«Час восемнадцать»: Про уродов и людей (фото)

Показанный на фестивале «Балтийский дом» спектакль «Час восемнадцать» о гибели юриста Сергея Магнитского в СИЗО «Матросская Тишина» заставил задуматься не только о нарушении прав человека в рамках российской пенитенциарной системы и за ее пределами. Но и о том, как должен выглядеть настоящий политический театр.

Спектакль «Час восемнадцать» (напомню, что название фиксирует время с момента, когда Сергея Магнитского в боксе Матросской Тишины в последний раз осмотрел врач и не оказал ему медицинской помощи, до момента смерти заключенного) по форме выглядит, как и все остальные спектакли московского «Театра.doc». На сцене только стулья полукругом и актеры – ни специального освещения, ни декораций, ни костюмов театр не использует, даже когда играются свежесочиненные художественные пьесы. «Час восемнадцать» – как и еще примерно половина спектаклей здешней афиши, – произведение, основанное исключительно на документальном материале: дневниках и письмах самого Магнитского, интервью его матери, отчете Общественной наблюдательной комиссии Валерия Борщова, куда вызывались для интервью все лица, которые могли иметь отношение к гибели Магнитского.

Начальный текст читает юная актриса с говорком, сидящая на крайнем стуле слева: «В ноябре 2009 года в Матросской Тишине внезапно скончался 37-летний подследственный – юрист Сергей Магнитский. Не будучи осужденным, он провел год в тюрьме в пытках и издевательствах и умер в наручниках. Театр взволновала история убийства самого обычного человека, вовсе не героя и не титана, история противостояния системе, которой противостоять, казалось бы, невозможно». После озвучивается главный посыл театра – свидетельствовать против системы. И объявляется жанр: «Суд, которого не было, но который должен быть».

Дальше актеры по одному выходят в центр, читают свои монологи и возвращаются на места. Та же юная актриса с говорком представляет каждого: «Пункт первый. Мать. Наталья Николаевна Магнитская. Это ее интервью на радио "Эхо Москвы"». «Пункт второй. Судья. Алексей Криворучко, судья Тверского суда Москвы. Дважды санкционировал продление ареста Магнитского до суда. Отклонил просьбы относительно лечения и смягчения условий содержания». «Пункт третий. Следователь. Олег Сильченко, вел уголовное дело против Сергея Магнитского. В течение 12 месяцев тюрьмы следователь Сильченко отказывал в надлежащем медицинском обследовании и лечении, что в итоге привело Магнитского к смерти». К публике по очереди выходят врач, девушка с переднего сиденья скорой помощи, которая перевозила Магнитского из Бутырки в Матросскую Тишину, фельдшер Саша из бокса, где Магнитский провел последний час восемнадцать, еще один (точнее, одна) судья, продлившая арест Магнитского за 4 дня до его смерти, отыскав нарушения в оформлении справки о состоянии здоровья. Сам Магнитский появляется только на экране в исполнении кинорежиссера Бориса Хлебникова – читает отрывок из письма домой от 13 октября 2009 года, фактически за месяц до смерти: он никого не обвиняет, просто рассказывает, что взял в тюремной библиотеке Шекспира, прочитал так называемые великие трагедии, и его удивило отсутствие величественности в смерти героев. «Умерли или из-за денег. Или как-то тихо, как Офелия. Или как-то обыденно, как Гамлет. Вовсе не так, как умирали герои Эсхила, Софокла, Еврипида».

Замечание – в точку. Героям нового времени – включая и титанов эпохи Возрождения – не удалось перекрыть своими страданиями и подвигами ощущения обыденности смерти в сознании современников. Тут обнаруживается еще один оправданный пафос театра – сверхсоциальный: он призывает отнестись к безвременной смерти как к катастрофе – социальной, но прежде всего – нравственной.

И вроде бы к позиции театра не придерешься – как к гражданской, так и к философской. Суд совести над судьями должен быть. Смерть от пыток в расцвете лет не может быть нормой в цивилизованном обществе. Похвальна и попытка создателей спектакля уйти от сентиментальных эмоций – от того пути, который выбирают официальные источники в момент национальных трагедий. Слезы конкретных матерей, жен и детей проникают в сердца очевидцев, вызывают ответные слезы и уводят в сторону от главного – от первопричин трагедий, от безответственности государственной системы перед гражданами. В спектакле мать Магнитского в исполнении отличной актрисы Анастасии Патлай не выглядит персонажем мелодрамы, не давит на жалость публики, – она занимает не узко-сентиментальную, частную, а гражданскую позицию: хоть и дрожащим голосом и со стиснутыми кулаками, но без истерики и соплей обвиняет систему в убийстве человека и гражданина, который не был осужденным, а только подследственным.

Театр выигрывает, показывая то, что только он и может показать – существ во плоти, сохраняющих внешние признаки людей, но по сути людьми уже не являющихся. Например, опытный актер и режиссер «Театра.doc» Руслан Маликов создает пугающий образ следователя Сильченко, объясняя причины лютой ненависти этого правоохранителя к своему соотечественнику. «Да вы почитайте, что он пишет: "В 13 квадратных метрах, рассчитанных на 10 человек, могут поместиться 70. Это же он всё для Страсбурга писал (в подтексте: сволочь. – Ж.З.). Он же верил, что выйдет. Вывезли всю мою родину за свой рубеж. А как отвечать – сразу здоровье ухудшилось (в подтексте: нецензурная тирада. – Ж.З.)».

Маликов играет стандартного представителя системы, который – и артист это блестяще доказывает с помощью психологической логики – не может не испытывать горячего желания уничтожить такого подследственного, каким оказался Магнитский. Не соблюдающего столетиями установленный в нашей азиатской стране порядок, главный постулат которого – платить по таксе, давать нужные следствию показания и не выносить сор из избы, то есть не пытаться примерять на себя западные каноны. Куда нашим рожам и харям в их благообразный ряд?! Да этот следователь ощущает свою благородную миссию в том, чтобы нейтрализовать аккуратного, правильного, педантичного юриста (в подтексте – своими руками бы придушил), который через головы десятков государственных чинов, с которыми необходимо договариваться, если живешь в этой стране, обращается с жалобой к европейским правозащитникам. Сильченко себя буквально мусорщиком осознает, трудягой во имя спасения нации. Умный, сильный мужчина в самом расцвете сил и, соответственно, карьеры. Он убедителен – и это страшно.

Убедительна судья Елена Сташина (Марина Седенко), усталая женщина бальзаковского возраста, не сразу понимающая чего от нее хотят, когда задают вопросы из серии, делала ли она в детстве с помощью стеклышка секретики, разоряли ли их, и плакала ли она, когда это случалось? Наконец, понимает и с какой-то даже сочувственной усмешкой по отношению к тем, кто задает вопросы, – отвечает: «Вы хотите спросить, человек ли я? Так бы сразу и спросили. Нет, я не человек. Судьи в судебном процессе – исполнители государственной воли».

Менее убедителен второй судья, отказавшийся подать стакан кипятка Сергею Магнитскому, у которого во время заседания суда случился желудочный приступ. Но претензии тут не к актеру – к режиссеру Георгу Жено. Прежде чем судья Криворучко появляется на сцене, девушка с говорком объявляет: «Театр предположил, что судья Криворучко оказался вдруг на том свете. И ему воздалось по заслугам. Он просил бы кипяточку, а ему бы не давали». То есть все остальные герои отвечают перед земными судьями, а этот отчего-то – перед небесными. Театр считает преступление врача, оставившего без помощи умирающего пациента, менее значительным?

Это не единственный вопрос к театру. При всех несомненных плюсах и при общей идее, достойной безусловного уважения, – к сказанному выше надо добавить, что «Театр.doc» не берет денег за билеты на этот спектакль (зрители собираются по записи), а артисты не получают гонораров за то, что в нем играют, – это практически беспрецедентное начинание достигает цели лишь процентов на пятьдесят. И в первую очередь из-за отсутствия ответа на вопрос: «А судьи кто?». Только не говорите мне, будто это та девушка, что с апломбом читает комментарии из программки. Ее роль мог бы исполнять любой зритель, умеющий читать с выражением, и сделал бы это не хуже. Может, такой ход смотрелся бы даже более эффектно. Но я-то о том, что люди, бросающие вызов системе, устраивающие над ней показательный суд, должны выходить на первый план. Как говорил Высоцкий в одном из спектаклей единственного за советский период истории настоящего политического театра в России – Театра на Таганке под руководством Юрия Петровича Любимова: «Я хочу видеть этого человека!» В данном случае, очень важно, кто именно задает вопросы врачу, следователю, представителям государственного суда. Это должно быть лицо от театра – лицо зрелого, ответственного человека и гражданина, способного модерировать процесс на сцене, корректировать реакции зала, центровать на себя внимание публики, всеми средствами, существующими в арсенале театра, будить дремлющее гражданское сознание, совесть, элементарную способность строить логические выводы. Такими были в свое время лица Любимова и воспитанной им актерской гвардии: Высоцкого, Демидовой, Смехова, Золотухина, Славиной, Бортника и других артистов той знаменитой труппы. Когда они всей своей молодой кодлой горланили со сцены: «Шагают бараны в ряд, бьют барабаны, кожу на них дают сами бараны» (текст одного из зонгов пьесы Бертольта Брехта), по коже баранов в зале бежали мурашки.

Без внятной позиции театра – еще раз повторюсь, при всем уважении к отваге и пафосу его создателей, – произведение «Час восемнадцать» выглядит школярски-наивным. Работы актеров – катастрофически неравноценны по качеству. Действие лишено акцентов, нюансов, напряжения – одним словом, цельности. Вопросы подсудимым со сцены не звучат вовсе.

Предполагается, что вопросы эти – очевидны. Предполагается, следовательно, – что они должны возникнуть естественным образом в головах зрителей. Как можно было вместо помощи больному вызвать «группу усиления» и заковать его в наручники в последние минуты жизни? Как можно было не подать стакан воды? Но, как показало обсуждение спектакля, вопросы у людей возникают разные. Едва ли не самой активной из простых зрителей, оставшихся на дискуссию о бесправии нашего общества, оказалась студентка второго курса юридического факультета Петербургского университета, которая – вы не поверите – вступилась за врача и за судью, отказавшегося подать Сергею Магнитскому стакан воды. С пафосом профессионала-правозащитника она принялась объяснять собравшимся, что клятва Гиппократа, в незнании которой обвинялась врач, официально отменена, а судья, с точки зрения закона, действительно не обязан подавать горячую воду заключенным. Она фактически процитировала следователя Сильченко: «Судья – не проводник, чтобы чай разносить».

С одной стороны, если бы этой девушки не было, ее надо было бы придумать. И поскольку лучшая импровизация, как известно, та, что заранее подготовлена, – предлагаю «Театру.doc» подсаживать в зал такого вот будущего юриста на каждое обсуждение спектакля «Час восемнадцать». С другой стороны, то, что, просмотрев спектакль об узаконенном убийстве человека, юная юристка только утвердилась в своей правоте, а отвечать ей взялись не представители театра, от дискуссии вообще устранившиеся, а секретарь Правозащитного совета Санкт-Петербурга Наталья Евдокимова и человек с богатым депутатским прошлым Юлий Рыбаков – модератор дискуссии, – повод для серьезных размышлений создателей спектакля.

Дело-то в том, что ни Наталья Евдокимова, ни Юлий Рыбаков не обладают средствами, которыми обладает театр, искусство вообще, художественный образ. Чтобы стало понято, о чем я, приведу пример из истории. Вскоре после окончания Второй мировой войны на одной из экспозиций современного искусства в Западной Германии была выставлена работа австрийского художника Готфрида Хельнвайна. На картине маленькая девочка лежит лицом в недоеденном супе, а рядом – ее благодарственное письмо доктору Гроссу за легкую смерть. Доктор этот работал в нацистских концлагерях и подмешивал детям в суп яд, якобы спасая их от мучительной смерти. После войны он рассказывал об этом соотечественникам как о подвиге, и откровения были восприняты спокойно. А вот после появления картины Хельнвайна доктора посадили.

Факт искусства смог без преувеличения изменить взгляды нации, воздействуя не на рациональные пласты сознания, а на правое полушарие, образное мышление людей. Отечественный зритель, в отличие от представителей Страсбургского суда, в курсе тех фактов, который изложил в письмах и жалобах Сергей Магнитский. Вот уже четыре года на прилавках книжных магазинов лежит книга Андрея Рубанова «Сажайте, и вырастет», которая, едва выйдя из печати, попала в шорт-лист авторитетной литературной премии «Национальный бестселлер». Книга автобиографическая, ее герой – полный тезка автора – провел два года именно в Матросской Тишине.

«Сжав свои мешки, я сделал два шага, оказался внутри и немедленно уперся в плотно прижатые друг к другу человеческие тела. Так бывает, когда пытаешься проникнуть в пассажирский автобус в час пик ранним утром. Только в автобусе люди имеют на себе одежду, не курят и среди них находятся женщины. Здесь же одежда и женщины напрочь отсутствовали.
– Куда??? – возмущенно зашумели вокруг меня несколько хриплых голосов, тут же подхваченные эхом других, более отдаленных и более многочисленных голосов. – Куда, старшой??? И так впритык!!! Куда еще???
В ответ надзиратель испустил громкую матерную тираду.
– Сколько вас? – выкрикнул он.
– Сто тридцать пять уже!
– И чего? – хохотнув, возразил вертухай. – Вон, в сто девятнадцатой – сто пятьдесят, и ничего, никто не хрюкает! Отставить базар!» И дальше, из первого разговора героя с сокамерником-смотрящим (нечто вроде старосты камеры): «Ты сам всё понимаешь. И видишь. Тюрьма. Духота. Люди умирают. Менингит, желтуха, "тубик" – повсюду. Сто тридцать семь нас!.. Из них сто двадцать – нищие доходяги, наркоманы, бомжи, черти всякие, уроды, дебилы есть – сейчас их трое».

Сергею Магнитскому еще, можно сказать, повезло с условиями. Но он не выжил, поскольку от Рубанова отличался двумя качествами – состоянием здоровья и тем, что не принял условия игры системы. Менять тюремную по сути госсистему призывали Наталья Евдокимова и Юлий Рыбаков, люди в зале энтузиазма по этому поводу не выказали, и их можно понять. Но бывает такое, что даже внутри системы-убийцы спасти от гибели может стакан воды, протянутый человеку человеком.

Театр эту точную тему нащупал, но не протянул через всё действие, не прокричал во весь голос, не облек в цельный художественный образ. И потому – не убедил. Пока. Художественный руководитель московского «Театра.doc» Михаил Угаров объявил, что ждет результатов следствия по делу Магнитского, чтобы приступить к созданию второй части спектакля «Час восемнадцать».

Жанна Зарецкая
«Фонтанка.ру»

Справка «Фонтанки»

Имя юриста фонда Hermitage Capital Management Сергея Магнитского спустя почти год после его смерти продолжает фигурировать в сводках международных новостей. Как сообщила сегодня, 11 октября, пресс-служба Hermitage, «трагическая гибель в московском СИЗО Сергея Магнитского рассматривается в Европе как важнейший показатель эффективности президентства Дмитрия Медведева. Об этом говорится в специальном заявлении Еврокомиссии».

«Трагическая смерть Магнитского в СИЗО вызывает серьезную обеспокоенность в Европейском союзе. Мы внимательно следим за этим делом и хорошо осведомлены о том, что до сегодняшнего дня нет никаких существенных результатов в расследовании его гибели», – подчеркивается в документе.

«Сегодня дело Магнитского стало важным индикатором серьезности намерений Президента Медведева по проведению модернизации и установлению верховенства закона в России», – отметили в Еврокомиссии.

Сергей Магнитский умер 16 ноября 2009 года в больнице СИЗО «Матросская Тишина». Он был заключен под стражу по обвинению в уклонении от уплаты налогов. До своего ареста юрист занимался расследованием хищения активов у Hermitage Capital. Магнитский пришел к выводу, что к хищению причастны сотрудники силовых структур. Коллеги Магнитского настаивают, что в заключении ему не была вовремя оказана необходимая медицинская помощь. Официальной причиной смерти тюремные медики назвали сердечно-сосудистую недостаточность.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»