«Анна Каренина»: Под колесами любви (фото)

18 мая 2011, 15:45 841

Спустя два года после премьеры в ограниченный прокат – одним экраном, в кинотеатре «Аврора», – вышла «Анна Каренина» Сергея Соловьева, один из главных русских фильмов 2000-х.

В сухом остатке – образцовая экранизация. А главное – такая, от которой вовсе отвык среднестатистический зритель за последние десять лет. Это не бортковские выразительные чтения классики вслух заслуженными и народными, не старательное следование школьной программе. Это тот редкий случай (да чего там – вовсе невозможный), когда режиссер берется за книгу не «по заказу Гостелерадио», а по велению души. Потому что чувствует книгу и понимает. Потому что читает ее так, как не читает никто, – во всяком случае, сам он в этом уверен. И конечно, «Анна» для Соловьева – очень важный фильм в биографии. Об этом говорит даже то, как долго шла работа - собственно, от замысла до воплощения миновало двадцать лет, за которые режиссер «Каренину», наверное, наизусть выучил.

Соответственно, и судить «Анну» на автопилоте хочется по законам телеэкранизации – оценить старательность, удовольствие и охоту, с которой актеры наряжаются в кринолины-фраки и произносят прекрасный книжный текст. Оценить попадания в роли – здесь они почти везде стопроцентны: и Стива – Александр Абдулов, и Левин – Сергей Гармаш, и даже Вронский – Ярослав Бойко. Озадачиться странным (впрочем, что тут странного – жена всё-таки, хотя и бывшая) выбором Татьяны Друбич на роль Анны (кто-то из знакомых критиков ловко пошутил, что Анна произносит весь текст с одной до боли знакомой интонацией Пятачка: «Винни… мой… ша-а-арик…»).

Но не получается. Разрыв шаблона происходит по ряду причин. Прежде всего совершенно несериальный здесь Олег Янковский – Каренин. Такой, чтобы у хрестоматийных зануд – училок литературы – дым из ушей повалил. Не поддается он простеньким трактовкам, ломает стройное повествование и такую же стройную толстовскую мораль, которую Соловьев сам с сарказмом определяет как «нефиг изменять, а то под поезд попадешь». Он, а не Анна, оказывается в центре повествования и становится смысловым ядром фильма.

Это история про страсть, про то, как она губит, засасывает. Есть даже вполне четкая визуализация этого морока: тот же, что у Балабанова, морфий, который Анна принимает и на галлюцинациях после приема которого, по сути, строится последняя четверть фильма. Соловьев из этой беспросветной истории о смерти под колесами любви ищет выход, которого, казалось, нет. И находит – в лице Каренина. Он не луч света в темном царстве, не ходульный плакатный персонаж, знамя для равнения будущих отцов семейств, а человек, странным, непостижимым образом выживающий в аду чужой страсти. Невероятными усилиями, уничтожением собственного эгоизма. И он остается единственным выжившим, но никак не победителем – стоящим с маленькой Анной, дочерью Вронского, на руках и следящим за тем, как за окном сын Сережа выписывает круги на коньках. Да, как написано на Берлинской стене: «Господи, помоги мне выжить среди этой смертной любви».