Трудно бить бога

В понедельник вечером в Петербурге, в кинотеатре гостиницы "Англетер", журналистам показали фильм Алексея Германа "Трудно быть богом", который зрители ждали 15 лет. Картина была завершена уже после смерти режиссера. Своими впечатлениями и размышлениями об увиденном делится заместитель директора АЖУРа и постоянный автор "Фонтанки" Евгений Вышенков.

И фигуры масштаба Германа говорят последнее слово. Вмещая в текст вселенную. Зная, что не боги. В то, как было режиссеру тяжело, все же посвящены не миллионы. Мастер доказал равным, насколько они не смогут. Но это печаль единиц. Все же хоррор Средневековья, доходящий до ощущения смрада, к середине картины работать перестает. Если «Хрусталев, машину!» сшибает, то экранизация Стругацких размывает тоску дона Руматы. Классик хлещет нас, а больно актеру Ярмольнику.

Давным-давно Борис Ельцин созвал мэтров российской кинорежиссуры. На приеме Никита Михалков походил вокруг Алексея Германа, а, несмотря на натянутость взаимоотношений, все же подошел и сделал то, что барину простительно. Грохнулся перед Германом на колени и с улыбкой помирился.

- Леш, в России два режиссера, которые могут снять кино. Ты, да я. Ну, что ты?!

- Трое, Никита. Трое, - смущенно прошипел Герман.

Рядом с Германом тогда находился Александр Сокуров, эстетика которого, кстати, Алексею Юрьевичу была не совсем по душе.

Мизансцена, рассказанная автору статьи одним из присутствовавших тогда, вспомнилась еще во время пресс-просмотра работы «Трудно быть богом» 3 февраля в камерном кинозале гостиницы «Англетер».

К ассоциации нужно приплюсовать и замечание режиссера Марка Захарова, вдумчиво сказанное им Сокурову примерно в то же время: «Александр Николаевич, что же это все у вас как начинается, так и не заканчивается?»

Видео с сайта youtube. "Трудно быть богом", реж. Алексей Юрьевич Герман. Официальный трейлер

Вдова и соавтор мастера Светлана Кармалита в тактичных словах перед собравшимися журналистами указала на затянутость первой половины ленты. Герман, как и всегда, это объясняет погружением зрителя в повседневность героя, без которой поступки его будут не поняты.

На быстрый же взгляд репортера, не обремененного бахромой критика, погружение это бесцеремонно, настойчиво, что здорово, но и чрезмерно длительно. Что само же разрушает заложенный эффект. Еще бы немного Сокурова - и герои говорили бы на арканарском языке, а зритель вчитывался в субтитры.

Носом Герман тычет нас не в строчки повести братьев Стругацких, а в то, что Аркадий и Борис не стали или не могли написать полвека назад. Кругом сплошное дерьмо. И подтвердит настоящий историк, что именно так человеки в 10 - 11-х веках жили: мыло считалось причудой, знать блох чесала прилюдно, а испражнялись при дамах сердца.

Герману стиль намека чужд. Ему несвойственно показывать орудие пытки, чтобы крикнуть о боли. Герман заставит и вас, и актера испытать все от начала до конца и в упор. Точно так же как и говорят его герои прямо в камеру. Именно тебе. Во всех его фильмах.

Со Стругацкими поработал и равный по весу Герману Тарковский. Последний полностью изменил их «Пикник на обочине», родив нового «Сталкера». Авторам это не понравилось. Во время их спора Тарковский произнес: «Надо уметь писать сценарии. И вообще уметь писать». Между Германом и братьями на том свете не будет конфликта.

Герман согласился с концепцией советских фантастов. Несмотря на его стойкий антисоветизм, отчасти признал марксистскую доктрину, при которой личность вторична, главное же - движение народных масс. Ведь Стругацкие создали из землянина Антона, живущего практически при коммунизме, благородного дона Румату. Чтобы наблюдал за планетой, и только. Как фоторепортер на африканской войне, не имеющий права брать в руки калашникова.

А вот дальше и возникает экзистенциальный вопрос. Как в блокаду — останешься ты человеком или нет. Герман, как и все его мыслящее поколение, ударенный Сталиным. И Герман не может от него избавиться.

Он родом из благополучной элиты. Не рассказчик, а мечта. В детстве знал, что такое улица. Всю биографию встречался с реалиями. Как-то в Астрахани в середине 80-х при съемках «Мой друг Иван Лапшин» съемочную площадку посетили уголовники. Им интересно, Герману любопытно. Разговорились. Вдруг один из гостей опомнился: «Елки-моталки! Забыли кооператора снять, вниз головой же висит!»

Отсюда его правда о мелочах. Здесь кроется его доведенная до самозабвения жажда стослойного настоящего. От диалогов до реквизита.

Драматургия его расплывчата. Как документальное кино без звука. Но если в «Хрусталев, машину!» понимаешь, что понимаешь, что надо смотреть второй и третий раз, чтобы разглядеть, то в «Трудно быть богом» этого не чувствуешь. После «Хрусталева» надо печатать статью немедленно. Выйдя из «Англетера», можно и переговорить, и выслушать другие мнения. Типа подготовиться. Нет той эмоции.

Зло становится обыденным. Оно и в жизни такое. В картине повешенных обливают рыбьей чешуей, чтобы птицы выклевывали глаза. Книгочея топят в нужнике в первых же кадрах, чтобы зрителя сразу поленом в лоб. Румата коряво исполняет примитивную джазовую мелодию на местном подобии флейты, а рабы затыкают уши. А когда устаешь от ужаса, то получается, что там просто болота, не имеющие дна.

Герману неинтересно думать об очевидном. Это как об Анне Карениной. Ну, изменила, вот тебе и паровоз. Герману понятна страшная логика упырей. Наверное, демон сидел и в нем. Иначе бы не получилось.

Но оно отпускает, и ты вспоминаешь, что затекла нога. Можно и потянуться в кресле.

У Мела Гибсона в «Страстях Христовых» спасителя тоже терзают весь фильм, но там переживаешь муки. А Румата предельно верно констатирует — «тоска». Но бывалый человек видел и слышал подобное. Про говномер пел еще Александр Галич, а Андрей Константинов в Ливии наблюдал, как во время публичных казней дети подбегали и висли на болтающихся в петле телах.

Без иронии смею предположить, что Герману изменил перебор хоррора. И ключевые мысли ушли фоном. «Он с трех лет на цепи сидит. Отпустишь — сдохнет», «грамотей не есть враг, враг - есть грамотей усомнившийся» или буквально салтыковско-щедринское «семь тяжелых розг за невосторженный образ мысли». Даже реплика знахаря Будаха о том, что бог давно сдох, не режет. Слишком вокруг все воняет, привык, и уже не хочется думать.

Поэтому когда Румату корежит от тоски, ему хочется цивилизованно возразить, мол, Антон, так ты же в командировке и это твоя работа.

Чего нельзя сказать актеру Ярмольнику и всем, всем, всем. Они точно страдали при съемках, хотя при живом Германе на другое вряд ли рассчитывали.

Единственный раз небольшой зал прыснул щепоткой смеха. То было в конце. Румата вновь затянул джазом. Девочка, идущая по снежной брейгелевской дороге, пожаловалась отцу: «У меня от нее живот болит».

Это тоже часть смыслов.

- Если будешь писать про меня, а писать, судя по всему, придется, то напиши, что богом быть трудно, - говорит Румата своему коллеге по межгалактическому эксперименту.

В этот момент он сидит в грязи в исподнем, оставив голые ноги в луже. У Германа в «Проверке на дорогах» командир партизанского отряда, споря с замполитом о главном, тоже греет ноги в тазике с водой. Командиру верится.

Герман надрывом вкалывал всю жизнь. Он стал мировым. Будущее его значение только усилит. Но для власти в высшем ее смысле, а для Алексея Кудрина и Михаила Прохорова, что помогли ему бюджетом картины, он все же чужой. Сегодня. Да и для миллионов сограждан не совсем свой, хотя «Двадцать дней без войны» - предельно любимый фильм россиян.

Делаешь, делаешь, а им не надо. Оптимистом от этого не станешь.

Может, Герман хотел в последней работе, как Германн, все поставить на одну карту. Только честно. Как последнее слово перед казнью. Все вместить. Перепрыгнуть самого себя до изнеможения верхней планки.

Давным-давно, выйдя промозглым вечером на Невский проспект после «Хрусталев, машину!», услышал от рядом бредущего гангстера, выдержавшего Германа: «Жень, а мы живем в раю».

Иди и ощути.

Если что, Германа не смутить. В молодости он был неплохим боксером. Знает, что такое пропускать удар.

Важнее, чтобы его не начали препарировать как классика. Тогда уж точно смотреть закончат.

P. S.

Алексей Герман родился в 1938 году, в первую годовщину его кончины — 21 февраля — в Санкт-Петербурге начнется показ этого последнего слова.

В 1989 году «Трудно быть богом» была экранизирована. Стругацкие и тогда просили Германа на режиссера. Но в советское время Герман скучал больше на полках "Ленфильма". В конце 80-х снято все в дидактической манере для старшеклассников. Чуть страшнее, чем «Кин-дза-дза!». Там пытаются бороться за свободу и сломать хребет арканарскому дворянству, убийство рассматривается как обычное проявление средневековой жестокости. Пришельцы уверены в хрущевском тезисе об отмирании тюрем. Правда, там тоже едят маринованные собачьи уши и запивают рыбьей кровью, но ожившим Босхом не пахнет.

Евгений Вышенков,
«Фонтанка.ру»

© Фонтанка.Ру