Славься, козел отпущения!

Михаил Трофименков о лучшем французском детективе последних десятилетий:

Только что выпущенный издательством "Амфора" роман Даниэля Пеннака "Людоедское счастье" рекламируется на обложке как "лучший французский детектив за последние пятнадцать лет". Позволю себе не согласиться, притом категорически. Не за последние пятнадцать - а за всю историю галльского криминального жанра. Не "лучший французский" - а просто лучший, написанный в мире за последние десятилетия. Да и не детектив это вовсе, а шедевр современной прозы.

"Людоедское счастье", вышедшее во Франции в 1985 году, - первый том эпопее о Бенжамене Малоссене, в 1997 году уже выходивший в "Азбуке" под одной обложкой со вторым, "Феей Карабина". Переводился и третий - "Маленькая торговка прозой". Но эти издания развеялись как дым, так что инициативу "Амфоры" можно считать вторым рождением Пеннака, которым мы обязаны блестящим петербургским переводчикам К. Долинину и А. Беляк. Надо надеяться, что на русском языке выйдет весь цикл, вплоть до последнего - на данный момент - романа "Плоды страсти".

Впрочем, заявив, что пеннаковская эпопея - и не детектив вовсе, я несколько погорячился. Как-никак, именно этот автор, о котором я знаю только то, что ему 57 лет, он - кажется - преподаватель лицея из славного парижского квартала Бельвиль и что по нему сходят с ума французские интеллектуалы (а больше ничего и знать не хочу), воплотил мечту Борхеса об идеальном детективе. Одну из своих новелл Борхес стилизовал под некролог несуществующему великому писателю. Среди прочих литературных утопий, изложенных там, Борхес повествовал и о детективном романе, в котором идеальная разгадка начисто снималась последней фразой: "Все думали, что встреча двух шахматистов была случайной". Ошеломленный читатель перечитывал роман и убеждался в том, что предложенная ему разгадка обманчива. Утопия на то и утопия, чтобы никогда не реализоваться, а то стыда и горя не оберешься. Сам Борхес такой роман и писать бы не стал. Так вот, преступление в "Маленькой торговке прозой" разгадано в первой же фразе. Более того, во фразе совершенно абстрактной: "Смерть есть процесс прямолинейный". И только на последних страницах читатель понимает, что в ней-то и содержится ключ к кровавой бойне, разыгравшейся вокруг министра, сочиняющего бестселлеры. Прибавьте к этому, что главному герою, тому самому Малоссену, в первой же трети книги снайпер всаживает пулю в мозг, и оставшееся время действия он лежит в беспробудной коме, а в голове его все вертится и вертится пресловутая фраза про смерть, а его еще и постадийно режут и продают на донорские органы, вы поймете, что Пеннак - автор, мягко говоря, из ряда вон выходящий.

Французский детектив в исторической ретроспективе выглядит вполне безрадостно. Сначала - сплошная рокамбольщина, фантомасовщина и арсенлюпеновщина, читать которую ныне, как и любой бульварный роман-фельетон, просто скучно. Хотя именно этим авантюрным текстам многие советские интеллигенты обязаны жизнью. Их было очень практично "тискать" как "романы" уркам в колымских лагерях за миску баланды и освобождение от общих работ: подробности смотрите у Варлама Шаламова. За джентльменами-грабителями пришел сименоновский комиссар Мегрэ, пахнущий красным вином, несвежими носками и супом своей мадам. Из сотен романов Сименона в памяти остается только представление о Париже как о городе непрерывного дождя, пахнущее псиной полотенце в участке и гениальный заголовок "Бедняков не убивают".

В 1950-х на смену комиссару Мегрэ, столпу буржуазного миропорядка, пришли лихие парни, последние хранители понятий "среды" (как во Франции называют уголовный мир), часто придуманные не менее лихими авторами, получившими образование в лучших тюремных библиотеках Франции: Жозе Джованни, Альфонсом Бударом, Альбером Симоненом. Вспомним списком картонную психопатологию Буало и Нарсежака, вдохновившую, впрочем, Хичкока на один из его лучших фильмов "Головокружение", запутанные до полного изнеможения читателей романы Себастьяна Жапризо ("Дама в очках с ружьем в автомобиле") и уморительную языковую игру эпопеи Сан-Антонио о комиссаре Сан-Антонио. Ренессанс детектива наступил во Франции на волне разочарования, накатившей после праздника жизни на майских баррикадах 1968 года. Хороший детектив пессимистичен по определению: этого добра в романах 1970-х навалом. Замечательный Жан-Патрик Маншетт даже сошел с ума на почве пессимизма. То ли потому, что его друга, великого философа, автора концепции "Общества зрелищ" Ги Дебора обвинили в убийстве другого его друга, издателя и кинопродюсера Жерара Лебовичи. То ли потому, что коммерческий кинематограф безбожно изуродовал его лучшие романы, например "Троих надо убрать", в подлиннике не имеющего ничего общего с шедшей на советских экранах туповатой стрелкой с Аленом Делоном. Впрочем, скорее всего, вторая причина тут ни при чем: Маншетту было на кино наплевать. Даже когда он вел кинокритику в сатирическом еженедельнике, он посылал смотреть фильмы своего сына и писал рецензии на основе его пересказов.

Но главное в детективе, наследующем 68-му году (а к этой ветви относится и Пеннак), - его ожесточенный анархизм, ненависть ко всему светскому, респектабельному, внешне гламурному, но прогнившему изнутри. Охранительный детектив во Франции не пройдет, "правый" детектив не пройдет никогда, да он и не интересен. В одном из романов Пеннака бывший министр упрекает Малоссена: дескать, вы зря думаете, что Париж - это Бельвиль. Но Пеннак упорствует: его герои никогда не выйдут на Елисейские Поля, вряд ли найдут дорогу на площадь Согласия, а желание подняться на Эйфелеву башню для них - признак серьезной психопатологии.

Бельвиль - это воплощение анархистской мечты, территория свободы, нерушимая баррикада против любого расизма, против любых поползновений государства. Когда-то Бельвиль был пролетарским районом. В одной из песен Парижской коммуны были такие слова: "Монмартр, Бельвиль, стальные легионы". Ныне Бельвиль, в котором мне посчастливилось (не побоюсь этого слова) жить, - мир в миниатюре, карнавал языков и цветов, не затихающий, в отличие от чопорного Парижа, до рассвета. Достаточно сказать, что только здесь сильно за полночь можно купить бутылку. Супермаркеты с надписями-иероглифами и безумно дешевыми китайскими ресторанами с названиями вроде "Пьяный поэт" соседствуют с баром на углу, который держит обворожительный пахан Мулуд, первым делом выясняющий, завидев незнакомое лицо, кто вы и к кому приехали. Вином под разговор он, естественно, угощает. Местечковые мамаши, каких можно представить себе разве что в Бердичеве лет сто назад, шествуют в синагогу с детьми и забитыми мужьями мимо таиландских и японских лавочек. Сербы и хорваты вовсе не горят желанием превратить разделяющий их бульвар Бельвиль в линию фронта. А в садике соседнего дома можно увидеть лучшую костюмершу французского кино, поливающую кустистую марихуану и прилегшего отдохнуть автора "Полы Х" Леоса Каракса. Одним словом, рай земной.

Именно здесь живет герой Пеннака Бенжамен Малоссен и его "племя". Племя с каждым романом все разрастается и разрастается. Его номинальный вождь - мама Малоссена - постоянно отсутствует, увлеченный очередным романом. Новости о семье она узнает по телефону. По явственному похрустыванию печенья в мембране понятно, что она завтракает в постели в очередном отеле, который может оказаться в любом уголке мира. Возвращается она только для того, чтобы произвести на свет очередной "плод страсти". Поэтому на попечении Малоссена - его единоутробные братья и сестры, подсчитать которых я отчаялся. Среди них - матерщинник Малыш, фотограф Клара, Жереми, взорвавший в пароксизме увлечения химическими опытами родную школу, гениальная предсказательница будущего Тереза. Одному полицейскому она, например, нагадала, что в ближайшее время он заболеет редкой болезнью с непонятным ни для кого из героев названием. И только когда в него всадили несколько пуль, выяснилось, что речь шла о "переизбытке свинца в организме".

Да и сам Малоссен способен невзначай творить чудеса. Новорожденным детям дают здесь сумасшедшие имена. Одну девочку назвали Верден в честь самого кровопролитного сражения Первой мировой войны. А сына самого Малоссена - Месье-Малоссен-Малоссен. Его подруга, а затем и жена - "тетя Джулия", клептоманка, которую в бытность свою работником универсама (об этом ниже) он застукал за кражей свитеров, и отчаянный репортер, работающий на легендарный в свое время левый журнал "Актюэль". Дабы представить себе нравы, царящие в семейке, достаточно сказать, что братья и сестры приветствовали Джулию вопросом: "И как с такими сиськами вы ухитряетесь спать на животе?"

Да, чуть не забыл невероятно вонючего и невероятно чувствительного Пса Джулиуса, обладающего незаурядным гражданским сознанием. В разгар предвыборных кампаний, например, он методично обгаживает плакаты ультраправых кандидатов. Больше всего на свете все они любят сказки. "А мне видится Дед Мороз, гигантский и прозрачный, возносящий над этой застывшей людской сумятицей свой жуткий каннибальский силуэт. У него вишнево-красный рот, у него белая борода, он добродушно улыбается. А из углов рта торчат детские ножки. Это последний рисунок Малыша - вчера, в школе. Можете себе представить морду учительницы: "По-вашему, нормально, что ребенок в этом возрасте рисует такого Деда Мороза?" "А сам Дед Мороз, - ответил я, - это, по-вашему, нормальное явление?"

Как только кто-то из сестренок собирается жениться, сама природа восстает против такой измены "племени". В лучшем случае свадьба завершается массовой дракой в соборе Парижской богоматери с тремя тяжелоранеными, в худшем - чудовищно жестоким убийством жениха-директора образцовой тюрьмы.

Напоминает эта семья разве что семейку Адамс в реалистическом декоре. Но, уверяю вас, что, прочитав хотя бы один роман Пеннака, вы будете возвращаться в дом Малоссенов как к самым родным и близким людям, настолько они все хороши и нормальны на фоне безумия, подкарауливающего за пределами квартала Бельвиль. Впрочем, "племя" включает в себя не только родственников. В него входит и многочисленное арабское семейство, следящее за порядком в квартале и больше всего в жизни ненавидящее полицию. И мудрый серб Стожил, рассказывающий притчу о маленьком партизане, спавшем с эсэсовскими офицерами, чтобы поточнее их взрывать (конечно же, он говорил о себе), и обучающий бельвильских старушек стрельбе в подпольном тире, дабы они могли обороняться от блуждающего по Бельвилю маньяка. Одна старушка, кстати, воспользовались приобретенными навыками, чтобы пристрелить как раз полицейского, вознамерившегося перевести ее через колоссальную замерзшую лужу ("Фея превратила дядю в цветок", - восторженно рассказал об этом домочадцам Малыш). И старый вьетнамец-полицейский, так долго притворявшийся в погоне за маньяком безобидной китаянкой-пенсионеркой, что приобрел незаурядные навыки няньки. И чернокожий эксперт по китайской поэзии Луса де Касаманс. И кокетливый педераст Тео. И прочая, прочая, прочая. И у каждого - своя история, расцвечивающая романы Пеннака вставными новеллами, одна причудливее другой.

Но самое главное - профессия Малоссена, превращающая детективные романы в сумасшедшие притчи о природе человеческой. Он работает «козлом отпущения. Сначала - в универмаге, где именно он должен, рыдая и пуская сопли, брать на себя перед клиентами вину за взорвавшуюся стиральную машину, да так, чтобы расчувствовавшаяся жертва отказывалась от любых претензий к фирме, лишь бы не увольняли этого славного и такого незадачливого парня. Затем - в издательстве колоритнейшей Королевы Забо, где в его компетенции - объяснять отвергнутым авторам, что они достойны чуть ли ни Нобелевской премии, и уговаривать их не громить офис. Но "козел отпущения" - не только функция в отлаженном механизме общества потребления. Это - онтологическое состояние нормального человека в современном мире.

По пятам Малоссена идут преступления, в которых, конечно же, логичнее всего - в силу объективных обстоятельств - заподозрить его. Его немедленно не одевают в наручники только в силу того, что на его лице буквально написана его абсолютная невиновность, неспособность на зло. Но козел отпущения есть козел отпущения. Именно Малоссену приходится - с помощью всего "племени" - разоблачать преступников, неизменно связанных с липкой, вековечной махиной Власти, желающей сожрать его милый, родной Бельвиль. В "Людоедском счастье" с непонятной периодичностью бомбы разносят в клочья старичков, посетителей магазина, в котором Малоссен работает. В "Фее карабина" кто-то методично подсаживает на героин безобидных бельвильских пенсионеров. В "Маленькой торговке прозой" "козлу" приходится изображать на людях анонимного автора супер-бестселлеров, воспевающих дикое капиталистическое накопление и получать, вместо него, пулю в голову. А в начале "Плодов страсти" герой понимает, что на этот раз "меня обвинят не в том или этом, нет, нет, нет, меня обвинят во ВСЕМ".

Уже одно это делает Бенжамена Малоссена фигурой, безусловно, родной любому вменяемому читателю. Но то, что эпопея продолжается, внушает надежду на возможность защитить - даже в современном мире - себя и свое "племя".

Фонтанка.ру