Владимир Васильев: Не надо пытаться выстроить всех (фото)

Владимир Васильев 17 лет возглавляет вуз, который считается кузницей кадров для российской IT-отрасли, - ИТМО. Помимо руководства высшим учебным заведением, ректор занимает еще множество постов. Недавно губернатор Петербурга Георгий Полтавченко выдвинул его кандидатуру в почетные граждане города. О том, как развивается высшее образование, потенциальный почетный гражданин рассказал «Фонтанке».

Разговор с Владимиром Васильевым мы начали с того, как ИТМО превратился из вуза по выпуску оптиков в университет, лидирующий в выпуске программистов:

- В 1987 году мы создали в Западной Германии предприятие для производства оптического волокна. В то время поездка за границу была неординарным событием. Когда была создана фирма, наши группы работали за границей вахтовым методом: приезжали месяца на 3 — 5, и возвращались обратно. Самое главное, что я увидел — персональные компьютеры, организованные в сети, которые произвели на меня большое впечатление, потому что я сам занимался математическим моделированием и представлял уровень развития вычислительной техники.

Начиная с 1988 года я говорил коллегам в ЛИТМО, что нужно заниматься персональными компьютерами, новыми сетевыми технологиями. Это будущее. Тогда же я узнал, что такое сеть. В том числе, и Интернет. На меня это действительно произвело впечатление. Но у других восприятие идеи, могу сказать, было отрицательным. Я говорил «компьютерные технологии», а мне отвечали примерно так: «Вы понимаете, какой бред несете? Технологии - это последовательность, производство, машины, автомобили».

Это продолжалось почти до конца Советского Союза, до 1991 года. ЛИТМО готовил специалистов в области оптики и часового производства для всего СССР. В 1991-м ситуация изменилась. Началась регионализация системы высшего образования, технический сектор высшего профессионального образования автоматически сжимался. Внутри института появилось 2 направления развития: я и мои коллеги считали, что нужно двигаться в область компьютерных технологий, другие предлагали остановиться на оптике. В итоге в 1991 году мы создали кафедру компьютерно-технологических систем (через год — кафедра компьютерных технологий). Когда я стал первым проректором, продолжалось развитие этой линии. Угадали. Значительная роль нашего университета состояла в том, что мы способствовали развитию IT-сегмента экономики практически с ноля в 90-х годах. Без какой-либо поддержки государства. Но он создан, и сегодня является конкурентоспособным и экспортно-ориентированным. Сейчас его экспортный объем составляет около 4 миллиардов долларов ежегодно.

- Можно ли в таком случае назвать RUNNet (Russian University Network) первым университетским start-up в России?

- С этим проектом мы начали работать в 1992 году. Сначала мы поставили локальные сети примерно в 100 вузов. Потом в ряде высших учебных заведений — узлов сети RUNNet - мы поставили спутниковые станции, которые уже передавали цифровой сигнал и связывали регионы России. Борт спутника мы арендовали у Министерства обороны, а спутниковые станции принадлежали университетам. Первыми связали Москву, Новосибирск, Саратов, Петербург, Ульяновск. Это был 1994 год. Сеть основана на семействе протоколов TCP/IP (Интернет). Это был проект, который реализовывался не только нашей командой. Мы были ядром, но участвовали команды из многих вузов России. Проект был, конечно, грандиозный, но мы были молодыми и нахальными. Сейчас бы я точно хорошо подумал, прежде чем взяться за такое дело. Но тогда ничего не боялись, считая, что все у нас получится. И получилось.

- А откуда деньги?

- Из федерального бюджета. Была программа «Университеты России», а в ней организовано пятое направление - «компьютерные технологии».

- Если говорить о нынешнем финансировании вузов, то как привлекаются ли дополнительные средства? Каков объем денег, поступающих из бюджета?

- Если посмотреть на бюджеты вузов, то, в среднем, 50 — 60 % высшее учебное заведение зарабатывает самостоятельно. Процентов 40 дает государство. Зарабатывают на нескольких направлениях: коммерческие студенты, наука, дополнительные образовательные услуги. В каждом вузе разное соотношение. В ИТМО, в частности, около трети бюджета формируется за счет проведения научных исследований. У каждого вуза своя стратегия. Возьмите, например, Академию государственной службы. Там будет два основных источника — коммерческие студенты и повышение квалификации действующих чиновников. В других вузах, в частности ИТМО, реализуют стратегию многоканального финансирования.

- Если говорить о школьниках: на Ваш взгляд, в чем ошибка? Многие не идут в инженеры не потому, что не хотят, а потому, что не могут? У них недостаточный уровень знаний?

- Возможно, со мной многие не согласятся. Нынешнее поколение живет в мощнейшем информационном поле. Человек пытается защититься, получать дозированную информацию и достаточно быстро. Молодые люди не могут длительное время сидеть и читать тексты. Подчеркиваю, это не от того, что они хуже. Отсюда ясно, что математика, физика, та же информатика, которые требуют усидчивости и достаточно большого времени для получения результата, при этом не обязательно положительного, не привлекают.

- Это тенденция только нашей страны?

- Это касается не только России. Я разговариваю с зарубежными коллегами, в частности, с ректором Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, профессором Блоком. Он сказал мне, что поколение, к которому отношусь я, мы рассчитывали на себя на достаточно долгосрочный период — 10 — 15 лет. Нас это не пугало. Сейчас молодые люди реализуют свой потенциал в краткосрочных проектах. В среднем это занимает около 3 лет. Когда они выполняют свой намеченный проект, спокойно могут поменять направление реализации своего потенциала. Условно говоря, был человек физиком, стал журналистом, или вообще все бросил. Получается кусочно-непрерывное развитие.

Концепция образования через всю жизнь абсолютно правильная. Она привязана к формату коротких жизненных проектов. Все очень быстро меняется и проблем таких достаточно много. Они, безусловно, накладывают отпечаток на образование. Тогда вопрос очень простой: можем ли мы использовать ту же образовательную технологию, что была 20 - 30 лет назад. На наш взгляд, ясно, что технологии должны отвечать современному информационному обществу.

- Тогда что, если не старая?

- Студенты плохо воспринимают линейный текст. Молодые люди предпочитают иметь дело с онтологическими деревьями, интеллектуальными дорожными картами. Наши студенты сами выстраивают онтологические деревья или сети. Образование должно быть построено на совместном познавательном процессе учителя и ученика. В дальнейшем вы придете к разновидности краудсорсинга, когда вы создаете образовательный процесс, в котором участвует очень много людей. Это совершенно другая технология. Учитель может учиться у учеников. В этом ничего страшного нет. Но еще очень важно найти мотивацию. Везде пишется, что на Coursera (старт-ап в области образования. — Прим. ред.) учатся 2,5 миллиона людей. Собраны лучшие лекторы из разных университетов. Но если вы посмотрите чуть-чуть глубже, то увидите, что 85 % из обучающихся уже имеют высшее образование. То есть у них мотивация другая. Более того, обучающийся в среднем за сеанс проводит там 12 минут, а это полная перестройка всего образовательного процесса.

- Недавно Вам пришлось пережить присоединение к ИТМО Университета низкотемпературных и пищевых технологий.

- Само по себе объединение двух вузов — непростой вопрос. Это решение принимали ученые советы. И если в Университете низкотемпературных и пищевых технологий голосование было единогласным, то в ИТМО, на заседании ученого совета, все было неоднозначно. Противники считали, что нужно держаться информационных технологий, того, где мы создали имя. Я же говорил о том, что надо развивать новые междисциплинарные направления. В ИТМО две группы ученых работают по биоинформатике, мы занимаемся расшифровкой генома. Геном расшифровывается, но достаточно дорого. Если сейчас цена расшифровки упадет до 600 долларов, можно будет говорить об индивидуальной медицине.

А это новая фармацевтика, которая позволит создавать лекарство под каждого человека индивидуально, новые продукты и технологии питания. Более того, мы работаем на уникальных оптических приборах, и мы можем использовать свою лабораторную базу для исследований по биотехнологии. Любое объединение – это объединение разных корпоративных культур. Это основная проблема, которая не решается за год и за два. На мой взгляд, должно пройти 5 — 7 лет. И мы идем к этому постепенно. Безусловно, некоторые объединительные процедуры у нас уже есть. Понимание происходит тогда, когда вы работаете над совместным проектом.

- Все ли вузы сейчас объединяются по принципу полезности друг другу?

- Такие процессы носят экстенсивно-инерционный характер. Это не российская задумка. Объединение началось в 90-х годах в Соединенных Штатах, Китае, Японии, Франции, Финляндии. Но говорить о том, что мы сольем вузы и сразу же получим новое качество образования, нельзя. Хотя, если вести речь о долгосрочной перспективе, это плюсовая ситуация.

Есть и другие примеры объединения вузов. Если посмотреть на Политехнический университет и завод ВТУЗ. Мощнейшая академическая школа для усиления ориентации на практику получила необходимую базу. И наоборот. Если говорить о присоединении к ФИНЭКу ИНЖЭКОНа и СПбГУСЭ, ситуация другая — идет монополизация рынка. Когда говорят, что монополизация - это плохо, это правда. Но нужно не забывать, что будет повышаться конкурентоспособность с московскими и зарубежными вузами. Кроме того, мы знаем, что у них будет три основных направления — экономика, менеджмент и сервис. Миссии у университета разные, поэтому и принципы полезности различные.

- К слову о конкуренции: почему российские вузы присутствуют в международных рейтингах, но занимают в них столь низкое положение?

- Вы прекрасно понимаете, что рейтинг есть мощнейший маркетинговый инструмент. Те пункты, которые прописаны в международных рейтингах, применимы, в основном, к англо-саксонской модели. Советская, а потом и российская системы больше похожи на немецкую. В Советском Союзе, поскольку ставилась задача индустриализации страны и подготовки кадров, и были созданы узкоспециализированные вузы. В понимании западного университета это уже были школы.

Сейчас ситуация меняется. Если мы говорим о лучших практиках, то Россия абсолютно конкурентоспособна. Об этом говорит то, что наших выпускников с руками и ногами разбирают крупнейшие компании (в июле именно в ИТМО впервые в России пройдет финал чемпионата мира по программированию. — Прим. ред.). Это было, это есть и сейчас.

Посмотрите, за кем Facebook или Google гоняются. Я сейчас скажу крамольную мысль. Я практически уверен, что если мы сейчас перестроимся и начнем работать по показателям той стороны, то эти показатели поменяются лет через десять. Надо все же не бежать за рейтингом. Просто если показатели рейтинга совпадают со стратегией развития самого вуза, тогда ими можно пользоваться. Во время каникул мы проводили стратегическую сессию. Это было глубокое погружение профессорско-преподавательского состава, студентов, аспирантов, администрации в пути развития. Мы просматривали сценарное развитие ИТМО. На основании сценарного пространства, мы написали стратегию развития до 2035 года. Теперь мы смотрим, если показатели рейтинга вписываются в наше понимание развития событий, миссии, сценарного плана, то мы опираемся на них. Например, это касается научных исследований. С другой стороны, мы создаем инновационную предпринимательскую среду в университете. Но не в одном рейтинге этого нет.

- В связи с тем, что в России переизбыток экономистов, юристов и так далее, Вам не кажется, что высшее образование в нашей стране начинает обесцениваться?

- Определенная девальвация наступила. Если мы говорим о среднем уровне качества высшего профессионального образования, то оно упало. Сейчас у нас страна практически 100 % высшего образования. Я слово «профессиональное» специально упустил. Люди получают дипломы, осознание зачем приходит потом. Точно так же сейчас все кинулись за степенями кандидатов и докторов наук.

Безусловно, в Советском Союзе высшее образование было элитарным. Именно из-за этого, когда появилась возможность, все стали поступать в университеты. И пошли именно в те сферы, которые до тех пор были очень узкими — юриспруденция, менеджмент, управление, экономика, финансы. В журналистику. А преподавательского корпуса не было достаточного уровня. Естественно, происходит падение. Я думаю, что ситуация выправится.

Посмотрите историю развития высшего образования в последние несколько столетий, получится маятник: то элитарное образование, то всеобщее. Плюс ко всему у нас отношение к рабочим профессиям в обществе не такое, как должно быть. Не хочу сказать, что пренебрежительное, но к людям относятся как бы как к второму сорту. Это неправильно. Нет никакой трагедии в том, что у человека нет высшего образования, но он прекрасно справляется в рабочей профессии. Я это видел и чувствовал еще в 80-е годы в Западной Германии. Когда водитель или механик спокойно общаются с генеральным директором, сидят вечером пиво пьют. Работа работой, каждый делает свое дело. И никакого чувства неполноценности у рабочего нет, а у генерального директора и владельца компании нет чувства превосходства над механиком.

- Разве ЕГЭ не помогает обесценить высшее образование?

- Меня все время к противникам ЕГЭ записывают, но я ни разу не сказал, что против Единого экзамена. Я против него как единственного инструмента поступления в высшие учебные заведения. Мы можем потерять звездочек, у которых результаты испытаний не очень хорошие, но они прекрасные художники, актеры или программисты. Это все проявляется через творческие конкурсы, олимпиады. Там, где надо креативить. По ЕГЭ есть еще одна опасная ситуация: он не должен превратиться в фетиш. А это уже происходит. Начинаются сравнения, у кого результаты лучше, в Костроме или Петербурге, губернаторы уже следят за их ходом. Это приводит к тому, что сдача ЕГЭ становится уже не способом получения каких-то дополнительных знаний. Ни для кого не секрет, что 11-й класс во многом проходит в натаскивании на ЕГЭ, а не в получении или закреплении конкретных знаний. Я сейчас не говорю о качестве тестов. Я постоянно вижу, что растет число старшеклассников, которые не записываются на экзамены. Думаю, что в этом году в Петербурге таких будет 4 — 6 процентов.

- Это же автоматически означает неполучение аттестата выпускником...

- Я не знаю, это плохо или хорошо. Да, без аттестата. Но, если он очень сильный человек и считает, что может свой жизненный проект и потенциал реализовать через короткий период, то сделает это. Потом, если потребуется, придет за ЕГЭ, а, может быть, ему это свидетельство в течение всей жизни не понадобится.

- ИТМО же был первым, кто перешел на болонскую систему?

- Мы перешли на систему бакалавр — магистр за 7 лет до подписания Болонской декларации (состоялось в июне 1999 года. — Прим. ред.). Это решение было принято в 1992 году. Первой стала моя кафедра. Находясь в области IT, мы искренне считали, что технология меняется очень быстро. Наша концепция была очень простой: мы даем в бакалавриате фундаментальное базовое образование, которое потом бы позволяло быстро подстраиваться под новые технологии. А дальше — магистратура. 2 года, которые даются уже конкретно под требования рынка и развития технологий. Это опять же не означает, что всем нужно переходить на такую систему. Если ваши технологии меняются достаточно медленно, например, в системах вооружения или добычи полезных ископаемых, то нормально работает моноуровневая система подготовки.

- Как Вы в таком случае относитесь к идее ЕГЭ для бакалавров?

- Негативно. Я боюсь, что эти экзамены будут проводиться снова для всех и вся. Мне кажется, что выпускная квалификационная работа дает больше возможностей для проверки полученных знаний и умений. Понимаю, почему его вводят. Для тех направлений подготовки, где считается, что многие выходят из вузов, не зная элементарных вещей. Возможно, их надо проверять. Опасение у меня очень большое, что экзамен введут одинаковым для всех. Тогда произойдет ситуация, аналогичная ЕГЭ. Но в той области, в которой работает ИТМО, не нужен экзамен. Мы как раз с удовольствием будем смотреть на финальный проект.

- Вы 17 лет на посту ректора. Что качественно в образовании изменилось за это время?

- Оно стало совсем другим. До 1996 —1997 годов продержалась советская система. Она работала, безусловно, под плановую экономику, не было понятия рынка. Была другая страна и другие требования. Мы были изолированы, мало интегрировались и не понимали, что происходит за рубежом. Это не означает, что там лучше. Идет глобализация, в том числе, образования, и любая изолированная система приходит к коллапсированию. В открытой системе, конечно, есть минусы, о которых вы сказали. Это и девальвация, и расширительный процесс. Но, если смотреть на дальние горизонты, то система сама подстроится, произойдет самоорганизация.

На самом деле образование - очень тонкая материя. Все же изменением системы должны заниматься профессионалы. Я же не учу президента банка, как ему управлять. Почему считается, что любой может давать безапелляционные советы ректору или декану, как надо учить? Почему считается, что у нас нет своей профессии, опыта, бережного отношения? Такое ощущение, что мы сидим здесь деревянные по уши, ничего не понимаем. Еще и замшелые взяточники. Это оскорбительно для подавляющей части здорового профессорско-преподавательского состава. Профессионалы как раз и модернизируют эту систему.

- Что бы Вам хотелось, чтобы произошло в образовании?

- Я бы хотел сейчас только одного — не надо жесткой регламентации. Дайте больше свободы профессионалам по принятию решений. Образование — это совместная познавательная деятельность. Кто ты, зачем живешь - это же все дается именно в процессе образования. Регламентация страшна, вредит. К сожалению, я вижу, что попытка выстроить всех и вся от сих до сих есть.

Беседовала Мария Цыганкова, "Фонтанка.ру"