Андрей Шульц: Мы — еще живые – посылаем вам сигнал из того времени (фото)

«Фонтанка» продолжает получать многочисленные отклики на публикацию глав нового романа Андрея Константинова и Бориса Подопригоры «Если кто меня слышит». А на днях нам удалось встретиться и поговорить с человеком, который прочитал роман еще в рукописи и согласился поделиться с нами своими эмоциями-ощущениями от прочитанного. Итак, знакомьтесь: Андрей Константинович Шульц, выпускник западного факультета ВИИЯ (1973 г.), полковник запаса ГРУ, кавалер орденов Боевого Красного Знамени и Красной Звезды, полученных в Афганистане.

— Андрей, насколько мне известно, Вы не просто вошли в число первых читателей романа, но и оказали авторам посильную консультационную помощь?

— С Андреем Константиновым и Борисом Подопригорой я достаточно давно знаком лично, у нас общее военно-переводческое прошлое. А с Борисом так мы и вовсе заканчивали один вуз – ВИИЯ, и познакомились еще в Афганистане, в Герате. Собственно, по этой причине мне и была оказана честь – я действительно в числе первых ознакомился с рабочей версией романа «Если кто меня слышит», который на тот момент имел другое название. Сразу скажу – мне эта работа не просто очень понравилась, она меня эмоционально потрясла. Впоследствии я вносил по тексту ряд каких-то предложений, замечаний, уточнений – часть из них была принята к сведению и использована, часть - нет. Но в данном случае это неважно. Убежден, что и без моей невеликой помощи авторы блестяще справились с поставленной перед самими собой задачей. Во-первых – они прекрасные рассказчики. А во-вторых – в совершенстве владеют этой, очень непростой, темой. Владеют вплоть до тончайших нюансов.

— К слову, в современной писательской среде чаще бытует иной подход: раз-де произведение художественное, то знание «тончайших нюансов» представляется делом вторичным. На первый план выходят сюжетная линия, характеры героев, прорисовка «ударных сцен»…

— Конечно, не будучи ни литературным критиком, ни журналистом, а являясь военным пенсионером, мне трудно оценивать литературное произведение. Но применительно к данному роману особо хочу отметить, в том числе, лингвистическую составляющую текста. Это как раз и есть один из тех самых «нюансов». Ведь все мы тогда говорили несколько иначе, чем сейчас. А уж в речи учащегося ВИИЯ вообще было огромное количество фразеологизмов, идиом и прочих лингвистических вывертов. Нас учили самым разным иностранным языкам, включая достаточно экзотические. Представьте: у нас в институте даже туалеты были расписаны надписями на арабском, малазийском, китайском, греческом языках. Образно говоря, мы, будучи курсантами, «купались», не снимая солдатских сапог, в этом языковом бассейне днем и ночью, включая выходные – ведь достаточно было получить «тройку», и увольнение откладывалось на неделю. Познавая языковые формы иных народов и культур, мы невольно изобретали свой «арго» - язык, понятный группе людей, объединенных одним занятием, профессией, возрастом, тяготами, лишениями, идеалами и мечтами. И вот этот момент в романе очень грамотно и подан, и обыгран. Здесь, конечно, ни в коей мере не следует путать и сравнивать виияковский сленг с воровской «феней» - они и рядом не стояли!.. А если взять боевые условия? На войне, помимо русского языка, звучит ведь ещё и язык «командирский», включающий в себя не только команды и разносы, но и полевые «шутки юмора».

— Это которые с матерком?

— Ну, это само собой. Конечно, существует ещё и язык матерный - а как без него жизнью рисковать? Вырвавшееся в бою грубое слово — оно, на самом деле, сродни заклятью.

— И как? Срабатывает заклятье?

— Не удивляйтесь, но во многих случаях и в самом деле помогает. Однако это вовсе не означает, что и авторы, и я с ними заодно, призываем на мате разговаривать. В данном случае речь идет об экстремальных обстоятельствах, а не о посещении каруселей в парке культуры – вот там можно и нужно следить за своей речью. И давайте здесь обойдемся без жеманства и политкорректного замалчивания: «воин-интернационалист» - он, прежде всего, живой человек. Со всеми вытекающими психолингвистическими особенностями, свойственными людям на войне... В общем, все перечисленные языковые формы, включая афганский дари, красочно и к месту в романе присутствуют. Что же касается «художественности» книги… Да, это роман! Но - отнюдь не вольные художественные фантазии авторов на произвольную тему! Произведение создано на основе реально происходивших событий и очень куцых, обрывочных сведений о восстании советских военнопленных в крепости Бадабер.

— Вы сейчас очень точно упомянули прилагательное «куцых». Потому как до сих пор, по прошествии почти трех десятков лет, мы так и не знаем всей правды о том, что же на самом деле произошло в Бадабере.

— Да, всей правды об этом беспрецедентном эпизоде в новейшей военной истории нашей страны мы пока не знаем.

— Но сам эпизод имел место быть? Это факт неоспоримый?

— Война, как известно, без пленных не бывает. И с некоторых пор мы доподлинно знаем, что часть наших пленных уволокли в Пакистан. Притом что это противоречило международным нормам ведения войны и фактически исключало возможность оказать им помощь силовым воздействием. Более того, к глубочайшему сожалению, тогдашнему руководству страны на тот момент было не до своих плененных сыновей-защитников. И, насколько мне известно, на дипломатическом уровне этот вопрос предметно вообще не поднимался, и вся эта история была окружена тайной.

— А потом случилось восстание.

— Да, в конечном итоге, случилось восстание. Мне трудно судить об его истинных причинах. Я не знаю, был ли это по-настоящему геройский, достойный воспевания в былинах поступок, или же восстание явилось следствием рокового стечения обстоятельств? Зачем наших ребят вообще туда уволокли? На что рассчитывали? Кому принадлежала идея восстания? Сколько человек приняло в нем участие, взявшись за оружие?.. Одни вопросы.

— Как вы думаете: когда все-таки сыщутся ответы?

— Мне кажется, еще не скоро. В данном случае напрашиваются некие исторические аналогии с приснопамятным «катынским делом». И как раз в этой связи выход романа «Если кто меня слышит» - он чрезвычайно своевременен. Напомнив об этой истории тем, кто о ней подзабыл, и рассказав ее внове тем, кто о ней ничего не слышал, книга может послужить толчком к инициированию дальнейшего расследования бадаберских событий. Кто знает, может и «нагрешившая сторона», узнав об этом романе, прочитав его, сделает какие-то шаги в направлении национального покаяния. Или же, напротив, примется выставлять свои аргументы… Но, в любом случае, говорить об этом нужно. Потому как – ну сколько уже можно умалчивать про Афган?! Мы ведь сегодня дошли до того, что наши с вами современники об этой войне либо просто ничего не знают, либо – не знают и знать не хотят! Так что этот роман, помимо прочих достоинств, имеет еще и сильнейшее воспитательное значение. Это своего рода патриотический «луч света» в «темном царстве» нашего современного бытия. В атмосфере повального безверия, националистической грызни, попыток феодального сепаратизма и прямого предательства интересов страны. К сожалению, эти явления в наши дни сделались настолько повседневно-банальными, что для многих людей, особенно людей молодых, чудовищными и необъяснимыми представляются поступки не фигурантов криминальных хроник, о которых мы ежедневно слышим по телевизору и читаем в газетах, а действия героев романа.

— Неужто и в самом деле все настолько плохо?

— А вы, при случае, проведите у себя в издании небольшой опрос среди молодых читателей. Спросите их: готовы ли они, если вдруг так сложится, защищать Родину с оружием в руках? Готовы, очутившись в тюрьме воюющей азиатской страны, поднять вооруженное восстание без ясной надежды на освобождение?.. Было бы любопытно узнать, какими окажутся честные ответы. Но лично я почему-то уверен, что среднестатистическому современному россиянину подобный подвиг представляется нереальной фантасмагорией из области запредельной психики… А для нас, тогдашних, ничего запредельного в этом не было. И вот эта мысль - она очень четко прослеживается в романе. Который, пускай и аллегорически, вполне может быть назван литературно-историческим памятником.

— Не слишком ли пафосно?

— Нет, не слишком. Попытаюсь объяснить, что я здесь имею в виду. «Если кто меня слышит» - это широкая картина жизни, поступков и чувств непосредственных участников афганской войны, а также идущих с ними по жизни родных и близких людей. Вторые, так или иначе, также оказались втянуты в эту трагедию и переживали описываемые события с неменьшей (а порой – и с большей!) болью. Погружаясь в духовный мир этих людей, читатель сам становится как бы очевидцем событий и, вникая во взаимоотношения между людьми того поколения, получает возможность понять, на фоне каких обстоятельств и могли происходить события в Бадабере. Так переплетаются и взаимодополняют друг друга Литература и История.

— Вы упомянули, что прочитанная рукопись изначально носила другое название. Как лингвиста Вас не коробит стилистически «корявая» фраза, ставшая окончательным названием романа?

— Нет, не коробит. Более того, мне думается, уж не знаю, случайно или целенаправленно, названием романа авторы избрали… посыл. Эта фраза – она словно бы кричит о том, что мы – еще живые, еще действующие участники этой истории, - мы посылаем вам сигнал из того времени. Возможно, не все нас услышат. Или не захотят услышать. Но мы - были там! Мы совершили этот подвиг, и мы хотим, чтобы вы об этом хотя бы просто знали. А в идеале – не забывали. Это – как сигнал из космоса, откуда-то из глубины. Знаете, я до сих пор время от времени задаю себе вопрос: дружище, а ты сам-то там был? Или это – всего лишь сон, кошмар, кино, болезненный бред? Читая и перечитывая роман «Если кто меня слышит», я переживаю примерно те же чувства и ощущения, что и тогда, двадцать пять лет назад. Порой меня настолько захватывает чтение, что сознание невольно уносится туда, на афганскую войну.

А вот теперешняя жизнь, если ее можно таковой назвать, отодвигается в сторону, как что-то второстепенное. Хотя… Конечно, у каждого из нас свой Афган, а посему жизненные впечатления от службы в легендарной 40-ой армии нынче сильно разнятся. Например, у бойцов 1-го мсб гератского 101-го мсп был один Афган: они мужественно, в составе отделения или взвода, под обстрелами, в ужасных бытовых условиях (горная пустыня, землянки и траншеи вокруг прикопанного и фактически обездвиженного танка; летом - плавящая мозг жара, не проходящая жажда, тучи мух, желудочные многодневные расстройства, обстрелы; зимой - холод, слякоть, простуда, тоска, опять обстрелы) охраняли свой участок трубы вдоль дороги Кушка–Шинданд. По этой трубе для расположенной в Шинданде авиабазы подавался авиационный керосин. И была в том же полку разведрота – не вылезающая из рейдов и засадных действий, подрывающаяся на фугасах и несущая потери, но не желающая задерживаться в относительно безопасном и комфортном расположении полка: отмылись, постирались и в рейд. И это был уже совсем другой Афган. Личный состав роты – разведчики- мальчишки 18-20 лет, считай, безвылазно, по полтора года каждый (если не ранен и не убит) проводили в пустыне в засадах, выполняя главную задачу – реализовать развединформацию по уничтожению караванов с оружием и наркотой. Трудно сравнить их боевую работу со службой, допустим, на складе – все в том же Афганистане, но только в ста километрах севернее, в приграничном с СССР населенном пункте Турагунди: до границы – двести метров, командировки и отпуска в Союз, опасности – ноль. Да, скучно конечно, но зато полно военнослужащих женского пола, с которыми хотя бы…хм…поговорить по-человечески можно.

— А как Вы сами-то угодили в Афганистан? Имея за плечами «западный факультет» и базовые шведский с французским языки?

— Извините, но при всем уважении, всего под запись сказать не могу. Хоть и уволился со службы в далеком 1994 году, тем не менее, некие… хм… назовем их «этические»… вопросы, все равно остались. Посему отвечу коротко: почти все офицеры моей профессии получали опыт работы в боевых условиях, дабы не шибко заблуждаться и не парить в облаках. Чтобы не забывать, что прежде всего предназначение военного – это воевать или активно готовиться к войне… Однако я рад, что в моей жизни случились эти три афганских года. Порой даже возникает ощущение, что именно для них я был рожден.

— Извините, но опять к Вам как к лингвисту обращусь: упоминание слова «рад» в контексте войны оно насколько уместно?

— Соглашусь с замечанием – безусловно, «радость» здесь неуместна. Скажу иначе: я доволен тем, что в какой-то момент Жизнь и Судьба оказали мне такую честь. Считаю, что в моей жизни эти три афганских года стали чем-то вроде человеческой вершины, Пика. Такое вот, посланное во благо, тяжелейшее испытание.

Беседовал Игорь Шушарин