Григорий Михнов-Вайтенко: Мы добрались до той точки, после которой надо договариваться (видео)

После событий 12 июня Григорий Михнов-Вайтенко, сын поэта Александра Галича, оказался в роли медиатора между двумя негуманоидными расами, которые хотя и говорят на одном языке, но не могут вести диалог, - протестующих и полицейских.

Епископ Апостольской православной церкви Григорий Михнов-Вайтенко ходил на Марсово поле и 26 марта, и 12 июня. А потом ездил по отделам полиции, чтобы передать воду и продукты задержанным. В студии [Фонтанки.Офис] сын Александра Галича рассказал, что, по его мнению, происходит в отделах полиции – и в головах.

- Вы и 26 марта, и 12 июня были на протестных акциях

- Я на несанкционированных массовых акциях не был. Я выполнял роль общественного наблюдателя. Я не собирался никакую позицию выражать. Я боялся – и в результате получил подтверждение, – что некое взаимонепонимание приведет к тому, что будут массовые задержания, к которым не готовы ни отделы полиции, ни суды, ни правозащитники.

Да, меня никто не уполномочил, это моя личная инициатива. Когда мы ездили по отделам полиции и судам, у меня была задача двойная. Помочь не только задержанным. В помощи нуждались и сотрудники полиции, и сотрудники судов, которые оказались в совершенно непривычной для себя обстановке: в один день у них оказалось гигантское количество задержанных. К чему они, конечно, не были готовы. Не хватало воды, еды, пенок, чтобы люди не сидели на голом полу.

Несколько часов я провел в Калининском районном суде. Я оказался в новой для себя ситуации. Не надо думать, что есть только бедненькие ребята, которых забрали, или несчастные сотрудники, которым приходится работать сверхурочно. Плохо и тем, и другим.

- А сотрудники полиции шли на контакт с вами?

- Конечно.

- Какие у них настроения?

- Есть некие процессы, происходящие в обществе. И сотрудники не дети, не зомбированные люди, они прекрасно понимают, что-то, что происходит в обществе, вызывает некоторые опасения. С другой стороны, они – ребята системные, привыкли работать по команде. Понятно, что назрела необходимость серьезного диалога.

- У сотрудников полиции есть какой-то внутренний негатив по отношению к тем, кто вышел на Марсово поле?

– Существует ужасный негатив одних против других. Взаимный. Более того, у меня было ощущение, что я оказался в фантастическом фильме, где присутствуют представители двух негуманоидных рас. У них есть язык общения – в данном случае русский. Но одни других – взаимно – совершенно не хотят признавать за, простите, людей. Меня это, с одной стороны, очень сильно испугало. С другой – обнадежило. Потому что через три часа оказалось, что диалог возможен. Меня стали использовать как некий прибор, который помогает между собой общаться.

- Но ситуация, при которой этим двум расам приходится общаться, должна исключать эмоции и регулироваться правилами, законом.

– Не согласен. Мы сейчас совершенно не способны ничего регулировать. Никакое законодательство не работает. Общество потеряло себя. У нас нет базовых, элементарных вещей. Мы оказались людьми с разных планет. Мы добрались до той точки, после которой надо договариваться. Никто не готов к войне всех против всех.

- Есть ведь и те, кто призвал этих детей на Марсово поле. Они пришли в отделы полиции, чтобы помочь задержанным?

– Мне бы об этих людях совсем не хотелось говорить. Я не согласен с их методами. Из тех, кого я в эти дни видел и слышал, я отметил для себя депутата Бориса Вишневского. Он не сторонник революционных методов. Но он понимает, что, когда наступил такой момент, надо ехать по отделениям полиции и следить, чтобы людей не обижали. Я видел там также депутата Максима Резника, еще депутат Михаил Амосов ездил. Вот это – позиция. Не правозащита, а человекозащита.

В Петербурге работала ОНК, работали депутаты, правда, всего трое. Работали общественники. Я скажу резкую вещь, но тем не менее: те, кто вызывали людей на протест и заявляли, что окажут всю помощь, сидели в соцсетях и орали о том, какие они борцы с кровавым режимом. А ездили по отделениям и собирали какие-то копейки, чтобы купить задержанным воды и гигиенические средства, совсем другие люди. Самые обычные люди, на своих машинах за свои деньги ездили. Не было каких-то попыток кого-то конкретного вызволить, выдернуть.

- Сами задержанные понимали, что произошло? Куда и зачем они пришли, каков был план?

– Очень многие понимали. Но плана не было. Особенно в Петербурге. Их просто вызвали на площадь. 26 марта это выразилось в том, что не понимающие люди собрались на Марсовом, потом вышли на Дворцовую и Невский. Организаторы, мягко говоря, очень сильно недоработали.

- В каком смысле?

– Что такое массовое общественное собрание? Собираются люди. Они выражают свою позицию. Принимают резолюцию митинга. То, о чем в итоге можно говорить. Не просто «прошла акция», извините, потусили. А некий политический итог. Как в случае акций в защиту Исаакиевского собора. Дальше могут производиться некие действия – обращения в прокуратуру, в администрацию. Какая-то системная работа.

- А вам не кажется, что эффективность такой системной работы невелика? А когда выходит 10 тысяч, это уже эффектно.

– Десять тысяч ничего не решают. Вот 10 миллионов – решили бы. Но электоральной базы для такого количества участников нет. Нет повестки дня, которая собрала бы 10 миллионов.

- Все не настолько плохо в стране?

– Не знаю. Например, мы все время подчеркиваем, что у нас православная страна. Но 10 миллионов верующих никуда не выходят. 10 миллионов в поддержку Путина – тоже не выходят.

- А как же стотысячные крестные ходы на Невском?

– Давайте отдавать себе отчет, что все это – в рамках статистической погрешности. Это те самые 2 – 3% Мы живем в очень интересную эпоху. Абсолютного большинства не существует. Есть активные группы. Эти группы маленькие, они имеют тот или иной доступ к СМИ и влияние на эмоции. Но сил нет ни у кого. Нет сил у госаппарата задавить протест. Нет сил у протеста, чтобы совершить революцию. Надо договариваться.

- Иначе – что?

– Иначе это превратится в бесконечную, странную и бессмысленную, извините за такое слово, бодягу.

- Пока не придет сильный лидер и не направит эту энергию?

– Пока, действительно, не появится какая-то сила, которая решит, скорее всего, в корыстных целях это все использовать. Вспомните 1917 год. Левые эсеры имеют подавляющее большинство на выборах в Учредительное собрание, а маленькая, но очень бодрая фракция большевиков в конечном итоге играет свою игру. Используя в том числе средства иностранной разведки. Если мы не начнем общаться, в лучшем случае мы друг друга поубиваем.

- Фото с подписью «Сын Галича пытается вытащить из полиции внука Стругацкого» стало практически мемом.

– Это смешно. Фотография снята не там, где был Борис Андреевич Стругацкий, а в изоляторе для несовершеннолетних. С Борисом Андреевичем мы встретились только в Калининском районном суде, и все, что я мог сделать, это передать ему бутылку воды. Так же, как и многим другим, – дело было не в личности. Акция была массовой. Отношение у судебной административной системы ко всем было одинаковым. Причем я как человек, присутствовавший на митинге, не видел логики в приговорах суда – почему одному присуждают такой штраф, а другому – больше или меньше. Это тоже свидетельствует о том, что диалога нет. Мы же реалисты, мы понимаем, что 15 районных судов и больше 50 судей задействовать в режиме полного аврала без некоей тотальной команды невозможно. И эта команда явно поступила не от губернатора Полтавченко, а намного выше. Я боюсь, как бы она не поступила от первого лица. Потому что если это так, то это совсем печально.

Полную версию интервью, в которой Григорий Михнов-Вайтенко отвечает на вопрос, в чем разница между священнослужителем и гражданином, были ли на митинге и в отделах полиции другие священники и почему Апостольская православная церковь исторически имеет право на Исаакиевский собор, но не требует его себе, смотрите по ссылке.

Венера Галеева, "Фонтанка.ру"