийную элиту (собственно, именно тех рабочих, кто брал Зимний) Сталин уничтожил, дочищали ее после убийства Кирова, а окончательно закрыли вопрос в 1937 – 1938 годах. Какая-то особенная ненависть Сталина к Ленинграду мне кажется мифом; после войны ее точно не было, недаром он так двигал блокадников вверх. Но возникла другая, я бы сказал, асоветская элита, которой партия озаботилась в 1946 году с постановлением о Зощенко и Ахматовой.

Интеллигенция «ленинградского типа» не могла появиться в столице, где она гораздо больше, шире и успешнее продавалась за возможность работать. В Ленинграде нельзя было жить, как Пастернак, и получать такие деньги за счет переводов; или как Евтушенко – печататься в 10 газетах и оставаться гонимым. Поэтому у нас в городе появляется Хармс, а в Москве – Михалков.

- Эта типология сохраняется до сих пор?

– Понятно, что Москва сейчас куда более приспособлена для столичных функций, с 1918 года наросла инфраструктура. Это что-то вроде элитного вуза, куда поступают самые амбициозные провинциалы, там высокая производительность труда. А в Петербурге, в свою очередь, время для рефлексии, прогулки, праздных интеллектуальных разговоров. Так что если Хармс и Михалков кажутся неактуальными, можно назвать пары Бродский – Евтушенко, Шнуров — Газманов или Гребенщиков — Макаревич... Если тебе не платят – то ты никому ничем и не обязан, твори свободно без оглядки на начальство и широкую публику.

- Но ведь в бытность столицей Петербург сохранял и культурный массив...

– В начале XX века Москва была куда более живой в смысле культуры, а по части изобразительного искусства так и вовсе обогнала Петербург. Там существовала более сильная и просвещенная оппозиция, самые развитые думские либералы — московские купцы. И тогда как раз Москву воспринимали как нынешний Петербург: город чудаков, бездельников и местных гениев, которые ходят друг к другу в гости. С одной стороны, потеря столичной функции способствовала бедности и несчастьям петербургского населения, а с другой — создалась особая аура, которой мы до сих пор успешно торгуем.

- Почему именно Петербург, номинально не столица, забросил в Москву верхушку нынешней политической элиты?

– Петербург дает некоторые особенности. Нынешняя элита и президент – не самые необразованные представители власти в стране за ее историю. За последние 100 лет так и вообще, пожалуй, самые образованные. Ленинградцы — что-то вроде айсберга с большой подводной частью. До поры до времени эта информация никому не нужна; в 70-е большое количество людей здесь могли провести осмысленную экскурсию по Парижу, хотя никогда бы туда не поехали. Но этот чемодан знаний начинает иметь значение, когда меняется ситуация. Поэтому нынешние чиновники ленинградского происхождения вполне сносно выражаются на родном языке, могут произнести в Бундестаге речь по-немецки, знают о существовании Папуа – Новой Гвинеи.

- Переезды судов и госкорпораций в Петербург — знак того, что городу пытаются вернуть часть потерянных функций?

– Нет, петербургская элита порвала пуповину, уехав в столицу. И может быть, неплохо, что они уехали. Барселона не хуже Мадрида. «Аллегро» идет в Хельсинки быстрее, чем «Сапсан» в Москву. Россия многоукладна: от Петербурга до Грозного. Быть самым европейским городом в евразийской державе очень неплохо.

Беседовал Николай Кудин, "Фонтанка.ру"