Конкурс: «История одной вещи» (фото)

Будь то брошь, книга, шкаф.. Мы ждем семейные истории про вещи, которые дороги вам и вашим родным, без которых немыслим дом. Или - о вещах, подаренных любимыми, которые для вас больше, чем неодушевленный предмет.

«История одной вещи» - конкурс, участником которого может стать каждый.

Условия: Необходимо прислать интересную историю о ваших любимых вещах. Будь то брошь, книга, шкаф. Мы ждем семейные истории про вещи, которые дороги вам и вашим родным, без которых немыслим дом. Или – о вещах, подаренных любимыми, которые для вас больше, чем неодушевленный предмет. Расскажите истории о «живых» предметах из домашних коллекций. Рассказ присылайте в редакцию «Фонтанки» через форму конкурса, расположенную ниже. Приложите фотографию. Не забудьте указать свои координаты.

Итоги: Итоги конкурса будут подведены 15 марта. А компания BODUM, чей фарфор хранят мировые музеи дизайна,презентует трем авторам подарок. Призы от марки BODUM: кофемолка, электрический чайник, заварочный чайник. С 1944 года марка выпускает посуду. За шестьдесят с лишним лет своей истории создала множество вещей, которые стали легендарными. Знаменитый чайник Osiris находится в музее MoMA, а кофейник – french press BODUM стал визуальным синонимом парижских кофеен.

«На правах рекламы»

Юлия Аркадьевна Парамонова, Санкт-Петербург

Серебряная монетка

У меня в семье хранится серебряная монетка, которую, по преданию, подарил моей прабабушке Николай II. Она была совсем маленькой девочкой, это был самый конец 19-го века. Николай еще не был императором и путешествовал по миру. С ним – прислуга, а среди них и мой прапрадедушка и его молодая жена, моя прапрабабушка. Она стряпала, прапрадедушка был денщиком. В общем, в середине путешествия они узнали, что у них будет ребенок. И вот, выпало так, что рожать пришлось в Бомбее! Они очень переживали, чужая страна, непонятные порядки, все неизвестное. Прабабушка родилась, слава Богу, без сложностей. Все было хорошо. И так случилось, что как-то Николай увидел мою прапрабабушку с прабабушкой на руках. И подарил монету. Ее сразу решили ни на что не тратить, а хранить. Это стал талисман прабабушки, а потом и реликвией всей семьи. С Николаем тогда они еще побывали в Египте и Сиаме – вот такая была интересная жизнь.

Ирина:

"Куриный бог"

Однажды на море, тогда мне было 14 лет, я нашла "куриного бога". Так называют камушек со сквозной дыркой. Такие камни принято считать оберегами, и их практически очень сложно найти. Теперь он висит у меня в квартире, над дверью, и считается, что отпугивает злых духов. Не знаю, как насчет злых духов, но с ворами помогало! Дважды квартиру пытались обворовать, и оба раза успевала приехать по сигнализации милиция. Вот такой "куриный бог".

Людмила Вострецова.

Многоуважаемый стол

Лет десять назад я перевезла от родителей старый стол. Он раздвигается и может собрать вокруг себя человек двадцать. Верхняя столешница треснула по всей длине, но собранный умелым мастером, стол достойно служит до сих пор.
Я хорошо помню его торжественный въезд в родительский дом в начале 1950-х. Появление стола открывало шествие новой мебели: громадного буфета, объемистого шифоньера, кокетливого зеркала в широкой раме, возвышающейся над туалетным столиком и небольшой этажерки на тумбочке. Последними вносили стулья с прямыми спинками (тогда в лексиконе нашей семьи не было слова эргономика, и прямые спинки стульев еще не изгибались заботливо, поддерживая поясницу).
Жителям столичных городов, вероятно, сложно оценить подобное событие. Мы жили тогда в маленьком сибирском шахтерском городке. Я совершенно не помню мебельных магазинов. Не существовало и комиссионной торговли. Отец после окончания института получил место преподавателя в горном техникуме. В первом нашем жилище – комнате в деревянном доме – главное место занимал бабушкин сундук (он жив и по сей день). Затем в небольшой квартире появились шкаф и комод, и, наконец, для преподавателей построили двухэтажный дом рядом c техникумом, в котором у нас оказалась трехкомнатная квартира. Вот сюда и понадобилась мебель.
Был найден народный умелец, который создал нам наш замечательный гарнитур. Он мастерил его из сибирского кедра, поэтому до сих пор ни один вредитель не оставил на дереве ни одного следа порчи. Отшлифованные поверхности тонированы, вероятно, морилкой и покрыты лаком (сохранился до сих пор), поэтому они приобрели благородный вид красного дерева. Это было «шикарное» приобретение.
Образ жизни нашей семьи сегодня назвали бы «открытым домом». Соседи-коллеги постоянно сидели именно за нашим столом. Потом вокруг него стали собираться мои тоже многочисленные одноклассники, затем к ним присоединились друзья младших сестер. Когда в семье было решено, что удобней собирать друзей за круглым столом, наш, гостеприимный и уже несколько состарившийся, перебрался в «детскую», где мы делали за ним уроки. Для этой цели он оказался также удивительно удобным: ножки стола закреплены не только под столешницей, но и внизу – распоркой, как раз на той высоте, куда удобно было ставить ноги.
За этим столом и сегодня сидеть очень удобно. Он, конечно, постарел. Кроме глубокой морщины-трещины у него есть и залысины на лаковой поверхности. Свои раздвижные крылья он подставляет сегодня не под тарелки и салатницы, а под груды книг; в центре – терпеливо держит компьютер. На рынке – ярмарке тщеславия – вряд ли кто-нибудь обратит на него внимание. Но мне за этим столом работать уютно. Все мои родные, и живые, и ушедшие, рядом со мной.

Дарья Селякова.

Мой дом

Как это ни покажется странным, у меня пока нет любимой вещи в моем доме . Я просто люблю свой дом. Но это случилось не сразу. Не сразу я полюбила свой дом. Я вселилась в квартиру, где жили другие люди и два года прожила, притираясь и привыкая к новому пространству. Так и не привыкла, особенно когда под обоями обнаружила вездесущий гипрок. Тогда буквально физически пошатнулась моя уверенность в прочности моего дома. Я знала, что дом был построен в 1900 году, и только это вселило в меня уверенность, что под гипроком должны быть ну хоть какие-нибудь человеческие материалы. По ночам, т.е. приходя поздно с работы, я по кусочку отковыривала этот самый гипрок, и начала с дверей. Стали обнаруживаться удивительные вещи: дверные проемы оказались огромными, как будто специально для двустворчатых дверей (как романтично). Дальше посыпалась градом камней штукатурка, обрывалась дранка, и обнажилась, наконец, настоящая стена – частокол толстого теса с щелями и дырочками от сучков. Да,а щели были забиты обыкновенной паклей, вроде сена. И мне стало как-то спокойно. Я поняла, что стены у меня есть, те, которые "помогают", и это МОЙ дом. И я начала "строить" его по своим уже принципам : окна, которые я заказала- деревянные и очень прочные -это любимые окна; двери (их 5 – из них 2 – дввустворчатые, 1 стеклянные), с напоминанием о былой красоте и искусности столярный изделий. И это МОИ любимые двери. Крыша над головой есть, слава Богу, хотя и требует серьезной починки потолок. Дальше будут: любимые обои, любимая плитка, любимые краски, потом добротные предметы и приятные вешички. Но главная "вещь" уже появилась -"малая Родина" ("вот моя деревня, вот мой дом родной.."). А тут уже никакой сентиментальности, это инстинкт.

Вера Солнцева.

Кукла

На мое рождение крестные родители подарили мне Куклу. Обычную такую советскую куклу с резиновой головой и голубыми глазами, желтыми жесткими короткими волосами, пухленьким личиком и пластмассовым телом. Она была со мной еще в то время, когда я себя сама не помнила. Есть фотографии, где кукла Катя больше меня, есть фотографии, где она чуть-чуть меньше меня, есть фотографии, где я вроде бы уже большая и тащу свою Катю за волосы. Катя стала самой главной игрушкой моего детства. Она всегда верховодила в кукольных чаепитиях. Была у нее подружка – кукла Таня, больше
Кати по размеру, но почему-то гораздо менее мною любимая. И остальные игрушки, которые появлялись в моем детстве, ни вкакое сравнение с Катей не шли. Катя была главная и любимая.
Моя бабушка, с которой я проводила много времени, любила вязать. Она обвязывала всю семью, в том числе и мою Катю. Куклу Таню обвязывали тоже, но не с такой любовью. Еще совсем маленькая я любила сидеть и смотреть, как убывает ниточка из клубочка. Потом как-то я взяла крючок и стала вязать сама, это умение передалось мне само собой, мне даже не пришлось особо учиться. Странно, спасибо бабушке за это и вечная память.
Я помню, как-то мы вязали с моей бабушкой Кате свадебный наряд: белую юбку, кофточку, панаму, шарфик, сумочку и носочки. Это стал любимый Катин наряд, в основном она ходила в нем. Когда я выросла, Катя долгое время сидела в шкафу. Где-то раз в год ей стирали одежду, а потом убрали на верхнюю полку. Позже завернули в пакет и убрали еще куда-то
совсем далеко. А как-то, по-моему, когда я уже училась в институте, дома делали генеральную уборку, и нашлась Катя. Я взяла ее и вдруг заметила, что у нее сломался глаз. Там были такие веки с ресничками, которые закрывались, если Катю положить.
Так вот глазик перестал открываться. Мне вдруг стало больно и обидно за нее, лежащую столько лет, завернутую в пакет ,забытую, ненужную. Я немножко стыдилась своих чувств к пластмассовой кукле. Но все же заплакала. Помню мамино недоумение: «Вера, ты что плачешь?» «У Кати сломался глазик». Это последнее, что я помню о Кате. Это чувство
привязанности и любви, перекрываемое чувством стыда за свои эмоции.

Светлана.

Фикус

Муж и фикус въехали в мою квартиру одновременно. Муж держал фикус и сумку вещей, фикус держался из последних сил. "Болеет", – подумала я. О фикусе. "Он у меня какой-то карликовый, – передернул плечами муж, – вот уже два года сидит на месте, не растет".С той поры и началась наша совместная жизнь втроем.
Фикус оказалался типичным мужчиной: он требовал к себе много внимания и ничего не обещал взамен. Сначала мы вместе выбирали ему подходящий подоконник: чтобы не жарко, не холодно, не дуло, не слишком ярко, не слишком темно, и соседи приличные чтоб были. Такими же трудами давались поиски подходящего горшка, почвы, удобрения и прочих мужских аксессуаров. "Накормила, напоила, истопи-ка ты мне баньку". Мягкой влажной тряпочкой я отмывала каждый листик от пыли холостяцких лет и рассказывала фикусу, какой он у меня хороший, блестящий, красивый, перспективный и неповторимый. И он поверил.
Каждый день я говорила мужу: "Доброе утро, любимый, – и фикусу: Привет, фикус!" И мужики стали расти. Муж преимущественно в области живота, а фикус мужал в высоту, как засидевшийся на первой парте подросток-коротыш.С каждым годом мы покупаем штаны пошире и горшки побольше. И вот наступил критический момент: фикус перестал помещаться на подоконнике. "Придется отдать маме или в детский сад", – заявил муж. Нам с фикусом стало грустно от перспективы скорой разлуки, фикус даже пару листиков сбросил мне на ковер. Я вспомнила их на пороге, смущенных и молодых... Муж, похоже, тоже это вспомнил, когда на следующий день я вернулась с работы, он встретил меня загадочной улыбкой. Со стола в уголке зала улыбался яркой зеленью старый добрый фикус:). Он продолжает расти, и муж часто шутит, что скоро дырку в потолке придется сверлить. Но больше не заикается о переезде:)

Дуня Ульянова.

Старый шкаф

Много лет стоит в нашей прихожей старый шкаф. Там хранятся куртки выросшего сына, плащи мужа, мои давно неношенные пальто. Когда приходят промокшие под привычными питерскими дождями гости, в шкафу всегда найдется что-нибудь кому-нибудь впору. Шкаф называется бабушкин, и я помню его всю свою жизнь.
Он простой и вместе с тем нарядный, - в правую дверцу вставлено большое зеркало с широкими фасками, а левая дверца украшена резным цветком на длинном стебле, привычным знаком неумирающего в мебельном деле модерна. Шкаф появился в коммунальной квартире на Лиговке, в бывшем перцовском доме, в далеком тридцатом году. Его приобрели по так называемой "подписке", объявленной для поддержки производства мебельной фабрики, то есть внесли деньги и позже получили красивую "обстановку" в числе первых покупателей. В 1934 году семья переехала на Петроградскую сторону в кооперативный дом, и шкаф занял свое место в новой квартире. Он хранил нарядные пестрые платья бабушки, белые брюки и рубашки деда, школьный халатик мамы, – вещи, о которых напоминают довоенные фотографии. В блокаду его не сожгли, только старательно вымели все случайно попавшие под него корочки от старых бутербродов. В 1949 семья уменьшилась, и бабушка сменила квартиру. Теперь в зеркале поблекшего шкафа отражались постаревшие лица, и на плечиках висела не очень модная одежда. Прошли десятки лет, в нашем доме живет молодежь, любящая другие предметы. Старый шкаф стоит в прихожей, его зеркало потемнело и покрылось мелкими трещинками морщин. Но смотрит в него сейчас маленькая девочка,что-то придумывает, а шкаф ей тихонько отвечает...

Ирина Жукова.

Стул номер 14

Это деревянный, с изгибистой в круг спинкой, потрясающей гармонии предмет. Я сожусь на него, когда принимаюсь за работу. А если среди дня на него попадает глаз, то Он неизменно радует – столь совершенна и непритязательно проста форма. Его спинка – две осанистые дуги или два полукружия. Сиденье-два совершенных круга – один заботливо огибает другой, прилегая плотно, так, что не страшны века. Стул номер четырнадцать! Я и не знала, что был такой в истории стул знаменитого венского столяра Михаэля Тонета. Что в 50-х годах 19 века он был самым популярным и массовым, что от него, по сути, пошли все венские стулья на свете и романтически-утонченное понятие «венская мебель». Что уже после Его запуска в массы Тонет с сыновьями открыли производство кресло- качалок, туалетных столиков, колыбелей, кроватей, столов из гнутой древесины. Это был самый простой стул. В комплекте только шесть деталей, а сочленения со спинкой и ножками притерты и прошиты деревянными винтами, что сегодня кажется невозможным. 14-я модель была «залицензированна». Предыдущие, из которых складывался образ, теперь как будто и не в счет... Перечитывая историю этого стула, я воображала как непросто с первого раза было немцу Тонету в Австрии получить привелегии на изготовление кресел и ножек столов из гнутой древесины, «предварительно распаренной водяным паром или вымоченной в кипящей жидкости». Я представляла во всех подробностях как когда-то вот этот мой стул держали руки мастера. Был ли это сам Тонет или его сын: Франц?, Михаэль? Йозеф? или Август? Один из моего парного комплекта потом совсем непривилегированно чинили: по периметру сиденья стул оторочили маленькими гвоздиками, что не испортило его очарования, но добавило драматургии.

Мама после смерти бабушки хотела избавиться от стульев. Но я не дала, потому что его формы всегда меня завораживали. А потом в гости пришла подруга с сестрой, которая сказала: "Да это же стул Тонета". Я кивнула, добавив, что вполне может быть, но вот только оттиска мастера до сих пор мне обнаружить не удалось. Тогда мы еще раз перевернули стул и под ободком сиденья обнаружили надпись.

Два стула Тонета сжились в моей квартире с бабушкиным шкафом, буфетом и круглым деревянным же столом. Несмотря на внешнюю утонченность, я знаю сколь они крепки. Прочность стула Тонета однажды была продемонстрирована эффектным рекламным трюком: он был сброшен с Эйфелевой башни и не разбился. Ни один предмет современной мебели не выдержал бы такого испытания.

Что еще узнала я о своем стуле: что стоимость одного такого составляла в начале 19 века порядка трех австрийских форинтов. Подумать только, ему больше ста пятидесяти лет. Можно только вообразить, какие люди на нем сидели и какие только разговоры не вели.

Елена Алексеевна.

Шкатулка

Есть у меня шкатулка: деревянная коробка с откидной крышкой, на которой незатейливый пейзаж маслом — зеленые елочки и березки в окружении простенькой резной рамки. Мне кажется, лет 50 назад такие же были чуть ли не в каждой семье. Помню ее столько же, сколько себя, уже почти полвека. В детстве шкатулка мне казалась волшебным сундучком. В ней хранились пуговицы. Я любила их перебирать, играла с ними, почему-то всегда в «Маугли». Раскладывала на столе пуговки разных форм и цветов и назначала кого Хатхи, кого Багирой. А на обратной стороне крышки мне нравилось чиркать цветным карандашом. Шкатулка пережила много семейных катаклизмов, переезжала со мной с квартиры на квартиру. Я по-прежнему храню в ней пуговицы, и некоторые из них - те самые, с которыми я играла в детстве, а на внутренней стороне крышки красуются мои детские каракули. Надеюсь оставить эту фамильную реликвию своим внукам, если они когда-нибудь будут.

Цветкова Валентина.

Дар

Есть вещь, без которой мой дом немыслим с некоторых пор. В ней нет никакой семейной значимости, и даже ситуация, связанная с ее появлением, не стоит того, чтобы занять место среди памятных событий моей жизни. У нее нет истории, она САМА история, и напоминание, и память. Достаточно сознания ее присутствия. Сама по себе она не вызывает привязанности, возможно ее с легкостью заменила бы другая. При абсолютном минимуме предметной ценности, предназначение ее гораздо выше ее стоимости. Постепенно возникало ощущение или даже уверенность в том, что не ты, а она тебя нашла.
На самом деле, я по случаю купила на православной ярмарке репродукцию «Троицы» Андрея Рублева, наклеенную на доску и покрытую толстым слоем лака – ИКОНУ. И приобретая – обрела. Возможность приобщиться к абсолюту в Любви. И к пониманию сути вещей.

Ирина Игоревна.

Бабушкина книга

Я напишу о любимой книге бабушки, а скорее- о бабушке. Её давно нет, уже почти некому о ней вспомнить. Всю жизнь напролет мне чертовски жаль, что моя дочь с ней не встретилась. Могла бы, но не случилось. Бабушка умерла нестарой, едва успев увидеть меня школьницей. С уходом бабушки детство не кончилось, но перестало быть тотально счастливым, оно стало разноокрашенным. Что-то фундаментальное навсегда пошатнулось, но даже в смерти бабушка сделала добро, вызвав первую критическую мысль: а так ли всё здесь хорошо устроено, как кажется?

Плёнка памяти отматывается вспять. Новый год. Огромная квартира друзей. Всё интересно и таинственно-волшебно. Детские спектакли. Задачки из Перельмана – кто первый сообразит? Небывалой, забытой высоты ёлка, – у нас дома теперь низкие потолки. Внезапная тишина, скрипят половицы. За мной пришли родители, обнимают: бабушки больше нет. Реву театрально: так надо. Но им не верю. Как это – нет? Я же – есть, значит, и она – есть.

Первый класс. Дядя Боря (он никакой не дядя, он – сослуживец деда) выращивает невиданные гладиолусы, получая луковицы из Голландии (Голландия – она только из книжки про волшебные коньки, другой нет, но нет и сомнений, что из неё могут присылать. У дяди Бори всё может быть: у него телевизор, к нему мы ходим кричать «шайбу-шайбу» за Спартак). Бабушка выращивает на балконе дядь-борины луковицы. Под балконом всегда зеваки. Разглядывают гладиолусы, каких не бывает: они зелёные, черные и фиолетовые, – с ними иду в первый класс, – с авангардным букетом. Солнце сквозь черные лепестки – от розового до фиолетового. Бабушка завязала особенно тугие, строгие- школьница! - косички, передник и воротнички сшиты ею, батист накрахмален. Балкон пахнет душистым горошком до октября, лето длится – это тоже бабушка. Её радость от первого большого холодильника «Ока» (он выше меня), восторг вызывают отделения для яиц, – как придумали, а?!- со специальными выемками. Его окольными путями, через всю страну прислал мой настоящий дядя (оказалось, у бабушки есть сын, он мамин старший брат, но я его не знаю, он военный инженер, служит в Киргизии.- Где это? Лезу в Энциклопедию – зелёные корешки – она внизу стеллажа, там интересно читать). Моё новое слово – он прислал в «контейнере». Все взволнованы и счастливы .

Дача. Мы «снимаем». В городе, проснувшись, слышу через стенку голоса в кухне : подорожало, 150 рублей! Что делать? Улыбаясь, засыпаю, какие глупости, лето и море будут, и бабушка так нежно говорит дедушке: «родной мой, Пузыришке нужно море». Сплю, и так вкусно пахнет подушка.

Дача. Темно. Шум прибоя и елей. Мотылек, стучашийся в абажур. Треск глушилок. Слова: би-би-си, голос америки, сева новгородцев. Бабушка раскладывает пасьянс, дедушка мастерит, у него «золотые руки». Слушая радио, переглядываются украдкой, почему-то им весело. Мне надо много спать: у меня «ревматизм». Бабушка говорит: Ленинград на болоте, ты скоро поправишься, он у всех в роду. Слова «род»- не знаю, спрашиваю. Вот это да: у бабушки тоже была бабушка, она приезжала к ней из Варшавы в карете (ого! она была принцессой?), а потом пришли белые, потом красные. Дедушкин голос : девочки, спать! Дед всегда рядом с бабушкой, только ходит на работу. Заглянув, сплю ли?- они целуются. Будто я не знаю? Они всегда целуются: «Бобушка мой родной» и «Иришенька моя любимая».

Утро, солнце: как много сегодня будет интересного! Бабушкины руки в равномерном движении: вяжут, шьют, печатают на машинке, стирают. Бабушка в веснушках, она вся в золотых точках, и у неё серые глаза, ей повезло, у неё – огромные-преогромные. Говорят: светятся. И у неё необыкновенные волосы, говорят: копна. Слова: врубелевский ангел. Что это? Интересно.

Дом, 17я линия. Силуэт бабушки спросонья: спина у неё прямая-прямая, глаза смеются, она очень молодая спиной к свету. -" Белочка приходила? Приходила, и принесла тебе 3 орешка". Опрометью вон из кровати: вот здорово! Белочка (она нарисована на книжной закладке, а ночью оживает, и потому её видит только бабушка) снова была здесь: вот они, орешки. Как здорово жить.

Первая память. Небо страшно-огромное, грохнулась с качелей, парализует болью и ужасом. Ниже неба вплывает в кадр лицо бабушки, и запах духов, и крепкие, и нежные руки, – это только показалось, что – страшно.

Старый ящик, там письма и документы. 1909, телеграмма Пермь- Пятигорск: «Родилась темнокудрая дочка. Все здоровы». Ленинградский университет. «Не принята по соц. происхождению». Лаборант, воспитатель, машинистка. Анкета: «Был брат: расстрелян в 1918». Сестра : приговорена в 1948. Дядя – март 1935 , его жена – 1935 .Остальные – 1938. Карповка 39, квартира 1. Послевоенные письма мужу: «Боб, родной, не волнуйся, мы все здоровы и скучаем..»

Бабушка никогда ни на чем не настаивала. Она слушала, понимала, всех любила. «Изволь»- был самый гневный глагол в бабушкином лексиконе: «Изволь просить прощения, ирод рода человеческого». Тверда была лишь в том, что «кофе» среднего рода – это «глупость несусветная», а «ежели хотите в мужском, то извольте: «кофе» и «кофий». Но ещё строга была в поправке: «Нас не «эвакуировали». Это была командировка Наркома». Деду не дали уйти на фронт – как специалисту. «Всё пытался нас бросить, бегал в военкомат». В конце марта 1942 их вывезли из Ленинграда на военном самолете: мужа, жену, двоих детей. Дети уже не вставали, пришлось учиться ходить наново. Вес груза строго лимитировался. В провал живота бабушка прибинтовала любимую книгу. Она толстенная, но яма подреберья до позвоночника её вместила, было незаметно.Всё оставленное- погибло. Вся память, вся библиотека. Бабушка вывезла три книги детям: Алиса в стране чудес, Маленький лорд Фаунтлерой, Рыцари круглого стола. И эту, с которой не смогла расстаться, хотя знала её наизусть: Лермонтов.Сочинения. М., 1891. Юбилейное издание. Иллюстрации Айвазовского, Васнецовых, Врубеля. Картинки моего детства.

Я больше люблю стих про «дрожащие огни печальных деревень», а бабушка, Ирина Ивановна, читала вдохновенно : «отворите мне темницу». Она просто улетала от меня со своим вечнолюбимым Лермонтовым. Делалась совсем не «бабушкой». Кажется, сейчас я уже понимаю, про что это было. Но, наверно, не про всё.

Елена Алексеева.

Счастье

Мне хочется рассказать о семейной реликвии. Это старенькая десертная тарелочка от фабрики Кузнецовых. Она – это всё, что осталось от бабушкиного сервиза. Когда-то в марте 1929 года ей этот сервиз подарили на свадьбу родители. Мой рассказ – об истории этой тарелочки.
В сентябре 1941 года немецкие войска подошли к небольшому городку Малая Вишера, где жила моя семья. Город бомбили, и бабушка с двумя детьмя пряталась в огороде в вырытую в земле щель. Её муж, мой дедушка, был машинистом. В действующую армию машинистов не призывали, так как фактически Октябрьская железная дорога и была фронтом. В один из сентябрьских дней дедушке удалось выбраться домой. Он велел бабушке с детьми собираться и брать с собой только самый минимальный набор. Бабушка отказалась уезжать без посуды. Долго проспорив, дедушка нашёл выход. Он предложил закопать посуду в землю, чтобы, когда они вернутся, всё можно было бы достать. Бабуля упаковывала свои сервизы, статуэтки, вазы бережно и долго. Разложила всё по коробкам и поздно вечером, в темноте, они всё закопали. Рано утром на нанятой телеге дедушка увёз бабулю с детьми в глухую деревню Клёново. Больше везти уже было некуда: с одной стороны – окружённый врагом Ленинград, с другой стороны — Москва, где тоже шли бои. Около двух лет в этой деревне прожила бабушка с сыновьями. Она работала в колхозе наравне с деревенскими женщинами. И вот настал день возвращения домой.
Город было не узнать. Бабуля сразу начала искать свои коробки. Часть из них пропала. Видимо, выкопали и украли. А большая часть была просто разбита. Из всего так ею любимого фарфора осталась только одна тарелочка. Всю свою жизнь бабушка берегла её. Она для неё была некой гранью между жизнью после 45-го и той жизнью до войны, когда она была так счастлива. Тогда были живы её родители, братья, сёстры; у неё был свой большой дом и два прекрасных маленьких сына. Бабушка была солисткой хора в клубе, утопала в любви мужа; она могла себе позволить сесть в поезд и уехать в Ленинград на концерт Клавдии Шульженко. До конца дней бабуля любила напевать: «Я кукарача, я кукарача...» И главное — она была так молода и беззаботна.
Когда закончилась война... Любимый младший брат Юрочка пропал без вести, другой брат, Миша, погиб при бомбёжке тепловоза. Этой же бомбой покадечило руки её мужу Шурику. Брат Виктор потерял ногу и после войны пристрастился к алкоголю. Умерла от тифа сестра Сусанна. В конце сороковых старший сын принёс из леса гранату и, играя, бросил в костёр. Осколки сделали инвалидом младшего сына.
Бабушка и дедушка прожили очень долгую жизнь. Дедушка умер в 95 лет, а бабушка — в 92 года. После войны у них родилась дочь — моя мама. Они построили новый дом, посадили и вырастили огромный яблоневый сад.
И только когда бабушка брала в руки эту тарелочку её глаза наполнялись слезами, и она очень тихо повторяла: «Как же я тогда была счастлива».