Дмитрий Месхиев: «Я во власть не навсегда!»

«Можете не отвечать на любой вопрос, но мое право – задать его» - с этой фразы будут начинаться серии интервью-бесед писателя и журналиста Андрея Константинова с людьми, которые, как он уверен, интересны не только лично ему, но и многим петербуржцам и россиянам. И первый гость Константинова известный режиссер и продюсер, а ныне — председатель комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга Дмитрий Месхиев.

«Можете не отвечать на любой вопрос, но мое право – задать его» - с этой фразы будут начинаться серии интервью-бесед писателя и журналиста Андрея Константинова с людьми, которые, как он уверен, интересны не только лично ему, но и многим петербуржцам и россиянам. И первый гость Константинова, с которым он беседовал в Белой гостиной Агентства журналистских расследований, - известный режиссер и продюсер, а ныне — председатель комитета по культуре правительства Санкт-Петербурга Дмитрий Месхиев.

- Ты можешь не отвечать на этот вопрос... Но я его все равно задам. Как договаривались...

- Да, конечно...

- Мне некоторое время назад, еще при прежней городской команде, стали настойчиво задавать вопросы: а не хотел бы я перейти на некую госслужбу? Я отвечал, что это все очень интересно, но я не понимаю своей внутренней аргументации: почему я должен согласиться? Если эта должность такая ответственная, что там надо пахать с утра до вечера, а зарплата - по моим потребностям, по моему сегодняшнему уровню жизни - не шибко большая, то какая тогда должна быть мотивация? Оставить след в истории? Если же речь идет о том, что - «ну ты же понимаешь, там же разные проекты, там бюджеты...», - я всегда говорил: стоп, я своим детям хочу в глаза смотреть честно! И я не хочу в этом участвовать... И вот когда ты, состоявшийся человек, согласился стать крупным госчиновником... Что же тебя соблазнило?

- Честно? Не знаю. Интуиция... Я последние пятнадцать лет неплохо зарабатываю. Последние восемь лет – совсем неплохо. Я получал большие гонорары, иногда - очень большие, это связано было с моей продюсерской деятельностью (а это очень хорошо оплачивалось), и тут мне скрывать нечего. Поэтому то, что я пошел на эту должность, никак не связано с жаждой наживы. Но я и не пришел сюда на всю жизнь. Когда-то мне предлагали уже этот пост, и тогда я отказался именно по таким мотивациям.

Я снял фильм «Свои» про войну, который попал во много номинаций и получил много премий. После этого мне предлагали огромное количество важных, серьезных проектов, но я специально пошел снимать фильм «Семь кабинок», хотя и знал, что буду обруган, обгажен. Но я готов рисковать. И во власть я пошел потому, что я люблю рисковать и мной руководит только азарт.

Я не разбираюсь в чинах, я не знаю, какой мне чин присвоили и не хочу знать. Меня никто сюда не толкал, я ни у кого ничего не просил. И никому ничем не обязан. Скажем честно, меня уговаривали идти на этот пост. И я в этих уговорах поставил определенные условия своей работы. Потому что если я сюда пришел, то мной руководят определенные амбиции. Я сказал, что если у меня будет возможность сделать большие, крупные проекты, которые останутся в этом городе на много лет, то тогда мои амбиции - творческие и организационные - будут удовлетворены. И через двадцать лет я буду горд собой и буду говорить - какой я молодец, что сделал, например, этот фестиваль, и он живет до сих пор, уже без тебя, а сделал его — ты...

- Правда, что ты ездил в монастырь советоваться с праведными старцами, прежде чем вступить на этот пост?

- Да, конечно. Я вообще без этого не принимаю никаких важных решений. У меня есть человек, монах, с которым я часто советуюсь. Он - современный человек, знающий, понимающий. Там у нас - я член совета Святогорского монастыря - таких отцов несколько. Я вообще очень много трачу сил, времени и денег на то, чтобы монастырю помогать.

- Ты в этом плане попадаешь в тренд нашей новой администрации...

- Да я этим много лет занимаюсь. И не афиширую это. В прессе говорю это в первый раз. До этого никогда никому не рассказывал. Строить и ремонтировать церкви – это не большая заслуга. Это веление души. И я не настолько глубоко верующий человек. Просто мне нравится это делать. Мне нравится собирать каменные кресты, и привозить их, и ставить за монастырской оградой, потому что они практически утеряны и никто не знает об их существовании. Я из-за этого обруган археологами, учеными, потому что я якобы нарушаю наше наследие. Хотя они сами не знают, где я взял эти кресты. А я нахожу их на помойках, в оврагах... Я много лет назад уже построил небольшую церковь, истратил на это свои средства. Спасибо главе администрации, которая мне дала землю на это в Псковской области и немножко леса.

- Это там, где у тебя дом?

- Да, там. Оттуда все и началось, я там был крещен... Поэтому я попадаю в тренд не потому, что хочу в него попасть. Я так живу уже много лет и жил до этого. Этот новый тренд мое отношение к церкви не изменит. Я просто верующий человек и стараюсь сохранить это наследие. И ничего особенного в этом не вижу. У меня есть ряд единомышленников, мы пытаемся вместе что-то делать: строим новые храмы, восстанавливаем старые. Уже 4 года в заброшенной деревне, где практически нет прихода, мы восстанавливаем церковь, которая является скитом монастыря, про который Пушкин написал повесть «Метель». В принципе этого можно было не делать, но мне кажется, что это важно. И я делаю это потому, что получаю от этого удовольствие.

- Я вообще считаю «Метель» Пушкина одним из самых чудесных его произведений, где его гений человека, ловящего композицию повествования, проявился как-то совершенно невероятно. ...Ты имеешь в виду ту церковь, где они венчались, я так понимаю?

-Да, именно. В этой церкви венчалась та девушка с гусаром Бурминым.

- Это, действительно, замечательно. И заканчивается произведение: «Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам»... Но вернемся к твоей новой должности. До тебя на нее прочили Владимира Кехмана (кстати, тоже очень православного человека). Да он и сам не отрицал, что прочили. У тебя после этого не испортились с ним отношения?

- Нет, у меня с ним прекрасные отношения. Я Володю Кехмана люблю и уважаю, он - неординарный человек, очень умный.

- И вот ты вошел в новую команду. А стал членом этой команды?

- Я если вхожу в команду, то не могу не стать ее членом. Я тогда живу ее интересами, отстаиваю ее интересы. Я живу по этому принципу.

- Здесь я с тобой абсолютно согласен. Поэтому вопрос «нравится ли тебе эта команда?» отпадает сам собой.

- Если бы мне не нравилась эта команда и я бы не разделял ее точек зрения, то я бы не пошел...

- Согласен. В этой команде есть много черт, присущих отдельным ее членам, за которые ее можно уважать и за которые она может нравиться... Вот у меня есть много близких мне людей, в которых я вижу то, что мне не очень нравится. Например, я очень люблю своего брата родного, он - младше, поэтому мне в жизни пришлось с ним и повозиться. И как-то я ему сказал: я тебя очень люблю, но вот есть в тебе нечто, что мне не нравится, и давай что-то будем с этим делать. Ну, может, я где-то палку перегибал... И вот, возвращаясь к православию... Он тогда работал в прокуратуре следователем. У него не все в тот период было просто в жизни, и он стал больше к церкви обращаться. Однажды я пришел к нему в рабочий кабинет и увидел иконы на рабочем столе. И я ему говорю: ты же — прокурор!..

- ...А что такого? Почему прокурор не может быть верующим человеком?

- Может, но дома. К нему же разные люди приходят, а это - определенное подчеркивание.

- Нет, не так! Если ко мне пришел мусульманин, это не значит, что я не уважаю его веру, но я принадлежу к иной вере. Почему же я должен скрывать ее на своей работе? Я не говорю, что другие веры плохие. Более того, я и свою не пропагандирую. Но у меня в кабинете тоже стоят иконы (не в этом, в тогдашнем). Уже десять лет. И мне это нравится, и я их берегу. И это мне помогает оставаться самим собой. И пускай у прокурора стоят иконы... Это просто твой брат, и ты видишь в нем массу недостатков. Я в своей сестре, царствие ей небесное, тоже видел массу недостатков. Мы в близких людях недостатков всегда замечаем больше, чем в неблизких.

- Наверное... Хорошо, а в нашем новом губернаторе тебе все нравится? Или есть что-то, что тебя настораживает, смущает? Я тебе могу сказать, что меня смущает. Меня смущает то, что он все время ходит с печальными глазами. Командир должен соколом смотреть, чтобы одним своим видом бодрить подчиненных и внушать им оптимизм. Может, конечно, я просто за восемь лет привык к радостным глазам Валентины Ивановны, которая, как Карлсон, везде весело летала... Я когда на Полтавченко смотрю, мне кажется, как будто его гнетет что-то. Что он такой печальный всегда?

- Нет, абсолютно не печальный. Мне кажется, что ты просто его не разглядел.

- Да я его вообще мало видел вживую.

- Мне как раз очень многое нравится в нашем губернаторе, потому что он увлеченный своим делом человек. Более того, я обязан сказать – он очень креативный человек, что для меня было новостью. Потому что я думал, что с креативом будет плохо.

- А вот почему ты так думал? Значит, все же есть проблема имиджа?

- Да, внешний имидж. Но... знаешь, хорошо, когда роза быстро распустилась, и плохо, когда быстро завяла. Вот пусть лучше она медленно распускается, но дольше стоит. Вот и я считаю, что образно наш губернатор как та роза, которую не сразу можно разглядеть, но он - правильный человек. И это очень важно. Я общаюсь с нашим губернатором, но не могу сказать, что много лет его знаю, я ведь только пришел в команду. У нас даже есть общие знакомые, но мы не знали про это. Он человек с жизненной позицией, которая мне импонирует. И он эту жизненную позицию не меняет. И это очень важно, на мой взгляд. Он - мужик. И это очень хорошо. Наверное, у него есть недостатки, но о них рано говорить, потому что они не проявились. Мне очень импонирует то, что он делает. Я не могу рассказывать о каких-то нюансах, но некоторые вещи в нашем городе за это время он просто спас. Спокойно, без махания крыльями, взял и просто спас. И этим меня покорил.

- Скажи, пожалуйста, ты на эту должность - председателя комитета по культуре - пришел как продолжатель «дела Губанкова» или собираешься изменить то, что до тебя делал предшественник?

- Я бы сказал не столько изменить, сколько создать новое, развить и усилить старое. Я не берусь осуждать предшественника, но мне кажется, что для того, чтобы называться культурной столицей, нужны и культурные деяния. А у нас все размылено, измельчено ужасно...

- Знаешь, я как-то раз долго разговаривал с Валентиной Ивановной. У нее был тяжелый период, она очень болезненно тогда воспринимала затяжной период критики, как раз перед ее уходом. Ей было очень обидно. И она говорит: знаете, вот я и это сделала, и то сделала...

- Но она правда очень много сделала!

- Правда. Но я тогда не то чтобы поспорить с ней пытался... Да, взяла и театры отремонтировала. Но ремонт театра - это событие в сфере ремонта, а не в сфере культуры, потому что если сделать потрясающий ремонт в театре, а там пойдет какая-нибудь шняга...

- Я с тобой согласен. Но я не беру театры, я беру в целом. Нужно, чтобы появились имена, проекты в масштабах страны. То, чем когда-то мы гордились, еще не называя себя культурной столицей. Вот мне кажется, что как только мы присвоили себе это имя, с легкой руки Владимира Петровича Яковлева, бывшего председателя комитета по культуре (вот ты создал бренд «бандитский Петербург», а он - «культурная столица»), так у нас сразу прекратились какие-то масштабные культурные проекты.

- Для меня этот человек тоже важен и дорог, я в университете слушал его лекции, и он меня научил важной вещи: он показал мне, насколько история может быть интересной... А вот у меня к тебе вопрос — как петербуржца к петербуржцу. А я — петербуржец, у меня, в конце концов, даже родственник в Петропавловской крепости сидел. У меня в связи с этим даже смешная история была на дне рождения Аллы Маниловой. Плыли мы на пароходике мимо Петропавловки, и как-то тихо вдруг стало, а я сидел возле Валентины Ивановны и решил, что надо вроде бы продолжать светскую беседу. И говорю: Валентина Ивановна, у меня здесь родственник сидел, именная камера, таблички и все прочее... Не поможете как-то приватизировать эту камеру, чтобы семейной была?.. А она вдруг совершенно серьезно отвечает: знаете, не могу помочь в этой ситуации, потому как крепость — федеральная собственность... Вот до сих пор думаю — кто кого подковырнул в этой истории...

- Она тебя, конечно!..

- Так вот, возвращаясь к своему вопросу... Я - человек, который очень любит смотреть кино, читать книги; когда-то любил ходить и в театр, а вот сейчас не очень хожу. И переживаю из-за этого. Я в кино и в театре практически не вижу событий. А хочу сходить в кинотеатр и посмотреть хороший российский фильм, но мне там нечего смотреть. А если я попадаю на премьеру, то выхожу оттуда в унылом состоянии... В области театрального искусства к нам куча «Масок» привозится, но я не помню спектаклей, на которые бы очереди стояли и которые бы разгоняла конная милиция. Я не помню событий такого уровня, когда бы мы всех умыли...

- У нас есть, конечно, хорошие спектакли и хорошие события. Но не то время сейчас, когда будут люди стоять в очереди за прекрасным. Не те времена. Более того, это сейчас и не нужно. Знаешь, когда выносят тарелку и на ней лежит огромный салатный лист, потом еще много всякой зелени, а в центре - само блюдо, что ты делаешь? Ты откидываешь эту зелень, ты не ешь салатный лист. Ты ешь то, что тебе хотелось, что ты заказал. Вот это все вокруг – это форма, а внутри - содержание. А у нас зачастую тому, что вокруг, значительно больше уделяется внимания, чем самому содержанию.

- Так я об этом и говорю! Я котлету хочу, а мне «перформансы» дают какие-то...

- Ну, вот у нас подход сейчас такой к некоторым произведениям: обставить все мишурой, а что там внутри - это даже самих приготовителей этих культурных блюд не интересует. Мне кажется, что в этом проблема. Вот иностранцы, которые были ни кинофоруме нашем, удивляются: зачем столько цветов? зачем столько банкетов? зачем столько икры? Когда нет главного — содержания...

- Мне говорили, что очень много людей, которые раньше как раз думали об искусстве, кинулись в зарабатывание денег, а деньги на «капустных листах» легче заработать.

- Но у нас в городе еще много людей осталось, которые делают именно «котлеты», и им надо дать возможность делать их и вынести на подносе.

- В этом плане все же хочу спросить по поводу питерских театров. Для меня больная эта тема. Я был мальчишкой и помню, как в 8-м классе на меня произвел впечатление «Вишневый сад» в постановке Владимирова в Ленсовета. И помню «На дне» в БДТ с Юрским. Вот сколько лет прошло, а я все помню! И как мне это помогло с точки зрения освоения школьной программы, так как мне не надо было потом читать эти пьесы. А сейчас все меньше и меньше остается в театрах классического репертуара, без режиссерского выпендрежа. Обязательно им надо сделать какой-то аттракцион! Нет классического Горького, Чехова, Островского и так далее. Почему?

- Помнишь эти фамилии: Товстоногов, Владимиров, Агамирзян, Корогодский? Это люди, которые делали театральную жизнь Ленинграда. Тогдашний Ленинград — вот эти невероятные личности. Мы отличны от мировой театральной среды. Мы в репертуарном театре создали пласт мировой культуры. Но сейчас мы из этого репертуарного театра вышли, а в нерепертуарный не вошли. И режиссеров с мировыми именами пока нет.

У нас не так все плохо, но я понимаю, о чем ты говоришь. У нас нет взрывов таких, когда весь народ - туда. Но их нет и в Москве. Что было, когда Товстоногов пришел в БДТ? Была жуть, потому что он уволил 70 процентов штата, включая актеров. Что было при Акимове, Владимирове? Было то же самое. Потому что им отдавали театры под себя, под главного режиссера. Основное количество спектаклей ставили они.

- А к какой дороге ты склоняешься?

- Я считаю, что нам не вернуться в репертуарный театр, потому что мы слишком из него ушли, и мы слишком внедрились в мировые культурные процессы. И для того, чтобы вернуться в репертуарный театр, нужно сделать театральную революцию. Мы к этому все не готовы, включая театральных деятелей. Просто эту новую модель надо выстроить и придумать, но это касается не только Питера, это касается всего театрального мира. У нас и в кино такая же ситуация. Мы не вошли в киноиндустрию целиком, но мы и не остались в государственном кино.

- Очень долго в нашем городе говорят о статье Жанны Зарецкой на «Фонтанке» по поводу Театра комедии, которая вызвала очень бурное обсуждение в театральной среде. (Я это точно знаю, у меня, в конце концов, жена - театральная актриса...) Некоторые даже посчитали, что эта статья - практически донос. Ты как эту ситуацию оцениваешь?

- Я считаю, что нам с нашей театральной жизнью надо как-то разбираться, и этот не колокольчик, а тревожный колокол уже прозвонил, и не только статьей Зарецкой. Я сидел и слушал мнения разных театральных деятелей: в общем-то люди озлоблены друг на друга. И я просто не берусь ставить диагнозы и лечить. Я не вправе это делать. Поэтому я предложил создать театральную комиссию, которая пусть разбирается в этом какое-то количество месяцев. Я просто хочу вынести правильное решение. И постараюсь что-то сделать...

- Ну, хорошо, расскажи мне про «котлеты» последнего периода. Если они есть.

- Ну, мне сложно это сделать, я не хочу никого выделять и ни про кого рассказывать, не хочу выделять любимчиков, которым, кстати, стараюсь помогать меньше. (Это как раз из той серии, когда у родственников недостатков замечаешь больше...) У нас у всех в этом городе очень глубокие корни. Включая и тебя. Потому что все мы взрастали на этом компосте культурного города. Мы его впитывали. Может, поэтому у нас в городе такая сложная среда политическая. Наша культура имеет свойство тут же бежать, снимать трубку телефона и звонить в Москву большим начальникам. Я тоже мог бы это сделать, и мне есть кому позвонить, но я никогда себе этого не позволял, даже когда были объективные для этого ситуации. Возможность пообщаться с сильными мира сего очень пагубно влияет на нашу культуру. Я бы просто поставил запрет нашим деятелям культуры на звонки высокопоставленным политикам.

- Это в тебе не ленфильмовская история таким образом взыгрывает? Когда Сокуров и Герман звонили?

- Нет, конечно, не только Сокуров и Герман звонили, и не по поводу меня, по поводу своих дел. Я к этой истории более чем спокойно отношусь, хотя когда-то меня это злило. У них одна точка зрения, у меня другая. Они заслуженные, великие гении, вопросов нет. Но точка зрения их – это не аксиома. Потом я успокоился, я на них больше не обижаюсь.

- Я с тобой абсолютно согласен. Мне тоже часто говорят: вот вы - петербуржец, человек, закончивший университет, почему вы не в рядах противников «Охта центра»?

- Меня в этом вопросе никто не покупал, мне никто не платил, я не знаю начальников «Газпрома», но я не боюсь высказать свою точку зрения, я имею на нее право. Я не боюсь пойти против больших деятелей культуры. Я помню, как еще при Валентине Ивановне я спорил с Басилашвили. Он отстаивал свою точку зрения, я свою. Мы делали это искренне. И он не перестал за это меня уважать, а я - его.

- Ты сказал, что не навсегда во власть пришел, и тем самым меня удивил, потому что люди, приходя во власть, стараются сделать карьеру. Ну а на сколько? И вообще - не для того ли ты во власть пришел, чтобы посмотреть, как там изнутри, а потом кино про это сделать? Кичеджи не опасается, что ты его выведешь в каком-нибудь фильме?

- Я, честно говоря, про это не думал. Но я не зарекаюсь, может, я и сделаю кино про власть. Но пришел я туда не для этого. Я подписал контракт, знаю, что я должен отработать 4 года, если я раньше не уйду или меня не попросят уйти раньше (в данном случае я всегда к этому готов, я не пропаду - у меня есть профессия). Я отработаю эти 4 года, а дальше снова кино хочу снимать. Я вот прыгнул в эту соленую воду, я в ней покупаюсь, удовлетворю свои амбиции, а потом у меня просто деньги закончатся и надо будет зарабатывать. Я очень люблю кино, но для меня кино - это не единственный интерес в жизни. У меня много увлечений и интересов, поэтому я какое-то время могу без этого кино, будь оно неладно, спокойно обходиться.

- Есть известный анекдот по поводу телефонного звонка: «Алло, это прачечная?» – «Х…-ая, это Министерство культуры». И - продолжение, когда в Министерстве культуры сидит женщина, берет трубку, потом бросает ее и начинает рыдать. Ей: «Мария Ивановна, что случилось?» - «Я столько лет ждала этого звонка про прачечную, а вот позвонили, и я оказалась не готова». Вот ты готов к такому звонку?

- Запросто!

- Скажи, а ты ругаешься матом?

- Ругаюсь. Как почти любой культурный человек этой страны, я, конечно же, ругаюсь матом. А когда снимал кино, не ругался матом, я на нем разговаривал. Сейчас, в быту, стараюсь это искоренять. Иногда прорывается, конечно же. В нашем языке есть огромное количество выражений, которые без мата... ну, есть матерные слова, которые просто ничем не заменить. Мат — это пусть и негативный, но абсолютно незаменимый пласт нашей культуры. Я искренне это говорю. И на матерке говорит львиная доля нашего населения, включая женское. Ну мы же не святые...

- Меня очень много упрекали за то, что в моих книжках довольно часто эта лексика встречается. И я всегда говорил, что я - противник мата в художественном повествовании, за исключением прямой речи отдельных персонажей. Ведь если у меня герои шутят или это определенная среда, бандиты например, или милиционеры - как такие персонажи будут говорит на языке Тургенева? Это будет обман. Ведь для персонажа очень важна речевая характеристика.

- Вот почему в фильмах Мартина Скорсезе или Копполы, например, нас не смущает, когда герои кричат «Fuck!» . А если у нас в кино скажут «б...ь», то художника сразу обвинят в некультурности. Это - ханжество. У меня был один фильм, где дети онанизмом занимаются (давно я его снимал). Дети разглядывают карты и занимаются онанизмом. По этой причине этот фильм не купила одна известная телевизионная компания. А когда мы с продюсером сказали - позвольте, а как же «Однажды в Америке», а как другие фильмы американские? На что дальше был великий ответ: «Ну это же американские дети».

- Знаешь, сейчас вышел американский сериал, просто шикарный, называется он «Хоумленд» – «Родина». Это ремейк знаменитого израильского сериала. И там главный герой, вернувшись из плена, глядя на собственную жену, тоже занимается онанизмом. Я когда смотрел этот сериал, испытывал чувство... национального унижения, настолько он замечательно снят. Молодцы. Я думал, как здорово, что они так легко и талантливо могут об этом говорить: об этих сложных вопросах, о своей власти, об этой войне...

- А «Полночный экспресс» вспомни. Когда он в тюрьме, а к нему приходит девушка и они общаются через стекло; он просит ее открыть грудь и после этого занимается онанизмом. Так на этой сцене плакать хочется! От того, как они про это говорят и делают. Почему нас не смущает, когда в конце фильмов о Вьетнаме хоронят американских солдат, накрытых американским флагом, а у солдат - слезы на глазах, и залпы в небо?.. Если мы снимем что-то подобное про войну в Афганистане, то все скажут, что это пошло - накрытый российским флагом солдат, слезы на глазах... Вот про них мы не считаем пошло, а про себя считаем.

- Почему?

- Я бы сказал, что это боязнь, что тебя заподозрят, что ты поддакиваешь власти. Да, у нас модно не любить власть. А вот любить власть - это пошло. Я этого понять не могу. Когда я говорю, что я патриотичный человек, я люблю Родину, и я не люблю ездить за границу, на меня смотрят так, как будто я пресмыкаюсь. У нас это воспринимается негативно. Я думаю, что это еще отголоски советского строя.

- Я тоже так думаю.

- Не любить свою Родину - это идет еще оттуда. Сейчас, конечно, молодежь уже другая.

- «Другая»... Да они книг не читают!

- Ну, читать книги - это не самое главное. Меня воспитала женщина, которая ни читать, ни писать не умела, не поставила подписи в своей жизни ни разу, но я не знаю более умного и интеллигентного человека.

- Тем не менее ты читаешь? Я сталкивался очень много раз, когда чиновники не читают книги, потому что им не хватает на это времени, не читают газет и журналов, потому что им приносят какие-то распечатки, не смотрят кино.

- Я начал читать. Войдя в чиновничество. Потому что раньше я читал только сценарии. Начиная от сортира и заканчивая любым свободным временем. Стал читать журналы. Стал заглядываться на книжки, стал перечитывать того же Довлатова...

- А тебе не кажется, что это твоя обязанность сейчас - читать?

- Ну, конечно! Но только у меня сейчас столько обязанностей, что я не знаю, какая главная.

- Мне кажется, что читать - одна из главных обязанностей петербургского министра культуры, и не только читать, но и пропагандировать: «Обязательно прочитайте, это такая шикарная вещь».

- А я считаю, что это очень важно, но - не главное. Можно все время читать, ходить в кино и театры, на выставки, и из-за этого не успевать делать какие-то главные вещи. Чиновник от культуры должен быть культурным организатором. Я не помню, кто из великих сказал, что «излишние знания ведут к оскудению ума».

- Есть и другая фраза - «чрезмерное чтение воспитывает безволие». Знаешь, когда осенью мы в составе группы авторов встречались с Путиным, я себя поймал на таком ощущении, что он книги большинства сидящих за большим столом не очень глубоко изучал. И вообще мне показалось, что он не очень большой книгочей. Я сначала по этому поводу расстроился, а потом я подумал, что если бы Путин читал столько же, сколько, например, я, то у него бы не оставалось времени на управление страной. И я не уверен, что мне нужен такой руководитель - который только читает, может легко поговорить о новинках литературы, а по другим проблемам к нему сплошные вопросы.

- Но тем не менее он очень интересный человек - с острым, не оскудевающим умом. Я и себя не считаю глубоким интеллигентом, и, честно говоря, этому рад. Я - неплохой организатор.

- Ну, с книгами понятно... А что тебя в кино в последнее время восхитило или поразило? В плюс или в минус.

- Не скажу. Я же кинематографист, им и остаюсь. Ну как я буду хвалить одних и ругать других?

- Ну вот фильм о Высоцком, например, твоего приятеля Эрнста. Какое у тебя к нему отношение?

- Я считаю, что в этом направлении это - правильный фильм. Правильно преподнесенный, правильно сделанный, правильно раскрученный. Там хорошо играют артисты, это отличный коммерческий проект, которого в нашей стране очень не хватает.

- Ты понимаешь, что с тобой многие не согласятся?

- Конечно. Но я и абсолютно разделяю отчаяние моего приятеля Эрнста. Я считаю, что телевидение спасло наш кинематограф от полной разрухи. Потому что если бы не было телепроектов, которые сделаны тем же самым Эрнстом, то наше кино бы умерло. И подъем кино начала 2000-х произошел благодаря телевидению. Я так считаю и не скрываю этого. Нереально клепать одни шедевры. И все наше даже советское кино строилось на очень хорошем, но среднем проекте. А вот мои коллеги (я не говорю о Германе и Сокурове, я говорю о моих молодых коллегах) считают, что надо делать только шедевры. Вопрос: а где деньги-то брать?

- Я недавно узнал, что в год в российский прокат сдаются не десятки фильмов, а сотни. Я специально проводил опрос среди своих знакомых, людей, кстати, продвинутых, спрашивал: назовите мне 10 самых известных фильмов за последний год. И все с трудом называли до пяти. Но если 95 процентов уходит в какой-то шлак, то кто за это отвечает? Так же нельзя – брать у государства в том числе большие деньги и в 95 случаях потом разводить руками; пардон, мол, постигла творческая неудача, художники имеют на нее право… Это же государственный мазохизм какой-то!

- Причем авторское кино у нас стоит очень дорого. Во всем мире это недорогое кино, даже самое дешевое. Если даже взять фильмы Альмодовара, то там, помимо гонораров великих актёров (которые снимаются практически бесплатно), все остальное стоит две копейки. Но это великое авторское кино! А фильмы Кустурицы? Они все недорогие. А у нас авторское кино стоит порой значительно дороже коммерческого. Я за авторское кино, но я против того, что оно так дорого стоит. Дорого стоить должно то кино, которое смотрят миллионы. Тогда все правильно, тогда все на своих местах.

- Хорошо, фильмы Никиты Михалкова «Предстояние» и «Цитадель» посмотрели миллионы. Но тебе не кажется, что вся эта история несколько постыдна? И с выдвижением на «Оскар», и с последующим провалом? Да и самим несоответствием разбега и прыжка, как в известной поговорке про рубль и копейку.

- Что касается «Оскара» и всей этой ситуации... Она вчера завершилась. Создан новый комитет. На мой взгляд, создан абсолютно правильно и по правильным критериям. Не потому, что я являюсь его членом на законных основаниях. Просто все сделано правильно. И я думаю, что сейчас позиции будут более объективные. Будет больше точек зрения. Но у нас тоже смещены понятия. Мы же не снимаем кино, нравящееся американцам. Мы с трудом-то можем снимать кино, нравящееся европейцам. Понимаешь? Но при этом премия «Оскар» для нас является главной кинематографической премией. Но это премия американской киноакадемии. А у нас очень многие, даже мои коллеги, относятся к этому как к главной кинонаграде мира.

- Ты преподавал?

- Очень давно и очень мало.

- Есть желание?

- Есть. Но я понимаю, что у меня нет сейчас на это ни времени, ни возможностей. Платят очень мало, а только ради воспитания будущих кинопоколений - я не очень готов.

- Какая у тебя сейчас мечта?

- Чтобы дети были здоровы.

- Принимаю.

- Хотя есть еще мечта поехать на охоту, которая периодически осуществляется. Но она такая - перманентная.

- Ты, культурный человек, любишь убивать зверей?

- Почему убивать? Это просто необходимая составляющая для охотника. Дело в том, что охотники, настоящие, значительно больше любят животный мир и природу и значительно больше делают для развития животного мира, нежели не охотники. Я своих кабанов, которых сам я кормлю, которых мы считаем-пересчитываем, холим и лилеем, люблю значительно больше, чем все другие. Я знаю, сколько их. Я знаю их в лицо. И настоящие охотники - добрые люди.

- Куришь?

- Честно говоря, давно хотел бросить и не верил, что смогу. Для меня вообще бросание курить (после рождения детей), наверное, самое главное событие. Я бросал курить при помощи книжки Алена Кара. Это пять лет назад было. Проснулся с дикого похмелья и бросил курить с помощью этой книги... Я соблюдал все рекомендации, не пил кофе три дня... У меня были три самые основные проблемы – это алкоголь, кофе и многочасовые совещания. И на четвертый день я понял, что кофе имеет совершенно другой вкус, запах. Я начал чувствовать запах воздуха. То, чего лишен человек курящий. Потом я не пил десять дней. Ничего, ни вина, ни пива, даже самого маленького алкоголя, потому что я боялся, что меня это расслабит. На одиннадцатый день во Пскове у друзей была страшная пьянка, и я не закурил! И попытки даже не сделал. При этом я не отношусь ханжески — ой, не курите. Да курите!

- А у меня свой рецепт: я не курю в первой половине дня.

- Да у меня день начинался с того, что я выпивал стакан кефира и выкуривал сигарету. Это первое, что я делал.

- Как говорил Алексей Толстой: курить натощак - это типично русская привычка. Каждый день я стараюсь с прогулки начинать. Я живу на Морской набережной и люблю по заливу гулять. А обычно первая сигарета у меня после трех часов дня.

- Это - баловство, ты ребёнок по курению по сравнению со мной. Я к трем дня выкуривал уже пачку сигарет.

- В твоем фильме «Свои», который мне нравится, я считаю вершиной лицо Хабенского, который от пулемета оборачивается в последний раз... Вот этот его взгляд, взгляд очень красивого человека, который совершает красивый поступок. Он по сути умирает от воспаления легких, но остается прикрывать своих. Мне этот кадр показал, что ты, действительно, можешь... Это серьезное достижение. Ты собираешься еще раз такую высоту покорить или даже перепрыгнуть выше?

- Это все равно что за обедом сказать: я сниму выдающийся фильм. Было бы неплохо. Если бы у меня еще раз получилось снять подобное кино, я был бы очень рад. Я просто не уверен, что это получится. Хотя я тебе честно скажу, что я... стыжусь этого кадра. Я стыжусь этого взгляда Хабенского. Мне кажется, что я как раз не нашел правильного… Представляешь, как странно? Вот ты мне сейчас сказал, и я подумал: надо же, как интересно... Поэтому получится что-то снять хорошее – я с радостью сниму.

- Будем ждать. Спасибо за этот разговор, я надеюсь, что было интересно не только мне.

- Да, не только тебе. И я сделал для себя некоторые открытия. Кадр со взглядом Хабенского меня поражает. Надо же: сам стыдишься, а людям нравится...

Беседовал Андрей Константинов, гендиректор АЖУРа