Про Иосифа Бродского сняли фэнтези

Маленький Бродский рисует котов, смотрит в отцовский бинокль и заглядывает под юбку учительнице. Юный Бродский водит девушек в полторы родительские комнаты, пьет водку в Летнем саду и спорит о Достоевском. Потом он превращается в коня. Все это время он хочет увидеть Венецию. Северная Венеция ему надоела. Эмигрировав и повидав мир, он начинает тосковать по дому... Такую версию жизни поэта представил режиссер и сценарист Андрей Хржановский в своей новой картине «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину».

Странно: почему про Бродского раньше не снимали кино. Он ведь очень кинематографичен. Романтичная внешность - красивый профиль, богатая шевелюра, сначала рыжая, потом седая. Романтичная судьба изгнанника и ученика Ахматовой. При этом изгнанник оказался очень удачливым - и стихи хорошие писал, и власть пережил, и Нобелевскую премию получил. Кроме того, он - наше поэтическое все за границей. Всего этого более чем достаточно, чтобы российская, а особенно питерская интеллигенция, отличающаяся фатальным отсутствием чувства юмора, влюбилась в Бродского как барышня в хулигана. При этом Cеверную Венецию Бродский любил в основном за архитектуру. А к родине в целом относился не то чтобы очень хорошо. В эссе «Полторы комнаты», давшем название фильму, он выразился по этому поводу вполне конкретно: «Ни одна страна не овладела искусством калечить души своих подданных с неотвратимостью России, и никому с пером в руке их не вылечить».

Но до подобных глупостей Андрею Хржановскому (он не только режиссер, но еще и соавтор сценария вместе с Юрием Арабовым) нет дела. Как, собственно, и до самого Бродского. Его цель – мир, который увидел ребенок, а вспоминает старик. Время, когда деревья были большими. На деле эта потрясающая задача обернулась в «Сентиментальном путешествии» дотошной реконструкцией послевоенного советского быта. Где главные герои – не люди, а вещи. Поэтому и детство Йоси - это бесконечные чемоданы и карманные фонарики. Отцовский пистолет. Походы в Елисеевский. Разглядывания старого буфета, где живет нарисованный кот. Все важные исторические события приходят к Бродскому через вещи – война кончается, когда домой возвращается папа и привозит маме синее кимоно и маску театра кабуки. Умирает Сталин, когда старшеклассники случайно разбивают его бюст. Дело врачей ознаменуется продажей пианино – семья готовится к репрессиям. Половая зрелость наступает после знакомства с книгой «Мужчина и женщина». Чтобы заняться любовью с девушкой, Бродский-юноша баррикадируется от родителей чемоданами и старыми газетами. За репродукцией старинной гравюры прячет бутылку портвейна…

Еще ловчее, чем Бродский, с вещами обращаются его неожиданно старые папа и мама – Алиса Фрейндлих и Сергей Юрский изображают родителей Бродского с сороковых и до момента своей, а потом и его смерти. Видимо, мысль поручить роль молодых предков своего героя более подходящим по возрасту людям просто не приходит режиссеру в голову. Он так любовно воспроизводит время своего и Бродского детства, что просто не хочет впускать в него сегодняшних молодых людей. Первые десять минут фильма речь вообще идет почти только о Бродских-старших. Они поглощены друг другом – целуются, танцуют танго и разглядывают трофейное барахло. Мама играет с веером, папа – с фотоаппаратом. Сын с изумлением наблюдает за ними через отцовский бинокль. Впрочем, он здесь не надолго – «главный» Бродский здесь – Григорий Дитятковский в лысине и очках. И его задача – ностальгировать по детству. Например, по «Книге о вкусной и здоровой пище». Она так сильно привлекала маленького Йосю, что однажды он оказался внутри ее потрясающих картинок. Там он познакомился со Сталиным, который рассказал, из чего делают сардельки, и предупредил, что после его смерти в колбасные изделия будут засовывать целлюлозу. И советские граждане станут умирать от язвы желудка.

На такого рода ностальгию режиссер тратит так много сил и времени, что Бродский-поэт остается почти неохваченным. Так, пунктиром пересказаны времена, когда молодое дарование прибивается к гранд-даме российской словесности Анне Ахматовой. А сама гранд-дама, изображаемая Светланой Крючковой, появляется на экране только для того, чтобы загробным голосом предсказать ожидающий Бродского суд. Суд тоже покажут быстро, в основном, чтобы опять полюбоваться советскими психотипами – дураками и уродами. Без внимания останется и ссылка. Вместо нее в фильме появятся замечательные рисованные картинки, в которых Бродский изображается как грустный конь, везущий хвороста воз и погоняемый обнаженной красавицей. Вероятно, красавица символизирует Родину.

А заграничное житье-бытье, в том числе Венеция, о которой так много мечтал юный Иосиф, заменят фотографии и одна-единственная сцена в ресторане, где друзья-поэты травят анекдоты, аристократки изящно матерятся, а сам Бродский с большим достоинством исполняет «Очи черные». А когда окончательно набирается, звонит в Ленинград маме, чтобы уточнить слова советской песни. Одним словом, кабак. Хуже всего, что кабак реальный – съемки поющего Бродского документальны. Не удивительно, что из такой заграницы поэту у Хржановского больше всего хочется вернуться домой. Вот только непонятно, куда – родители умерли, полторы комнаты заселены другими, а любимый советский быт заполнен лексусами, наружной рекламой и равнодушными красавицами.

В общем, путешествия, или, вернее, возвращения на родину не состоялось. И не могло состояться в принципе. Получается, Хржановский снял фэнтези! С другой стороны, за фразу Хржановского о том, что после чрезвычайного Съезда кинематографистов Никите Михалкову не поможет никакой проктолог, мастеру можно простить все, что угодно.

Елена Некрасова, «Фонтанка. ру»