Марио Корти: «Россия должна обрести вселенскость»

Во время нашей беседы меня не покидало ощущение, что Марио Корти меня обманывает. Никакой он не итальянец. И дело вовсе не в правильном и литературном построении его русской речи. Он говорит абсолютно без акцента. Подчеркиваю – абсолютно. По-моему, так не бывает. Еще он написал на русском языке книгу прозы «Дрейф». И его проза, по словам Битова, очаровательна, умна и «борхезианска» – в лучшем смысле слова. Он – автор книги «Сальери и Моцарт». В юности Марио Корти учился в Миланской консерватории. В зрелости – был директором русской службы Радио «Свобода».

– Марио, книгу вы написали на русском языке. А думаете на каком? Вы ведь в России почти живете…

На том, на котором говорю. Мне достаточно легко это делать, когда речь идет о русском и итальянском языках. И рабочих языка у меня два – английский и русский. Русский – в основном. Да, мыслишь на том языке, на котором говоришь. Но есть проблема – ты мыслишь по-другому. Строй мысли меняется. Ты оперируешь теми терминами, которыми владеешь. В итальянском и русском они разные. Мне, конечно, легко использовать русские слова иностранного происхождения. Но мысль строится несколько иначе. Получается как бы два менталитета в одном человеке.

– Зачем вы писали «Дрейф»?

Во-первых, передачи на радио я всегда делал на русском языке. Был окружен многими русскими писателями. На Радио «Свобода» были Довлатов, Вайль, Померанцев. Они все писали. А я еще был их начальником. Лет мне было тогда много – 55. Но я решил попробовать. Кроме того, это был своего рода вызов. Сначала, наверное, на подсознательном уровне. «Дрейф» – анаграмма от Фрейд. И на русском я написал две книги. А вообще мне плохо пишется…

– Вы тот самый Аграфандр из своей книги, страдающий от того, что не мог синхронизировать скорость мышления со скоростью изложения?

Разумеется. Там я в трех ипостасях – Начинающий, Аграфандр и просто Я. И мне действительно плохо пишется. Особенно на родном языке. Очень трудно писать по-итальянски. Корректно – да, а вот изящно – нет.

– Как по Лао-Цзы: верные слова не изящны, изящные слова не верны? Вы какие искали?

Какие попадались, такие и выстраивались в ряд. И хотя писать на чужом языке – это действительно вызов, но в каком-то смысле делать это даже легче, потому что напрягаешься. В чужом языке слова ищешь. Получается какая-то странная стилистика, и это забавно.

– Вы пишете, что русизм есть комплекс верований, мифов, чаяний, представлений русских о себе, собственном назначении и исторической судьбе русского народа…

Я имел ещё в виду русизм иностранцев, которые подходят к русской культуре со стремлением ее постичь, хотя это очень трудно порой и для самих русских. Но есть в этом что-то притягательное…

– И что же?

Есть общие ценности. Человеческие. В русской литературе они появляются в устах простых персонажей в виде евангельских изречений. Притягательны человечность, духовность и чуждая европейскому языку стилистика. Культура другая. Итальянская культура в основном городская. А в русской классике – крестьянская. Крестьянская мудрость была, конечно, и у крестьян Европы, но мы об этом знаем почему-то меньше. В европейской литературе крестьянин – не главный герой. И контраст существует: русский крестьянин – это такая доброта. Сравнить с чем-либо трудно. Хотя психология рабов в Америке тоже породила христианскую, человеколюбивую культуру. Имею в виду их песни – спиричуэлс.

– Процитирую то, что меня удивило: «Русские вечно замыкаются. Ищут себя в себе. Знают ли они, что можно себя найти, отражаясь в чужих глазах?» Разве европейцы меньше копаются в себе? Они же идут по жизни под руку с психоаналитиками…

Да, но это поздний феномен. Он сосуществует с другим, более практичным подходом. Мне лично не нравятся рефлексии. Люблю скорее слово «созерцание». Постоянно думать о себе, копаться в себе – это не решает наши проблемы. Эти проблемы решаются, когда мы находим дело, которое любим и делаем, не очень задумываясь о том, почему. Задумываемся только о целях. А перебирать то, что у нас внутри, – потеря времени. Это не лечит нас.

– Почему вы считаете, что существительное «интеллектуал», возможно, русское изобретение? Насколько я знаю, русское изобретение – слово «интеллигент»…

Да, изначально понятие «интеллектуал» имеет французские корни, но в частом употреблении это понятие появилось после появления слова «интеллигент» в России. Правда, эти два слова имеют разное значение. Хотя иногда и совпадают. И вообще слово «интеллигент» употребляется с разными значениями и в самой России.

– Мне кажется, что слово «интеллигент» – это скорее о душе, а «интеллектуал» – о наполнении мозга…

А врач – это интеллектуал? Или ученый? Ученый становится интеллектуалом, как в случае с Эйнштейном, когда начинает писать о другом. Когда он занимается наукой, его нельзя назвать интеллектуалом. Сахаров занялся проблемами мира и стал в советском обществе диссидентом. Есть моменты в жизни, когда мы должны выбирать. Всех волнует то, что происходит вокруг. Иногда ситуация требует нашего вмешательства или нашего выбора. И в такой момент мы становимся не интеллектуалами, а гражданами. И если уж сложилась такая категория людей – интеллектуалы, то их первоочередная задача и вообще смысл существования – это критический взгляд на все окружающее.

– Почему в России все дороги ведут в Москву?

А почему в России нет общенациональных газет, которые распространялись бы по всей России, а издавались бы, допустим, в Екатеринбурге или Петербурге? Как в Германии – главные газеты издаются не в Берлине и не в Бонне. В Великобритании очень хорошая газета «Гардиан» издается в Манчестере. В США «Лос-Анджелес таймс», «Чикаго трибьюн», «Нью-Йорк таймс» – не столичные.

– Вы нашли для себя ответ на вопрос?

Нет, вопросительный знак остался. Наверное, это связано с тем, что там, где власть, все и сосредоточивается. И мне кажется, что это неправильно. В Италии, например, в провинции живется лучше, чем в больших городах, – комфортнее и уровень жизни более высокий. Там есть все, что и в мегаполисах, только спокойнее и нет стрессов.

– Но в Италии ведь нет таких провинций, как в России, где нет света, газа…

Нет, конечно, потому что страна маленькая. Кроме того, есть традиции свободных республик, государств, королевств. В России нет традиции коммунального управления. Я уже не говорю о региональном, потому что есть регионы, большие по площади, чем Италия. В России нет природных границ. Много тайги, степей, равнин. А в Европе – микропространства. Но было бы неплохо, если бы в России люди думали на уровне коммунальном, провинциальном, региональном, а не ждали все откуда-то.

- Итальянские коммунисты пользуются популярностью на родине?

Коммунизм в Италии – довольно расплывчатое понятие. После перестройки они тоже как-то преобразовались и перестали называть себя коммунистами. Правда, остались пока две довольно маленькие коммунистические партии.

- Почему две?

Раскол произошел. Но это в традициях международного коммунистического движения. Ленин-то все время шел на раскол – эсеры, большевики, меньшевики… Они отличаются друг от друга по степени радикализма. Одна партия – итальянские коммунисты, вторая – партия коммунистического возрождения. У каждой незначительный процент популярности. А вообще-то, сильными компартии были тогда, когда рабочие были социальной силой. Сейчас рабочих в современном обществе стало меньше. Кроме того, когда существовал Советский Союз, он был маяком.

- Вы считаете авантюристов очаровательными людьми. При этом пишете, что в детстве к ним относятся как к ублюдкам. А Билл Гейтс – авантюрист?

Нет, он предприниматель. Но люди, которые чего-то добиваются, что-то создают и меняют реальность, – это люди отважные, любящие риск. Без риска ничего не добьешься. И в этом смысле Билл Гейтс – авантюрист. Русские часто говорят: реальность такова, что ничего не поделаешь. У России, дескать, такой менталитет. Но ведь реальность можно менять. И ее меняют люди, которые с ней не считаются. Мечтатели. Кому удается, кому – нет. Что, Колумб не был мечтателем? Он до 50 лет упивался идеей, которая была ложной. Не знал, что между Европой и Азией есть еще один континент. Когда туда попал, думал, что это Азия. Но какие радикальные изменения произошли после этого в истории человечества! А его никто не хотел финансировать. Все люди, которые совершают исторические подвиги, в основном мечтатели.

- Прогнозируете для себя будущее России?

Я вообще скептически отношусь ко всяким пророчествам. Еще более скептически отношусь к проекциям, комплексным анализам, стремлению предсказывать будущее. Мне нравятся пророки прошлого – вроде Достоевского, – которые иногда совершенно ненаучно, но попадали в точку. А сейчас это основано на каких-то исследованиях, и я не вижу, чтобы эти предсказания были точнее, чем пророчества прошлого из Библии или пророчества такого рода писателей, как Достоевский.

- Но сейчас же многие сравнивают то, что происходит, с различного рода предсказаниями…

– Да, сейчас многие вам скажут: мы предвидели то, что произошло в России начиная со второй половины 80-х годов прошлого века, – гласность, перестройку, падение коммунизма, развал Советского Союза. Неправда, никто этого не ожидал. Для всех нас это был сюрприз. Что касается будущего России… Дело в том, что мы сейчас живем в глобальном мире. И думаем уже в планетарном масштабе. И нас волнуют определенные феномены, которые касаются всех, – глобализация, рост населения, появление на политическом горизонте новых величин типа Китая и Индии. А роль России будет зависеть от того, как она будет себя позиционировать в этом глобальном пространстве. Мне хотелось бы, чтобы у России появилось моральное превосходство, какое было у Соединенных Штатов. По-настоящему моральное превосходство. Чтобы – по-достоевски – была вселенскость. А сейчас я вижу возврат к традиционным для русской истории установкам о происках иностранцев. «Нас не любят» – эта тема часто появляется в средствах массовой информации. Но если говорить об этом, то в мире гораздо больше антиамериканизма, чем русофобии.

Беседовала
Наталья Кузнецова

Полностью материал читайте в газете «Ваш тайный советник» от 18 февраля 2008 года.