Александр Невзоров: "ГКЧП - это были старенькие дети"

В самые горячие дни августа 1991 года печально знаменитые путчисты, закончив трудовой день в 18.00, уезжали на дачу, чтобы вернуться к перевороту рабочим утром. О том, как переворот сначала не удался, а потом победил, "Фонтанке" рассказал журналист, публицист Александр Невзоров.

19 августа 1991 года "Лебединое озеро" на всех трёх имевшихся каналах телевидения прерывалось для официального заявления Государственного комитета по чрезвычайному положению: "В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной, гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан Советского Союза, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего государства… Руководствуясь жизненно важными интересами народов нашей родины, всех советских людей заявляем…".

Президент СССР Михаил Горбачёв был заперт на даче в Форосе. ГКЧП пришёл к власти ненадолго, всего на 4 дня. Тогда это называли государственным переворотом и попыткой реставрации советской системы. Уже 22 августа всё закончилось, как мы знаем, победой демократии.

- Александр Глебович, спустя 24 года заявление ГКЧП звучит очень современно. Так что, ГКЧП в итоге победил?

– Не он победил. Есть такое понятие – "вспомнить форму". Существуют металлы, точнее – технологии, позволяющие изготавливать такие металлы: они вспоминают форму. Что ты с ними ни делай, как их ни гни, они вернутся в форму той болванки, в которую были отлиты. И вот здесь, к сожалению… Ведь неважно, как это называется: Советский Союз, Российская Федерация, Мордор – любыми словами. Народ "вспомнил форму" и вернулся в неё. Увы.

- Увы? А вы ведь в августе 1991 года были…

– Я был на стороне ГКЧП. Я был гекачепистом. Более того – одним из авторов этого весёлого, но совершенно бредового начинания. Очаровательного, но шизофренического.

- В чём ваше авторство заключалось?

– Я сочинял "Слово к народу", я был очень во многие вещи посвящён, я дружил с Язовым, Крючковым и всей этой публикой, которая взялась всё это осуществлять. Сейчас я уже не могу обо всём этом говорить без юмора.

- Зачем вам это надо было?

– А я вообще очень люблю участвовать в государственных переворотах. Может же у меня, чёрт возьми, быть какое-то хобби? Это же очень увлекательный процесс.

- Тяжело, наверное, было видеть, что ничего не получилось?

– Тогда это было тяжело видеть, это было тяжело переживать. Я к этому очень серьёзно относился. И не понимал, как это так: люди, которые взяли на себя роль заговорщиков, роль рулевых исторической машины, в 6 часов вечера заканчивают свою трудовую деятельность и уезжают на дачу. Все гекачеписты и 18-го, и 19-го, и 21 августа после завершения трудового дня уезжали на дачу ловить рыбу, собирать грибы и так далее. И были убеждены, что всё будет хорошо само по себе.

- Они до такой степени не сомневались в успехе?

– Они были одурачены семьюдесятью годами пропаганды и её успехами. И референдумом о сохранении Союза. Они верили в то, что у советского человека всё равно страсть к порядку окажется преобладающей. Они были полны иллюзий. Это были старенькие дети. Милые, глупые, жестокие, но абсолютно непригодные для совершения госпереворотов.

- Тогда почему "увы", если 24 года назад были сторонником как раз этой "формы"?

– Да потому, что это отвратительная "форма". Мало ли, чем я был! Вот мне все говорят – "вы были", а я отвечаю: знаете, ребята, я как-то разлюбил фашизм. Вот здесь – точно так же. Опыт на то и существует, чтобы базироваться на собственных ошибках. Я их совершал много, щедро, последовательно.

- Как произошёл возврат к этой форме? Когда она начала "гнуться" обратно?

– Трудно сказать. На этот период времени Россия выпала из моего поля зрения, поскольку не является чем-то для меня интересным и решительно важным. Я не заметил, как это произошло. Но когда мне пришлось вернуться в эти ваши информационные окопы, я огляделся – и обнаружил, что, в общем-то, дело плохо. Что, вероятно, потребуется какое-то существенное потрясение, чтобы из этой формы снова публику вывести.

- Зачем же? Если форма всё время возвращается, может, она правильная?

– Нет, она, безусловно, неправильная. Потому что это – форма деградации. Это форма невежества, насилия. И главное, что если в 91-м у нас и была какая-то иллюзия, то после этого мы прожили 24 года и теперь понимаем: мы можем себе морочить голову сколько угодно, но мы вне вектора европейского развития ничего собой не представляем.

- Может быть, люди просто "поменялись" иллюзиями? В 91-м во время путча у одних были иллюзии – у других разочарование. Сейчас – наоборот: 86 процентов с иллюзиями, 14 – с разочарованием?

– Ну, я ведь не принадлежу ни к тем, ни к другим. Ни к тем, кто с иллюзиями, ни к тем, кто с разочарованием.

- Вот так. А я-то вас записала в 14 процентов…

– Нет, я только наблюдаю за экспериментом. И с любопытством рассматриваю, как там у вас в пробирке бегают пузырьки.

- Вот вы назвали это "возвратом формы", другие называют "чекистским путчем", который всё-таки удался…

– Нет, нет. Это некорректно. Мы говорим об историческом событии 1991 года – и о том, что постепенно, не мытьём, так катаньем, страна, вроде бы победившая ГКЧП, вернулась к гекачепистским идеалам. Но это нельзя назвать каким-то "чекистским путчем".

- А если форма не сама возвращается, а её придают стране вполне конкретные люди? Они стремились к этому в 1991-м – и пришли в 2000-е.

– Да не стремились они к этому в 1991-м! Вот если бы они тогда участвовали, скажем так, по-настоящему в событиях, то вектор развития вообще мог быть другим. События развивались бы иначе. Но в том-то и дело, что они не участвовали! Они заламывали руки, топили табельное оружие и выкидывали ксивы с перепугу, как только запахло жареным. Да вообще ни от кого из них проку не было!..

- Танки в Москве были вполне конкретные.

– Да какие это были танки! Без боекомплектов, без солярки, с расхристанными узбеками в экипаже, не знающими, куда их гонят.

- А нужно было давить – так давить, и с боекомплектами, с соляркой?..

– Нет, всё это вообще по-другому делается. Это могло быть сделано так, как планировалось. А не выдвижением бутафорских танков с бутафорскими экипажами… Поймите, я ведь далёк от идеалов гекачепизма…

- Уже.

– Да. Я просто за соблюдение технологий при совершении госпереворотов.

– На пресс-конференции ГКЧП у Янаева тряслись руки, выглядело это довольно неприятно. У вас единомышленники таких эмоций не вызывали?

– Они у меня вызывали гораздо большие эмоции, чем у вас. Потому что они проваливали очень красивую, очень роскошную, очень блистательную авантюру… Там должно было быть много всего. Всякая кровища… Гораздо всё должно было быть эффектнее.

– Это как же?

– Не буду я всего рассказывать. Это ещё к тому же и подсудно. Но вместо этого – какие-то нудные пресс-конференции, статьи в "Правде", перепудренные дикторы, которые несли какую-то ахинею по провинциальным каналам. И абсолютная импотентность. И непонимание, что события такого рода нужно писать кровью.

– Кровью?

– Нет, я же не за то, чтобы кровь лилась! Но раз уж взялись делать переворот – его надо делать по технологии. Вот вы хотите сделать, скажем, чашку: её надо делать по технологии. Крутить, обжигать. Иначе это будет не чашка, а чёрт знает что. Поэтому, прежде всего, надо было сделать правильный переворот. Правильные перевороты, к сожалению, делаются другими способами. А на правильный переворот никто не решился.

– В 2011 году, в 20-ю годовщину путча, Горбачёв сказал, что он знал о готовящемся перевороте.

– Нет, он не знал. Это всё свист. Это остроумие на лестнице. То есть он понимал, что что-то готовится, но всё происходило без него. У него не было никакой достоверной информации. И его в компанию не приглашали. Кстати – зря. Если бы это было ГКЧП с участием Горбачёва, какой-то шансик бы прибавился. Он был бы невелик, но он бы прибавился.

– Горбачёв бы согласился?

- В зависимости от того, как были бы поставлены цели. Его же можно было обвести вокруг пальца.

– Ушёл он очень достойно.

– Он просто не был предназначен для таких сложных ситуаций – и понимал это. Никаких особых достоинств там не было. Он просто понимал, что на такие политические перегрузки его организм не рассчитан. Вот любой нормальный лётчик знает: 5g, 7g, а больше – расплющусь.

– Зато это был триумф Ельцина.

– А он – да. Это был типичный вариант того, как блестящий и талантливый авантюрист легко побеждает авантюристов бездарных и трусливых.

- Вот вы знали членов ГКЧП, которые, как вы говорите, всё испортили. Они сами были инициаторами путча? Или неудачными исполнителями, которых нашёл какой-то инициатор?

– Нет, непосредственного "центрального" инициатора не было. В основе всего действительно была боль. Боль за так называемую Родину. За гибель этой Родины. Скажем так, глубокое личное несчастье при созерцании того, что тогда казалось злом. Что всё то, что нас воспитывало и окружало, разрушалось со страшной скоростью. И об это вытирали ноги. Нам тогда казалось, что всё то, в чём мы жили, было необычайно важным, эффективным и достойным.

- Вы про Советский Союз?

– Да, да.

- Может, вы назовёте пример правильного переворота в новейшей истории? Украина, майдан?

– Нет, не похоже, что у них вообще был какой-то план.

- Присоединение Крыма?

– Тоже не похоже, что был план. Тут уж, что называется, "нагусарили".

- Зато грамотно.

– Не-а. Абсолютно безграмотно! Оставили такую кучу грязных хвостов, так неаккуратно подвесили вопрос… Нет, какое тут грамотно.

- Хотите сказать, что за 24 года никто ничему не научился?

– Я не знаю, где они учились эти 24 года. И кто был их учителем. У этих ребят такие же проблемы, как, например, у водопроводчика, который только что окончил своё водопроводческое ПТУ и пришёл к вам кран чинить. Вот и эти ребята очень многое делают в первый раз. А потом удивляются, что что-нибудь не оттуда течёт. Или не течёт.

Беседовала Ирина Тумакова, "Фонтанка.ру"