О литературе с Виктором Топоровым: Запомните это чудовищное имя (фото)

22 ноября 2010, 19:23 1 462

Есть три причины, углядев эту только что вышедшую книгу на магазинной полке и даже взяв ее в руки, тут же брезгливо поморщиться и вернуть ее на место. Это (1) имя (разумеется, псевдоним) автора – заведомо идиотический и объективно оскорбительный Фигль-Мигль. Это (2) название – претенциозно-нелепое «Щастье». Это, наконец (3), малопочтенный слоган, вынесенный на обложку, – «От гонореи к романтизму!».

Но есть и три причины поступить прямо противоположным образом. Это (1) название издательства, выпустившего «Щастье», – а именно «Лимбус Пресс». Данная фирма веников не вяжет, а если вяжет – то фирменные (за одним-единственным исключением: сочинения Ильи Штемлера). Это (2) – фантасмагорический Петербург, белым по черному изображенный на обложке. Это, наконец (3), – отголоски кулуарных (отчасти и печатных, а главным образом сетевых) восторгов, которыми сопровождается всё же не слишком частое упоминание таинственного Фигля-Мигля.

Попытка прибегнуть к третейскому суду издательской аннотации способна окончательно сбить с толку потенциального покупателя (или непокупателя) книги: «Будущее до неузнаваемости изменило лицо Петербурга и окрестностей. Городские районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны. Глубокая вражда и высокие заборы разделяют богатых и бедных, обывателей и анархистов, жителей соседних кварталов и рабочих разных заводов. Опасным приключением становится поездка из одного края города в другой. В эту авантюру пускается главный герой романа, носитель сверхъестественных способностей».

Так что же получается: это фантастика? Или, как ее чаще (и, увы, чаще всего справедливо) называют, говнофантастика? Фирменная петербургская (говно)фантастика, то есть «продукт вторичный» (третичный, и так далее) от книг для младших научных сотрудников советских НИИ (включая и НИИХУЯ, из цензурных соображений переименованный хитрыми «жидами города Питера» в НИИЧАВО)?

Но тираж «Щастья» (опытный покупатель обязательно смотрит и в выходные данные) – всего тысяча экземпляров, – а значит, (говно)фантастические барыши тут не светят ни автору, ни издателю; таким тиражом выпускают, как правило, литературу элитарную, литературу артхаусную, литературу, развивая киношную аналогию, фестивально-премиальную. Вот «Щастье» как раз таково: оно элитарно, оно артхаусно, оно фестивально, оно, будем надеяться, премиально. Это изысканно и виртуозно написанный философский роман в оболочке антиутопии. В оболочке лишенной малейшего намека на политическую сатиру (не говоря уж о пресловутом кукише в кармане) антиутопии. С философской сатирой все же вопрос отдельный.

Строго говоря, не один роман, а сразу два, объединенные, как два Петербурга в его тексте
(или как две культуры у Ленина), лишь мостом, у въезда на который стоит неподкупная, пока ее не подкупят, стража. Этим мостом (виртуальным, естественно) и становится «носитель сверхъестественных способностей», он же главный герой романа, – свой среди чужих и чужой среди своих и у государственников (хотя смех сказать, какое здесь государство), и у строителей (хотя что уж тут строить), и у грабителей (хотя и грабить тут нечего), и в кругу вроде бы сохраняющих академическое бесстрастие университетских ученых (хотя все эти ученые, как в хамской присказке, поели говна моченого – и, похоже, наелись им по самое горло).

Он проводник из мира живых в мир мертвых, хотя и не понятно, кто тут живые, кто мертвые, и отнюдь не исключено, что мертвы (причем давным-давно) все: «Армагеддон был вчера» – таковы последние слова героя романа. Зовут его, кстати говоря, Разноглазым. По основной профессии он шаман.

В описываемом мире едва ли не у каждого руки по локоть в крови. Но действует здесь и античное по своей природе Возмездие (Немезида): убитые приходят к убийцам и бесконечно мучают их. Именно ужас перед неизбежным возмездием в виде прихода к тебе твоей жертвы и является единственным ограничителем царящего здесь насилия. А вот Разноглазый – он умеет заговаривать твои муки совести, то есть фактически убивать вторично уже убитых тобою людей, убивать твои воспоминания об убийстве. У него широкая постоянная клиентура, хотя и разовыми заказами он тоже не брезгует.

Роман «Щастье» не только раздваивается или, если угодно, преломляется пополам, но и постоянно в своих очевидных и ускользающих смыслах двоится. Скажем, вся первая половина представляет собой вроде бы чисто компьютерный квест: Разноглазому с несколькими спутниками предстоит совершить смертельно опасное путешествие с Васильевского острова в Автово, а то и в Дачное. Однако написано это так, что думающему читателю поневоле приходит на ум архаичный квест, именуемый Одиссеей (и еще не превратившийся в одиссею со строчной буквы).

Во второй половине романа действие локализуется в представляющем собой фактически отдельное (хотя и не суверенное) государство университете: убивают здесь друг дружку, может быть, даже чаще и уж во всяком случае куда изощреннее, чем на Охте, в заросших первобытными джунглями промзонах, – а значит, услуги Разноглазого во всей их эксклюзивности востребованы особо. И это, если кто не забыл, свифтовская Лапута – только парит она не в небе над Невой, а в полуразрушенных Двенадцати коллегиях над той же Невой.

Антиинтеллигентский и во многом антиакадемический пафос второй половины романа может быть описан каким-нибудь поэтически точным парафразом классического «Нет правды на земле, но правды нет и выше» или даже библейского «В премногом знании премногая печаль» (в данном случае оно прозвучало бы как «В премногом знании премногая мерзость»); сам роман, однако, при всей своей безнадежности определенно левацкий, причем именно университетско-левацкий. Если, конечно, иметь в виду не СПбГУ, а Сорбонну. И не нынешнюю, а 1968 года.

Мне осталось объяснить название, которое я понимаю, псевдоним, которого я не понимаю, и фанатическую приверженность псевдониму (равно как и общую таинственность автора), которую я, по-моему, понимаю как минимум наполовину, – но ничего этого делать я не буду.

Не буду, в частности, потому, что у меня, надеюсь, найдется еще не один повод написать о Фигле-Мигле, – и повод столь же радостный, как нынешний выход «Щастья». Выход долгожданный – роман этот (как и следующий за ним, столь же сильный и со столь же медитативно-мутным названием) я читал в рукописи и всячески ратовал за его издание.

Одним словом, Фигль-Мигль – запомните это имя!

Это чудовищное и чудовищно безвкусное (тут уж спора нет) имя нового замечательного писателя.

Виктор Топоров
«Фонтанка.ру»