О литературе с Виктором Топоровым: Не ведает, но творит (фото)

Сорокалетние тбилисские мажоры, сыновья профессоров, чиновников, цеховиков, духанщиков, лимонщиков и мандаринщиков, заселяют примерно половину одноместных номеров 30-этажного Дома творчества на мысе Пицунда. Во вторую половину одноместных номеров (но не кучно, а вперемешку с первой) въезжают сорокалетние московские евреи, сыновья профессоров, директоров, антикваров, начальников товарных складов и овощехранилищ.

Грузины заезжают сюда с деньгами (не очень большими, но приличными) и, главное, с твердым намерением их потратить; евреи – с женами и с любовницами легкого приготовления и употребления, а главное, с твердым намерением этими дамами ни с кем (даже друг с другом) без крайней деловой надобности не делиться. Называется всё это «творческим семинаром по вопросам художественного перевода» (проезд-пролет, проживание и питание оплачены государством) и длится две недели…

И тамошнюю вакханалию Наталья Соколовская, аж двойная номинантка нынешнего «Нацбеста» (сборник повестей которой «Любовный канон», не сговариваясь, выдвинули на соискание премии сразу двое) прекрасно знает – или, увы, скорее, прекрасно помнит – и красочно, в деталях, описывает… Но, к величайшему сожалению, больше она не знает ничего, ну просто ничего, - хотя и описывает ею так и не узнанное (к худу или к добру) столь же красочно.

Скажем, не знает она блокаду Ленинграда. Ну, и как же, если ты живешь в Петербурге, не написать о блокаде. А Наталья Соколовская если что, так и прописку показать может. Но вот не знает она, что до войны во всем городе топили печи (и готовили на дровяных плитах), - и поэтому обладателя скромной печки-«буржуйки» подозревают здесь в том, что начал он готовиться к немецкой осаде загодя – сразу по окончании гражданской войны – вот и печку не выбросил на помойку.

Или явно подсмотренную у Людмилы Улицкой черноморскую красавицу Медею. Я даже не уверен в том, что Медею знает сама Улицкая, а уж Соколовская-то… Или работу в горячем цеху «почтового ящика»… Или нравы, царящие в 20-этажных гостиницах Карельского перешейка (да и откуда там 20 этажей? Вот на мысе Пицунда в Доме творчества было таки да, 13 – двенадцать жилых и в пентхаусе библиотека с дивным видом на море)…

Описывает всё это Соколовская столь же красочно и в столь же мелких деталях, но, увы, как уже было сказано, далеко не столь достоверно… Есть, к сожалению, и еще один досадный нюанс: если бесконечно унылые и уныло бесконечные грузино-еврейские блядки в одноместных номерах тринадцатиэтажного здания поэтесса и переводчица в советской молодости Наталья Соколовская описывает не только достоверно, но и восторженно, то, исчерпав и излив на Пицунду весь запас положительных эмоций, обо всем остальном (то есть, напомню, о том, что она знает весьма приблизительно или не знает вовсе) эта уже в весьма зрелом возрасте взявшаяся за прозаическое перо дама пишет чем дальше, тем со все более нарастающим раздражением.

Авторский сарказм достигает пика в повести о работе некоего отвратительного издательства, в котором долгими десятилетиями вынужденно – ради хлеба насущного – работает явно достойная лучшей участи прекрасная литературная дама. Повесть эта в рецензируемый сборник не вошла (она выходила ранее отдельной книгой). И я вам ее сейчас быстренько, в двух словах, перескажу.

Вот сидит эта дама в издательстве, где никто, кроме нее, работать не умеет, да и не хочет. О чем она драматическим шепотом сообщает каждому посетителю – автору или переводчику. Сообщение драматическим шепотом растягивается на всё время его визита в издательство, потому что больше им с редактором заняться все равно нечем: рукопись его она не прочитала («потому что было очень много работы, потому что в этом издательстве никто, кроме меня, не работает»), да и вообще куда-то засунула и никак не может найти, но и второй экземпляр брать не будет, «потому что у нас в издательстве такой бардак, что ее всё равно потеряют».

Ситуация, правда, изменится, если вы придете в редакцию с вином или лучше сразу с водкой. Тогда вам еще и споют после третьей, и поплачут после четвертой, и предложат вам продолжить после пятой и, к изрядному вашему облегчению, уснут после седьмой прямо на рабочем месте, так вашу рукопись, впрочем, и не найдя... Повесть Соколовской понравилась всем, кто хоть раз побывал в издательстве на улице Решетникова, за Московским рынком. Очень живо написано. Живо, а главное, правдиво.

Сборник «Любовный канон» в этом плане несколько расхолаживает. Вот если вы, например, юная, хрупкая в постели и в жизни, дамочка, переживающая любовную трагедию и замыслившая самоубийство, - вы как поступите? Подцепите немолодого женатого дядьку-врача (главврача) прямо в метро (главврач в метро?), приведете к себе на двадцатый этаж высотной гостиницы на Карельском перешейке (ходит ли туда метро?), потому что ютитесь вы, как птичка, в поднебесье? Отдадитесь ли ему бурно, стремительно и самозабвенно?

А потом, когда он уже повадится шастать к вам ежедневно с полными руками продуктов из ближайшего универсама, примете ли вы смертельную дозу яда прямо перед соитием – с тем чтобы в руках у несчастного главврача (в любящих руках!) взять да умереть? Ибо провернули вы весь предсмертный романчик исключительно ради этого – умереть в любящих объятьях... А потрясенный главврач отправится утрясать похоронные дела с вашим законным мужем. Я забыл написать, что у вас есть муж? Зря забыл. Муж у вас педераст, губернского уровня чиновник и, конечно же, член Партии Жуликов и Воров…

Я не знаю, зачем Наталья Соколовская пишет. Я не понимаю тех, кто эту писанину печатает. А вот тех двоих, кто, не сговариваясь, выдвинули сборник повестей «Любовный канон» на соискание «Нацбеста», я понимаю прекрасно: они решили надо мной (ну и над самой премией) подшутить!

Виктор Топоров, специально для «Фонтанки.ру»