Как я была фашистским генералом

...Мальчишки согласились играть в школьном спектакле, но только роли без слов и исключительно - партизан. Поэтому главная роль со словами - партизана Алеши — досталась самой маленькой девочке в нашем третьем классе, Надьке. А фашистского генерала Гальдера поручили мне. Как самой высокой и — отличнице. Я три дня проплакала и подчинилась.

...Мальчишки согласились играть в школьном спектакле, но только роли без слов и исключительно - партизан. Поэтому главная роль со словами - партизана Алеши - досталась самой маленькой девочке в нашем третьем классе, Надьке. А фашистского генерала Гальдера поручили мне. Как самой высокой и — отличнице. Я три дня проплакала и подчинилась.

Мы родились через десять лет после Победы и фашистов, конечно же, в глаза не видели. А вот родители и соседи, встретившие войну детьми, кое-что помнили. Поэтому в создание генеральской формы и реквизита для спектакля каждый вносил свою лепту. Зауживали — под галифе — штанины коричневого спортивного костюма, вышивали свастику... Старый трофейный чемодан изнутри обклеили маленькими фотками звезд советского экрана Орловой-Ладыниной-Серовой, чтобы с первого ряда зрительного зала они походили на Марлен Дитрих и Еву Браун.

Вечерами, сделав уроки, я, переходя на басок и отчаянно коверкая речь, заучивала роль: «Плох, мой мальтшик, ошшшень плох...», «герр обер лейтенант, гэбен зи мир, битте...», «мамка, курка, яйко!»... А учительница на репетициях наставляла: «Запомни, ты — гадкий, злой человек. Ты — враг нашей Родины. Тебя зрители должны ненавидеть».

Я знала, как мои соседи ненавидели фашистов. Всего двадцать лет, как не было войны, но люди отчетливо помнили: через их маленькие поселки и деревни, железнодорожные станции на западе Ленобласти, сжигая все на своем пути, фрицы шли от Луги к Ленинграду. Вся эта территория была оккупирована врагом: местные жители, кто не ушел на фронт, на несколько лет оказались «под немцами». Не их вина, а стыдная меж тем частица биографии. Усугубленная еще и последующими советскими анкетами с подлым вопросом: «Проживали ли вы или ваши родственники на оккупированнных территориях?» А где они должны были еще проживать, если за считаные летние дни 41-го враг прошел от Бреста до Луги, сломил сопротивление 17-летних курсантов-кировцев, державших оборону моста у Сабска чуть ли не с одними пистолетами в руках, и вышел к Волосову... А там до Ленинграда, в котором уже началась блокада, было всего несколько десятков километров...

Да, мои земляки ненавидели фашистов. И я в ужасе ждала премьеру спектакля, после которого, как я считала, люди должны были разорвать меня на части...

Спектакль был настоящим, длинным, шел больше часа. ...Партизан Алеша втирается в доверие к фашистскому генералу и пытается выкрасть из его чемодана печать, которую ставят на документах-списках местных жителей, которых потом угоняют в полон в Германию. Генерал застукивает мальчика на месте преступления. Алешу расстреливают. Но партизаны отбивают у фашистов пульман с людьми, которые уже навсегда распростились со своими близкими и родиной... Вот такой маленький эпизод большой войны, который был очень хорошо знаком всем местным жителям, потому что был словно списан с их жизни.

...На протяжении всего спектакля в сельском клубе было так тихо, что мы слышали жужжание первой проснувшейся после зимы майской мухи. И когда занавес закрылся, еще целую минуту стояла гробовая тишина. Потом громко заплакала какая-то женщина. И только потом зал взорвался громом аплодисментов...

На поклон мы выходили, как большие: сначала — массовка из партизан, потом актеры второго плана... Аплодисменты нарастали с каждым выходом моих одноклассников: люди ожесточенно лупили в черные, грубые от земли и мозолей ладони, что-то кричали, плакали в голос...

Последними выходили мы с Надей — герой-партизан Алеша и фашистский генерал Гальдер. Мы крепко взялись за руки, встали у края сцены и низко поклонились.

И от этого моего поклона фашистская фуражка вдруг скатилась с головы, высвободив две предательские косички с белыми бантами.

«Девчонка!» - ахнул зал. И... грохнул от хохота.

Какой-то сорокалетний дед на страшном деревянном протезе подошел к сцене и протянул ко мне руки. «Ну, все... Сейчас меня начнут рвать на части...»

А он вдруг поднял меня и понес высоко по залу на руках. Люди со всех сторон пихали мне домашние печенюшки и слипшиеся леденцы в кульках из газет, что-то кричали, плакали и хохотали одновременно...

Потом ветеран поставил меня на стул, погладил по голове, поцеловал в аккуратный пробор волос: «Спасибо тебе, дочка! Спасибо, что напомнила, как мы люто их ненавидим! Как мы гнали их с нашей земли!..»

***

Только став взрослой, я поняла мудрость и широкодушие этих людей. И устыдилась того, что хоть на минуту усомнилась в их доверии и понимании.

С праздником, люди добрые! Со светлой нашей Победой!

Галина Леонтьева, «Фонтанка»