Частная жизнь по цене божественной (фото)

Жанр актерского портрета не слишком популярен в наши дни – видимо, по причине того, что творческая индивидуальность, как, впрочем, и любая другая, в нашем обществе практически утратила ценность. Однако есть в Петербурге актеры, о которых хочется и стоит говорить особо. Сергей Власов – один из них. И повод, вот, нашелся: сегодня – 30 лет, как он работает в труппе петербургского Малого драматического театра.

Приверженность актера одной труппе в России, где пока еще доминирует репертуарный театр, не такая уж редкость – и частенько это результат самой обыкновенной инерции. У Власова история другая. Он – из тех, благодаря кому МДТ – Театр Европы существует в своем нынешнем виде. Он – выпускник знаменитого курса Аркадия Кацмана и Льва Додина 1979 года, курса «Братьев и сестер», который составляет костяк теперь уже известной всему миру труппы Малого драматического театра – театра Додина. В основе этого театра лежит железная профессиональная этика, требующая серьезных жертв, прежде всего от артистов. Тут по-прежнему не работают по европейским стандартам, каркас мизансцен не надевается поверх артистов – тут роли выращиваются месяцами, а то и годами, репетиции идут сутками, а включенность в процесс и самоотдача актеров во время подготовки роли сопоставима, по сути, с ситуацией выкармливания матерью младенца.

Так вот, артист Сергей Афанасьевич Власов – один из самых ревностных хранителей этой этики. Его способность вдумываться в обстоятельства, анализировать каждое движение персонажа, не говоря уже о словах, увлекаться процессом созидания образа вызывает как минимум колоссальное уважение. И обеспечивает в итоге ту осмысленность существования на сцене, ту актерскую устойчивость и уверенность, без которой любая импровизация рано или поздно скатится в самодеятельность. Видимо, поэтому, за какую бы роль актер ни брался, она непременно становится несущей конструкцией общей композиции – даже если она по всем критериям относится к ролям второго плана. Так случилось, например, с гимназическим учителем Кулыгиным из «Трех сестер», выпущенных Додиным осенью 2010-го.

Образ Кулыгина у Сергея Власова складывается из тысячи мелочей, которые самый лучший режиссер никогда не сочинит за артиста. Прежде всего – из предельно обходительных, заботливых и нежных жестов в отношении жены Маши: подать руку, отодвинуть-придвинуть стул, принять-подать пальто – в этой заботе столько естественности, что Маша ее словно бы и не замечает, но возможность царить на сцене, как царит героиня Елены Калининой, дают ей не ухаживания Вершинина, а именно такая ненавязчивая, но неизменная мужнина любовь. Когда-то чрезвычайно проницательный театральный критик Леонид Попов, ныне покойный, перечисляя список ролей, которые мог бы сыграть артист Сергей Власов, назвал Андрея Прозорова – так вот, удивительным образом Власов в Кулыгине (а в большинстве существующих спектаклей учитель от начала и до конца ходит по сцене самодовольным индюком) сыграл то, чего, согласно концепции Додина, оказался лишен Андрей. Он сыграл, по сути, брата сестер Прозоровых, но не младшего, а старшего.

И в том, как он, придя в дом, привычным движением протягивает Андрею купюру (так маленьким детям протягивают конфетки), как отечески обнимает Ирину Лизы Боярской, с каким целомудрием и осторожностью, точно доктор, держит в финале Машу, которую ему только что пришлось буквально отдирать от Вершинина, – ощущается глубокая и осознанная ответственность Федора Ильича Кулыгина за этих близких ему людей. А Додин еще и превращает существование героев в натуральный психологический экстрим – в отличие от персонажей Чехова, они видят и слышат то, свидетелями чего им быть не полагается. Кулыгин, например, вынужден вглядываться в темноту комнаты, где Маша обнимает Вершинина, переживать публично свой мильон терзаний – и артист Власов наделяет своего героя-мученика той мерой достоинства, что никто уже не заподозрит его в мягкотелости. Молчание и терпение этого учителя – признаки исключительно интеллигентности.

Этакий адвокатский подход к роли – следствие неоднобокости взгляда на человека, который свойственен актеру в полной мере. А в результате – непререкаемая человеческая ценность героев превращается в нечто вроде актерской темы Сергея Власова. Она и есть веское основание для того оптимизма, той, если хотите, позитивной энергии, которую почти всегда излучает этот артист, находясь на сцене. И потому его Егорша из «Братьев и сестер» – с точки зрения советской идеологии персонаж отрицательный (как ни смешно это теперь звучит, но Власову в середине 80-х даже государственную премию за него не дали), – обладает таким пробойным обаянием: не от мелочности, не личной выгоды ради этот 18-летний ясноглазый тракторист проходит мимо страданий односельчан – просто буйная голова кружится от открывающихся возможностей, а лживая, убийственная идеология принимается на веру: молодо-зелено, как сказано у Чехова. В свои 54 года Сергей Власов продолжает играть эту роль так, что скидки на театральную условность не требуются: дело в юношеской природе чувств, в азарте и задоре молодости, которая непостижимым, феноменальным образом сохраняется в актере.

Спектаклям Льва Додина – трагедиям, вещающим о безнадежной расколотости сознания и мира, оптимизма явно недостает, и несокрушимый власовский гуманизм выполняет здесь функцию того, что Андрей Платонов некогда назвал «излишней теплотой жизни», – и она вдруг оказывается напрямую связана и с надеждой, и с верой, и с любовью, которым, казалось бы, нет места в этом богооставленном мире. Теплота эта возникла не в знак протеста против режиссерского рационализма и пессимизма – она имманентно присуща природе актера Власова. Впервые она проявилась еще в самом начале 80-х, когда МДТ руководил Ефим Падве, – в спектакле «Господа офицеры» по «Поединку» Куприна. Это тогда, однажды заменив артиста, еще совсем молодой Сергей Власов так и остался играть подпоручика Ромашова (Ромочку) – трепетное создание, которому так не шла военная форма. В нем было столько способности удивляться, столько непосредственности и безотчетной веры в справедливость мироустройства, и он так по-детски отчаянно страдал, когда не мог найти подтверждения своей вере, что история, в общем и целом, выходила как раз про то, о чем с той же мерой отчаяния и боли писал Куприн. Про то, что убивая человека, мы убиваем «солнце, жаркое милое солнце, природу – всю многообразную красоту жизни, величайшее наслаждение и гордость – человеческую мысль, убиваем то, что никогда, никогда, никогда не возвратится». И актерского таланта Власова уже тогда хватало, чтобы найти меру обобщения, которая позволяла избежать мелодраматических пошлостей.

Ценность, цельность, масштабность отдельной, на сторонний взгляд, совершенно ничтожной человеческой жизни – это тема и Шатова из «Бесов» по Достоевскому, появившихся в 1991-м. В МДТ так и говорят: «Третья часть «Бесов» – это триумф Сергея Афанасьевича». Имеются в виду тот эпизод, когда к Шатову приходит жена и рожает ребенка, – чужого, заметьте, ребенка. Да не просто чужого – ставрогинского. Но оттого, какой колоссальный и мгновенный внутренний переворот происходит в Шатове, как он, так и не нашедший места Богу в своем воспаленном мозгу, вдруг обнаруживает его в сердце одновременно с любовью к несчастной жене, – Содом и Гоморра отступают. Когда следишь за тем, как нескладно, неуклюже и в то же время с каким самозабвением хлопочет Шатов – Власов над своей Мари, как в последний момент сжимает свои огромные руки в кулаки, так и не смея прикоснуться к обнаженным плечам дремлющей после родов жены, ассоциации рождаются прямо-таки новозаветные, вифлеемские.

Одна из жертв, которую приносят актеры, служа в авторских театрах, подчиненных единой воле руководителя-мастера, – полная зависимость от этой самой воли. Мастера редко терпят соперничество, так что приглашения на постановки первоклассным режиссерам со стороны поступают редко. Результат – простои первоклассных артистов. После «Бесов» Сергей Власов долго не получал новых ролей в додинских спектаклях. Но доказал, что это не мешает ему поддерживать отличную творческую форму. В середине 90-х Владимир Туманов поставил «Бегущих странников» по пьесе Алексея Казанцева, где Власов впервые на сцене сыграл героя-современника – заклеванного женщинами лузера Романа. И всех удивил. По сюжету, каждый из персонажей в финале получает право исповеди – и вот к публике вышел практически блаженный человек, утративший всякий интерес к внешнему миру, но обнаруживший младенческой чистоты и ясности сознание. Речь герой Власова вел ни больше ни меньше, как о смерти своей маленькой дочери под колесами грузовика, а выдавал в итоге рецепт приятия мира таким, какой он есть. Это была, фактически, тихая, ненавязчивая проповедь – и тогда автору данных строк вдруг подумалось, что от этого героя Власову рукой подать до князя Мышкина.

В 2002 году Додин на последнем этапе подключился к репетициям «Московского хора» по Петрушевской, который до того два года разминал его ученик Игорь Коняев, – и родился очередной шедевр МДТ. Власов сыграл Сашу. Появляясь на сцене ослепительным капитаном III ранга, он вынужден вести войну за собственную свободу с самыми близкими людьми – и, будучи порядочным, да еще и тонким человеком, – обречен ее проиграть. Процесс разрушения личности сыгран Власовым с медицинской подробностью, по-взрослому, зрело и несентиментально, поэтому к горькому выводу актера нечего добавить: когда в роли палачей выступают родные люди, человеку не выкарабкаться. На тот момент история Саши, увы, рифмовалась с ситуацией самого артиста Сергея Власова в родном МДТ. Ролей не было. До «Трех сестер» оставалось еще восемь лет без премьер.

Завершившийся только что сезон, хочется надеяться, ситуацию переломил. После Кулыгина Сергей Власов вышел на сцену еще и в премьерном «Портрете с дождем» – спектакле по сценарию Володина, который Додин поставил как серию оживающих фотографий. Мизансцены тут статичны, эмоции строго дозированы и концентрированы, герои – одновременно и трогательны, и карикатурны. И кабы не власовский Игорь Петрович, жанр постановки можно было бы определить как лирическую комедию. Артиста в этой роли даже узнать сложно: его инженер – среднестатистический homo soveticus в застегнутом на все пуговицы типовом грязно-коричневом плаще, коротких, как водится, брюках и шляпе, натянутой на лоб. Протест против убогой реальности 70-х годов прошлого века он выражает лишь брезгливо поджатыми губами.

Но самая банальная ревность провоцирует приступ острой метафизической тоски по чему-то большему, чем «законы физики, законы химии и закон исторического материализма», и непроизвольный крик отчаяния; и сразу за ним – обреченное «Скудная жизнь…», которое немедленно рифмуется с чеховскими «Неудачная жизнь…» и «Пропала жизнь!». Этот эпизод спектакля расширяет границы жанра. Осязаемая сиюминутная человеческая боль и мука перешибают снисходительно-ностальгический взгляд на прошлое с высоты прожитого времени. И в сознание всякого нормального человека проникает элементарная истина: личная катастрофа, крах отдельного, частного сознания – трагедия того же уровня, что и национальная. В утверждении от роли к роли этого абсолютно необходимого для полноценной жизни постулата артист Сергей Власов в одной из самых сильных и разноплановых театральных трупп мира остается убедительным, последовательным, оригинальным и незаменимым.

Жанна Зарецкая,
«Фонтанка.ру»

Фото: пресс-служба МДТ – Театра Европы/ Виктор Васильев.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»