О литературе с Виктором Топоровым: Смиренный игумен Шишкин (фото)

15 августа 2010, 17:59 522

Если выбирать «писателя месяца», то в нынешнем августе таковым бесспорно следовало бы признать Михаила Шишкина. Его новый роман «Письмовник» только что вышел в книжной форме (издательство «АСТ») и завершен публикацией в журнале «Знамя» (№№7-8).

Если выбирать «писателя месяца» (сомнительная, конечно, затея, но тем не менее), то в нынешнем августе таковым бесспорно следовало бы признать Михаила Шишкина. Его новый роман «Письмовник» только что вышел в книжной форме (издательство «АСТ») и завершен публикацией в журнале «Знамя» (№№7-8). Впрочем, я не сильно удивлюсь, если Шишкина, отмечающего в январе пятидесятилетие, признают и писателем года – что, правда, наверняка не обойдется без споров и возражений.

Шишкин – один из весьма немногих сегодня писателей-интеллектуалов; он, я бы сказал, вызывающе несовременен, – а значит, и вызывающе «фестивален», вызывающе «артхаусен»; о нем говорят даже те, кто его не читал, не читает и, скорее всего, никогда не прочтет. Да и вообще чтение прозы Шишкина – стилистически неизменно безукоризненной, – удовольствие сугубо выборочное. В том смысле выборочное, что его книги сами выбирают своего читателя.

Филолог по образованию, преподаватель английского и немецкого языка в одной из московских школ, Шишкин дебютировал в 1993 году небольшой повестью «Урок каллиграфии», так и оставшейся, на мой взгляд, лучшим изо всего им написанного. Через год вышел роман «Всех ожидает одна ночь», в 2000 году – «Взятие Измаила» (премия «Русский Букер), в 2005-м – «Венерин волос» («Национальный бестселлер» и третья премия «Большой книги») – и вот теперь «Письмовник». В 1995 году – уже, собственно, на волне успеха – Шишкин эмигрировал и поселился в Швейцарии.

Любопытная коллизия возникла в 2005 году на присуждении «Нацбеста». «Венерин волос» должен был победить и в итоге победил за явным преимуществом (за него проголосовал даже Виктор Пелевин). Однако перед самым финалом я чуть было не исключил роман из конкурса. Дело в том, что одна из сюжетных линий «Венерина волоса», связанная с работой устного переводчика в немецкоязычном лагере для перемещенных лиц (сегодня это называется как-то иначе, но суть не меняется), практически повторила сюжет «Толмача» Михаила Гиголашвили, претендовавшего на премию несколькими годами ранее.

Я позвонил в Германию узнать у Гиголашвили, что он обо всем этом думает. Нынешний автор «Чертова колеса» повел себя благородно: разумеется, заверил он, это не более чем совпадение, ведь мы оба с Шишкиным работаем на почасовой основе переводчиками в таких лагерях, и, конечно же, у меня нет никаких претензий... Самое же забавное, что обоих русских писателей – Гиголашвили по выходе «Толмача», а Шишкина по выходе «Венерина волоса» – немцы, а во втором случае швейцарцы с хорошо оплачиваемой работы сразу же выгнали.

Если Гиголашвили, да и многие другие писатели и would-be писатели, оказались в эмиграции в силу стечения жизненных обстоятельств, то в случае с Шишкиным отъезд из России представлял собою глубоко концептуальный поступок. Он, едва ли не единственный в наши дни, вправе произнести вслед за Зинаидой Гиппиус: «Мы не в Изгнании, мы в Послании». Личная писательская миссия Шишкина заключается в том, чтобы разработать и воплотить по-русски западную манеру письма и, если угодно, саму философию творчества.

Это школа Джойса, художественные открытия которого были на Западе освоены и даже поставлены на поток уже в середине прошлого века, школа Набокова (англоязычного), школа Саши Соколова (сам Шишкин называет в этом ряду и рано умершего израильтянина Александра Гольдштейна). Это школа Макса Фриша, Джона Фаулза и многих-многих других. Это школа литературного артхауса той поры, когда артхаус кинематографический еще собирал пусть и небольшие, но полные залы.

К прозе такого рода лучше всего подходит ироническое определение поэзии от Уистена Хью Одена. Поэзия, написал он однажды, самое ненужное, самое необязательное занятие на свете, – и оправдывает ее существование лишь одно: никто не обязывает тебя чужие стихи (да и вообще стихи) читать. Занятие, повторим, возвращаясь к нашим баранам, сугубо выборочное: сама книга выбирает своего читателя.

Западным писателям (лучшим из них) присущи ирония и самоирония; наконец, им, как вытекает из вышеизложенного, присуще смирение. Вот в среду этого смирения и удалился каллиграф Шишкин. Помните, кстати, образчик каллиграфического письма у Достоевского? «Смиренный игумен Пафнутий руку приложил». Концептуальный выбор русского писателя: слава и смерть. Концептуальный выбор западного писателя: смирение и жизнь. Пишущий о России (ну, в основном о России) Шишкин выбрал Запад.

Анализировать его романы – в том числе и только что вышедший, – занятие не больно-то плодотворное. Потому что сам Шишкин (вслед за Набоковым) размечает свой текст вешками и снабжает умеренно волчьими капканами для незадачливого исследователя. Все твои интерпретации (кроме, разве что, заведомо идиотских) он заранее продумал, учел и в определенном смысле дезавуировал. Да и вообще, не будь присущ подобным конструкциям заведомо уничижительный характер, Шишкина вполне можно было бы назвать Набоковым-light. Русскоязычной версией. Light англоязычного Набокова, если уж совсем точно.

Поскольку я пишу в сетевое издание, позволю себе в порядке ключевой рекомендации «читать или не читать» (и вместо пересказа содержания, он тут не поможет) предложить читателю примерно такую схему действий: зайдите на сайт «Журнального зала», найдите «Знамя», почитайте «Письмовник». Если заинтересует, значит, этот роман вас выбрал – и тогда ступайте в магазин и покупайте книгу.

А если нет, то нет.

Виктор Топоров,
«Фонтанка.ру»