Великая агентурная иллюзия

Министр Владимир Колокольцев издал приказ. 1 июля этого года всероссийская фальсификация в агентурной работе кратно сократится. Оперативники полиции выдохнули, будто с плеч бревно на землю скинули. В эти праздничные дни можно вспомнить о великой иллюзии уже с улыбкой.

В первые дни работы в уголовном розыске молодых сотрудников больше всего занимает слово «агент». На них воздействует искусство кинолент, начиная с «Юности Максима» и «Мертвого сезона». Наверное, я не был исключением в 1985 году.

Жутко хотелось потрогать листы личных дел, тем более что все оперконтакты перешли мне в наследство от предыдущего инспектора согласно лицевому счету, который я подписал при передаче, и даже не понял, что я подписал.

- Будешь листать, не перепутай, студент. Ничего не подшито и без тебя все перепутано, – махнул на мой детский зуд капитан милиции по прозвищу Боцман.

Дождавшись, пока все уйдут, я припал, а скрежет открывающегося железного ящика ознаменовал начало таинства.

Из сейфа дела я вынул с трудом. Судя по всему, их запихивали туда при помощи правильных выражений. В личных делах агентов, завербованных в течение последних нескольких лет, я обнаружил наплевательский почерк, запустение, шаблонные формулировки. Стремительно падало мое представление об египтологии шпионов и разведчиков.

Только обложки семи томов отличались цветовой гаммой, уносящей меня в эпоху Ивана Лапшина и его друзей. Это были шесть рабочих дел, где хранились агентурные сообщения и практически два личных дела на одно лицо. Дата вербовки – 1948 год. Псевдоним могу без запинки произнести и через 28 лет – Ветрова. Настолько это тогда меня поразило, что до сих пор помню первые листы дела: требования МГБ, справки о родственниках на оккупированной территории, стилистика и красивый мужской почерк, исполненный фиолетовыми чернилами. Если бы не дебоширка Надя, прикованная наручниками к батарее моего кабинета и рассказывающая обо всем, что думает, причем самое корректное обращение именовалось бы «козлиной», меня бы окутал ужас ГПУ.

Конечно же, я сначала начал разбираться с текущей агентурой. Нюансы созвонов, идиотских фраз-паролей, которые я кому-то говорил и получал юмористический отпор, можно опустить.

Результат был неожиданным: первый агент оказался женой моего предшественника - оперуполномоченного Хабарова, второй агент оказался тещей оперуполномоченного Хабарова, двое следующих не поняли, где находится 16-е отделение полиции и при чем тут они вообще, пятый находился в состоянии невесомости и в лечебно-трудовом профилактории для алкоголиков, брат шестого мне честно сказал, что его родственник-агент находится во всесоюзном розыске и уже год как в ссоре с оперуполномоченным Хабаровым.

Все надежды были на Ветрову.

Когда очередь дошла до нее, она пришла незамедлительно. Собрана, чистоплотна, стройна в свои годы, и с серьезным выражением лица человека, который всегда готов сигнализировать.
Свои мотивы я ей, разумеется, не раскрыл. А они крылись в малогабаритности моего сейфа – освобождение его принесло бы мне облегчение при вытаскивании документации.

Я зашел издалека и поинтересовался здоровьем. Достаточно быстро меня раскусили, и Ветрова возмущенно сообщила, что она в строю – часто посещает места концентрации антиобщественного элемента и скупки краденого, да и вообще в ее коммуналке много чего происходит интересного.

Ничего не поделаешь, я уныло приступил к сотрудничеству...

В этот момент дверь в кабинет открылась, и в проеме нарисовалась толпа важных лиц. Возглавлял ее, как я уже узнал потом, ответственный работник обкома партии тов. Воронов, за его спиной из драпового пальто торчали погоны полковника и еще раз полковника милиции. За ними чувствовался средний офицерский состав.

Обратив внимание на лицо, крайне напоминающее плакаты членов политбюро на демонстрациях, оценив шапку-«пирожок», я встал и представился.

- Что здесь происходит? – спросил чин, как будто бы вокруг меня плясали цыгане.

Просунувшийся из-за кителей зам по опер отделения Витя Ткачевский начал быстро шептать.

- Хорошо, – успокоилась номенклатура.

Постояли несколько секунд молча.

- Делаю вам замечание, – вдруг нашел изъян он.

Я даже не спросил, к чему это.
- Вы курите при женщине, – сформулировал он.

Я медленно и осторожно затушил окурок болгарской сигареты «ТУ-134» о пепельницу.

Процессия вышла.

Сидя, я разглаживал сигарету.

В этот момент мне показалось интересным лицо собеседницы. Оно изменилось. Стало немного хищным, немного опасным, немного хитрым.

- Терпила хуже мента, – одними губами, не разжимая зубов, швырнула она старую лагерную поговорку.

И сплюнула. Мастерски, по-блатному, сквозь зубы.

Мне полегчало – я понял, что один свой человек у меня есть.

Евгений Вышенков, "Фонтанка.ру"