Алексей Венедиктов призывает журналистское сообщество к бдительности

Поправки к новому закону о СМИ, проблема конфиденциальности источников информации, соблюдение антитеррористической конвенции, последствия принятого Страсбургским судом решения по делу Гусинского – своим взглядом на эти вопросы поделился с «Фонтанкой» главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов.

Главный редактор радиостанции «Эхо Москвы» Алексей Венедиктов ответил на вопросы «Фонтанки».

- Алексей, вы являетесь членом Индустриального комитета, объединяющего руководителей ряда федеральных СМИ. Этот комитет разрабатывает новый Закон о средствах массовой информации. Какова судьба законопроекта?
- Комитет закончил разработку проекта Закона и внес предложение президенту Путину, чтобы он от своего имени отправил этот документ в Государственную Думу.

- А затем в проект вкрались какие-то изменения?
- Да, это история забавная. Естественно, президент может написать свой проект, группы, которые вокруг него, могут принять участие в моделировании этого закона. Но все-таки, на мой взгляд, в этом вопросе есть вещи принципиальные, которые медийное сообщество не может игнорировать. Одна из таких принципиальных позиций – СМИ и выборы. На последнем заседании индустриального комитета, когда обсуждался этот закон, мы единогласно подписали письмо Путину с просьбой изъять из этого проекта историю с избирательным правом. Напомню, что Центральная избирательная комиссия всячески лоббировала, чтобы деятельность средства массовой информации могла быть приостановлена, то есть отозвана лицензия, за нарушение правил избирательной кампании. В судебном порядке, не в судебном порядке – не имеет значения. Все члены индустриального комитета – а мы все люди очень разные - при этом проголосовали единогласно. 8 апреля, через полгода после того заседания, мы получили из администрации президента закон, который прошел, видимо, какие-то круги тайных советников. И обнаружили полностью восстановленной эту главу. То есть не восстановленной, а появившейся откуда ни возьмись. Мы этот закон не подписывали, хотя президент вправе вносить все, что он хочет . Но это уже не наш закон.

- В этом проекте есть еще одна принципиальная вещь. Это обязательство, касающееся источников информации.
- Да. Это предмет для дискуссий. Дело в том, что в нынешнем законе, как известно, источники информации журналиста раскрываются только по решению суда. Это во всем цивилизованном мире так. И, кстати, очень многие случаи известны, в том числе и в Австрии, и в Соединенных Штатах Америки, когда журналисты даже по решению суда отказывались называть источники и садились в тюрьму за неуважение к суду, за несоблюдение закона, но не раскрывали свои источники информации. В проекте появляется странная фраза: «по запросу или решению суда». Ну, понятно, что запрос пишет секретарь суда. Для этого не нужно разбирать дело по существу, для этого не нужно вызывать журналистов или главных редакторов, для этого надо направить бумагу: напишите нам, кто вам дал эту информацию. Это уничтожает конфиденциальность информации. А в условиях демократического общества конфиденциальность источников очень важна. Есть еще масса спорных моментов. Например, если в действующем законе о СМИ владельцы впрямую не могли вмешиваться в редакционную политику, это было запрещено, то в новом законе им предоставляется такое право. Я выступаю против этого, хотя оказался в меньшинстве.

Я думаю, что сейчас надо сосредоточиться вокруг попыток внесения этих поправок в Закон о средствах массовой информации, потому что с виду невинные истории обычно кончаются тяжелыми вещами. Например, в Конституционном суде мы воевали против законодательства о выборах, ущемляющего права СМИ во время избирательных кампаний, и выиграли этот процесс. Но, как теперь оказалось, в провинции было возбуждено 17 дел против журналистов на основании того закона, который остановил Конституционный суд. В провинции вовсю стали применять этот закон. Кажется, ерунда, безобидно, но расправиться с неугодным журналистом, пользуясь совершенно безобидными формулировками в законе или поправками к закону, ничего не стоит.

- Вы считаете, что журналистское сообщество может эффективно отстаивать свои интересы?
- Я просто обратил бы внимание, что после событий на Дубровке, когда и руководители Индустриального комитета, и другие главные редактора средств массовой информации подписали антитеррористическую конвенцию, никаких претензий к освещению терактов в СМИ не было. А ведь уже были взрыв в московском метро, «Трансвааль» – не знаю, теракт или не теракт, 9 мая – Кадыров. Это доказывает, что саморегуляция, договоренность внутри сообщества, как это делается в цивилизованных странах, на самом деле важнее, чем закон. Мы подписали декларацию - и никто ее не нарушит.

- Все так. Но пока что больше не было такой ситуации, с точки зрения журналистики, как события на Дубровке.
- Тем не менее, держали в голове конвенцию. Например, я точно знаю, что у журналистов двух печатных изданий во время следствия по делу Мужихоевой были сведения о местонахождении баз подготовки террористов. Они не были опубликованы. А эти террористы сейчас арестованы. То есть вместо того, чтобы добиться сенсации, опубликовать это в своей газете, чтобы эти террористы успели сбежать, журналисты этого не сделали. Сами. А раньше делали.

- Это нормальные принципы журналистики.
- Вот нормальные принципы журналистики, как раз я и повторяю, регулируются внутренним пониманием менеджеров.

- Мне представляется, что сами по себе конвенции, когда журналисты говорят, что мы на себя берем какие-то добровольные ограничения, немножко от лукавого.
- Это не добровольные ограничения. Конвенция – это не ограничение вообще. Конвенция – это выработка правил. В философском смысле любое правило – это ограничение. Конвенция – это попытка понять: мы одинаково смотрим или нет, договориться о терминах, договориться о границе. Это не ограничение, потому что если у человека и раньше как бы стояла здесь линия, он ее не перейдет. Зато другие люди начнут себя сверять с этим человеком. Это очень важно. Закон гораздо хуже. Закон – это правило, навязанное извне корпорации людьми, которые не понимают в этом ничего. И я не вижу особенных ограничений по антитеррористической конвенции. Единственное ограничение, например, было не брать интервью у террориста во время совершения преступления. Но после-то можно. Этот пункт, который я сам написал, списан из германских правил. Нельзя брать интервью у преступника во время совершения преступления. Потому что именно этого он и хочет.

- Ну, процесс может быть растянут. Тот же Масхадов или Басаев - они сейчас совершают преступление или не совершают, с точки зрения закона?
- Не знаю. Не вижу никаких причин не взять интервью у Масхадова, если он в своем интервью не будет нарушать закон.

- А кто-то может считать, что он сейчас совершает преступление.
- Ну пусть они так считают, это уже вопрос трактовки, но если идет терроризм, захват заложников... Захват заложника – это преступление. Что такое заложник? Заложник – это невинная жертва. Захват невинной жертвы это преступление. Здесь нет расхождений. По Масхадову, наверное, есть. И по Закаеву, наверное, есть. И по Гусинскому, и по Ходорковскому – точно есть. Сейчас взять интервью у Ходорковского, подождите... Ну он же, как бы, и так далее. Так можно далеко зайти. Но есть четкое понимание, что террорист, захвативший заложников, это преступник. И в момент захвата заложников интервью брать нельзя. Иначе как с разрешения штаба, для того, чтобы разменять на жизнь заложников. Все прописано точно.

- Вы с Владимиром Гусинским связывались после решения Страсбургского суда, вынесшего решение в его пользу?
- Да, конечно. Я его разбудил, он был в Америке. Во всяком случае, у него это было семь утра. И поздравил его с тем решением, он был вполне доволен. Он сказал, что он, правда, не ожидал такого резкого решения, он понимал, что доказать юридически то, что его арестовали, для того, чтобы продать бизнес, очень сложно. Тем не менее, его адвокаты это сделали, и он очень доволен.

- На ваш взгляд, это решение что-нибудь меняет в системе координат, которая сложилась у нас в стране?
- Есть два очень серьезных последствия этого решения. Последствие первое. Вот с этим решением Страсбургского суда Гусинский может идти в суд общей юрисдикции и говорить о том, что у него отняли собственность. Это юридическая база. И требовать либо компенсации по деньгам, а это миллиарды долларов, либо возвращения собственности. Это первое последствие, которое может наступить, если господин Гусинский захочет...

- А захочет ли он?..
- Ну, это его дело. Если это вопрос коммерции, то здесь, конечно, обеим сторонам надо договариваться. Есть решение суда – оно может не нравится, может нравится, но оно есть и надо пытаться договориться, иначе можно получить еще один судебный процесс. Причем процесс в какой-нибудь европейской стране или в Америке. Там, где нет такого давления на правосудие. По-моему, совершенно никому это не надо, ни Гусинскому, ни Российской Федерации. Сразу хочу сказать, что обжаловать решение суда в Страсбурге будет тяжело. Если государство все же пойдет на это, как обещал уполномоченный при Европейском суде Павел Лаптев, то надо учесть, что Россия в Страсбурге все дела против своих граждан проиграла, но никогда не обжаловала. Теперь решила обжаловать, забыв о том, что это решение принято единогласно, забыв о том, что семь судей, которые приняли это решение, будут участвовать в решении большой палаты, которая утверждает решение, если поступает апелляция. Хочется еще раз привлечь внимание к этому делу? Нет вопросов. Это первое последствие. Второе последствие заключается в том, что, хотя Европейский суд не имеет прецидентного права, тем не менее, совершенно очевидно, что действия российских правоохранительных органов – а это не судебные, это прокурорские действия, следственные действия - создают прецедент по делу Ходорковского. И в практике Европейского суда есть такое правило, что если поступают аналогичные дела из аналогичной страны, то они рассматриваются по ускоренной процедуре.

- Что будет дальше с «Эхо Москвы»? Ваши переговоры с «Газпром-медиа» так ничем и не закончились?
- Смотря о чем. Краеугольным камнем наших переговоров является невмешательство «Газпрома» и «Газмпром-медиа» в нашу редакционную политику. Что касается руководящих органов – совета директоров, то на 2004-2005 год мы нашли совершенно уникальную возможность. «Газпром» в совете директоров, во всяком случае, мы так договорились, будет представлен четырьмя директорами, «Эхо Москвы» - тремя директорами и будет теперь два независимых директора. Один остается Евгений Ясин, глава Высшей школы экономики, а другой независимый директор – это Владимир Туманов, бывший председатель Конституционного суда, бывший судья в Европейском суде и ныне председатель Совета судей при президенте. Это для нас великая честь, это вопрос репутации. И, конечно, довольно трудно уговаривать этих людей с безупречной репутацией, которая устроила и «Газпром» как государственную корпорацию, и журналистов радиостанции. Но нам удалось договориться, и «Газпром» тоже, по-моему, очень гордиться двумя независимыми директорами. Это тоже поднимает репутацию средства массовой информации, где контролирующий акционер «Газпром». Я думаю, что это удача.

- С новой администрацией президента вашей радиостанции стало работать легче или труднее? То есть, изменились ли условия работы на федеральном уровне?
- Нет, ничего не изменилось. «Эхо Москвы» – это явление. И любая администрация это понимает. Мы являемся субъектом игры на информационном поле. Естественно, когда приходят новые люди, с ними заново надо устанавливать какие-то личные контакты. Да, были личные контакты со многими членами предыдущей администрации. Пришли новые люди, я с ними знакомлюсь, общаюсь.

- Эти отношения не мешают? С одной стороны, вы с ними знакомы, а с другой стороны, приходится часто их критиковать.
- Секундочку. Знаком с ними я, а не мои журналисты. И мои журналисты не знают, в каких я отношениях с Медведевым или Сурковым, или с Грефом. Им и не надо это знать. Они работают так, как они считают нужным. Они знают, что моя работа заключается в поддержании контактов с Зюгановым, с Лимоновым, с Жириновским, с Явлинским, с Немцовым, с Грызловым. Это контакты менеджера. Да, конечно, возникают проблемы. Возникают проблемы сейчас с Юрием Михайловичем Лужковым, потому что мы, естественно, обозревая прессу, обозревали и слухи о его здоровье, и было выражено неудовольствие. Ну, выражено неудовольствие, ну что я могу сделать. Об этом написала газета «Известия». Писала газета «Коммерсант». Или история с его женой, с этим миллиардом долларов. Мы не можем не обозревать журнал «Форбс». Это невозможно, это непрофессионально. Не доволен. Точно так же, как, условно говоря, категорически недоволен Зурабов тем, что мы не так освещаем замену льгот на денежные компенсации. Даже, говорят, жаловался президенту на «Эхо Москвы». Еще по этому поводу не хватало жаловаться президенту. Но они же взрослые люди, они понимают, что мы занимаемся информированием и анализом ситуации. И для них всегда открыта дверь, приди и выскажи свою точку зрения, проанализируй этот случай.

Беседовал Александр Горшков,
Агентство журналистских расследований