ПоделитьсяГлава благотворительного фонда «Доброта» Яков Рогалин месяц провёл под арестом в ДНР. Его подозревают в измене самопровозглашённой республике. Изменял он ей, как полагают в МГБ, с остальной Украиной. А также с другими странами, откуда приходили пожертвования.
Донецкого хирурга Якова Рогалина, кандидата медицинских наук, главу благотворительного фонда «Доброта», подозревают в измене родине, то есть самопровозглашённой республике. После месяца заключения доктора отпустили. Он бросился благотворить дальше и от вопросов о «подвалах МГБ» отмахивается: «Плюнуть и растереть, – нетерпеливо бросает он. – Я другим живу. А кто здесь прав, кто виноват – чума на оба ваши дома».
«Другое» – это благотворительность. Доктор Рогалин построил её как суперуспешный маркетинг, а свой фонд называет «гипермаркетом благотворительных проектов». В мирное время он ухитрялся вовлечь в благотворительность МРЭО, бюджетников и инвалидов. Замахнулся на церковь, но там случилась особая история. Об этом доктор Рогалин рассказал «Фонтанке».
- Яков, поскольку вас подозревают в измене ДНР, я тоже спрошу для начала: вы на референдум-то в мае 2014-го ходили?
– Нет, потому что я ни на какие референдумы не хожу никогда. И само проведение референдума, скажу вам честно, я даже не воспринимал как какое-то значимое событие. Ну, были какие-то манифестации… Я почти полностью занимался своим фондом. И фонд был успешен. А успешен фонд может быть только тогда, когда он независим. И я умышленно держался в стороне от политики. Как врач. Я вообще моделирую деятельность своего фонда как работу врача: он должен заниматься благотворительностью, независимо ни от чего.
- Хотите сказать, что вы оставались над схваткой?
– Пытался. Фонд «Доброта» старается помогать всем нуждающимся, а нуждающихся вдруг возникло колоссальное количество. Страдают, прежде всего, дети. Вы можете поделить детей на «хороших» и «плохих»? А вообще нуждающихся людей – можете? Может быть, оттого, что я проктолог, мне понятно, почему у нас всё так происходит. Я вижу людей изнутри. И содержательно, уверяю вас, люди одинаковы везде.
- Как тогда вас угораздило попасть в тюрьму?
– В тюрьме я оказался согласно действующему сейчас в ДНР уголовному кодексу 1961 года. Всё делалось с подписью прокурора, всё как надо. Пришли ко мне домой с автоматами, в балаклавах, сказали, что я задержан в силу наличия ряда подозрений. И я с ними солидарен: более подозрительного фонда, чем наш, трудно найти. У нас устойчивые связи с пятнадцатью странами мира, оттуда приходят пожертвования. Тем более что 99,9 процента фондов в 2014 году сдрыснули. Умудрился сбежать даже местный «Красный крест». Я им звонил и спрашивал: как же так, ведь есть ресурсы, есть нуждающиеся… Они отвечали: здесь, мол, опасно. Я кричал: вы же и должны работать, когда опасно, когда опасности нет – вам тут делать нечего! Нет – сдрыснули. Как и основная масса. Фонд Ахметова вернулся через пару месяцев. Но был период, когда кроме фонда «Доброта» не было ни одного. В общем, меня задержали, а через 30 суток отпустили. Похоже, что они сразу поняли, что очень круто погорячились.
- Известный человек, известный фонд…
– Да! И получилась фигня полная. Но и выпустить сразу нельзя. Я вот пытаюсь поставить себя на их место. Ведь нас в течение этих трёх лет посещали каждые три месяца. Просто едут мимо – «а что это такое тут?».
- Ваш фонд существовал к этому времени 18 лет, вряд ли они первыми заинтересовались.
– Точно: это не с них и началось. В 2002 году фонд «Доброта» в течение месяца проверяли сразу девять контролирующих органов. Кого только можете вообразить. Управление юстиции – да. СБУ – да. Налоговая инспекция – да…
- Чего хотели-то?
– Тогда? Были разосланы письма во все возможные инстанции: фонд ворует гуманитарку.
- Многие фонды ведь, наверное, и вправду воровали?
– Не то что многие! Фонды в основном и создавались, чтобы дербанить эту гуманитарку. У вас же всё то же самое было. Если есть возможность без пошлины ввезти сигареты и водку, так надо быть совсем ленивым идиотом, чтобы этого не сделать! Потом приняли законы – стало нельзя. Но в основном кто работает в благотворительных фондах? Лузеры.
- Зачем же вы занялись гуманитаркой? Вы тоже были лузер?
– Я здесь был уже довольно известным хирургом, заведующим отделением. Плюс занимался бизнесом. Мне говорили: ни в коем случае не лезь в это, потому что даже если ты будешь работать честно, тебя замажут. Ну, я решил: посмотрим. И в 2002 году всё-таки принял гуманитарку. И я столкнулся с особым родом нарушений, он до сих пор существует: под видом гуманитарки ввозятся фактически посылки для родственников. Вот такой «посылторг» устроили русскоговорящие товарищи, приехавшие с фурой из Бельгии. Груз состоял из полной рухляди, каких-то поломанных инвалидных колясок, очков с поломанными дужками, а среди этого – ящики, на которых фломастерами были написаны адреса. Очень похожие на посылки. С фамилиями. Кстати, недавно мне предложили принять такую же помощь из России. Предупредили: часть можете сами распределить, а часть надо отдать конкретным людям.
- А нельзя?
– Когда жертвуешь родственнику, знакомому – это не благотворительность. А то каждый говорит, что он благотворитель, потому что маме баночку с борщом отвозит. Надо посылку отправить – пожалуйста, есть почта.
- Что вы сделали с бельгийской фурой?
– Сказал, что у меня уже всё расписано: инвалиды, многодетные семьи. А наш фонд – не посылторг. Вот они и разослали на меня письма. Пришла проверка, работа была парализована. Месяц проверяли – ничего не нашли. Всё совпало до пуговицы. Но я подумал, что как-то этого недостаточно. Раз они парализовали работу фонда – пусть дадут заключения, что нарушений не выявлено. Они дали. Что я сделал с этими заключениями?
- Опубликовали?
– Я их отксерокопировал. И стал прикладывать к своим обращениям к бизнесу по поводу пожертвований. Но и это недостаточно сильно для меня. Я подумал: раз они убедились, что я не ворую, почему бы к ним не обратиться за пожертвованиями?
- В прокуратуру и налоговую?!
– Да, это государственные учреждения. Но почему бы не обратиться к их трудовым коллективам? К людям? Я написал письма: мы в фонде не можем поверить, что в вас, сотрудниках госучреждения, нет сочувствия к детям-инвалидам. Мы понимаем, что отношение к госорганам сложное, но вы сможете на деле доказать, что лично вы не лишены сострадания. Письма получили все проверяющие. Даже те, которые нас не проверяли. А вдогонку ещё я звоню и предлагаю перед трудовым коллективом выступить. А сказать, что они нам не доверяют, они не могут, потому что они же нас и проверили – вот их же бумага. Многие просили не выступать, а просто жертвовали. Но к некоторым я ездил и выступал. А в конце выступления собирали деньги. Хотите знать, как отреагировала ГАИ?
- Она вас тоже проверяла?
– Она не проверяла, но письма получила. И районные отделы, и городские – все. А я раз в неделю вёл на местном телевидении передачу о благотворительности. И когда мы позвонили в областную ГАИ, мне замначальника ответил: да-да, мы, мол, письмо получили, но пожертвовать не можем, у нас нет денег. Ну, я и спрашиваю: у меня тут завтра передача, можно я скажу, что у сотрудников ГАИ нет денег? В Донецке у людей быстрый ум. Замначальника ГАИ тут же отвечает: нет-нет, вы меня неправильно поняли, я имел в виду – нет больших денег. Но обычные деньги, говорит, пожертвовать можем.
В общем, мы получили пожертвования от 524 трудовых коллективов. Это были небольшие деньги, но давали все: Пенсионный фонд, СБУ, УБОП, МРЭО… Вы понимаете, что такое МРЭО? Если они пожертвовали – это уже всё. Но мне и этого было мало.
- Даже боюсь предположить, что вы с ними дальше сделали.
– Я послал этот проект на конкурс «Лучший фандрайзер мира» в Амстердам. И он занял первое место. Это тысяча фунтов стерлингов. Потом мы писали письма в эти организации дважды в год, перед Рождеством и перед Днём защиты детей. Деньги были небольшие, но мы всегда учитывали интересы жертвователей, они сами выбирали: родной школе, конкретной больнице, детям с синдромом Дауна. Кто-то говорил – на ваше усмотрение.
- Это вообще стоило таких усилий, если деньги, как вы говорите, были небольшие?
– Вы думаете, я из-за чего вообще стал этим заниматься? Мне хотелось понять, может ли благотворительность быть эффективной. Не самоистощающей, не убогой, а такой, чтобы реально решать проблемы. Такой, какой я видел её в Америке. А для этого надо было понять, почему люди жертвуют, а почему – нет.
- И почему?
– Мы родились с тягой к доброму поступку.
- А почему не жертвуют?
– Потому что находят себе оправдание. Следовательно, надо отнять у человека оправдание неучастия в добром деле! Ты либо жертвуешь – либо козёл. В Донецке никто козлом быть не хочет. Все возможные возражения я учёл. «Мы вам не верим». Как это не верим – вот ваша же бумажка! «Вы хотите приписать себе моё пожертвование». Мы за вами заедем, и вы пожертвуете лично! «Мы уже кому-то жертвуем». Так давайте делать это вместе – мы ещё добавим! И у вас нет шанса уйти от участия в благотворительности. Если у вас такой шанс появился – это наша недоработка. Если кто-то ещё не стал участником…
- «Тогда мы идём к вам».
– Вы и это о нас читали?
- Мне кажется, это анекдотически известный слоган.
– Это и наш слоган. «Вы ещё не жертвуете? Тогда мы идём к вам». «Пожертвуйте, если вам не понравится – мы вернём деньги». И вернём ведь! Да, это агрессивный маркетинг. Я вообще взял бизнес-инструментарий и перетащил в сферу благотворительности. Потребность делать добро есть у всех, и она должна быть удовлетворена безжалостно.
- Сколько всего у вас было жертвователей до войны?
– До 2014 года у нас было пять тысяч организаций-доноров. Мы же были чемпионы из чемпионов! Мы были признаны лучшим фондом Центральной и Восточной Европы! Знаете, после чего? Меня посетила мысль: а чего это не жертвуют инвалиды, тяжелобольные, больницы, интернаты, приюты?
- Подождите, они же вроде как раз получают помощь?
– Вы правильно говорите, они привыкли брать, брать и брать. А почему? Никто не должен быть вне благотворительности. Если вы бедные и не знаете, что можете дать, так фонд «Доброта» вам подскажет.
- Как это?
– Директор общества инвалидов жалуется: у меня все спинальники, нужна помощь. Спрашиваю, сколько нуждающихся. Триста, отвечает, человек. Ага, триста пар рук. А как насчёт того, чтобы вязать носочки для детей-сирот? Директор интерната: ах, дети йогуртов не видят! Я сейчас расплачусь. Он кого хочет разжалобить? Старшеклассники, спрашиваю, есть? Уроки труда есть? А если мы вам привезём пилы, доски, гвозди, будут ваши дети делать скамейки для приютов? Мамаша пришла: ребёнку лекарства нужны завтра. Да сегодня же привезём! А окна в его палате в больнице помоете? Такой разврат, как безвозмездная выдача, должен быть прекращён.
- Даже во время войны?
– А как, по-вашему, действует фонд сейчас? Есть маленький ребёнок. У матери кончилось молоко. Нужны заменители. Мы поможем без разговоров. Но сначала – на 7-10 дней. И вот вам, мамаша, списочек, что за это время сделать: встать на учёт у педиатра, обратиться в центр занятости и так далее. Иначе знаете, что будет? Мы дали помощь, мамаша её получила – и смотрит телесериалы. И не говорите, что я на людей наговариваю. Помощь должна изменять поведение людей. Пусть даже вам кажется, что это шантаж. Да, – мы их шантажируем, толкая на достойное поведение.
- Что изменилось в 2014 году?
– В 2014 году исчезла какая-либо легитимная власть. И если б только власть! Исчезло всё, к чему мы привыкли. Банкоматы, МРЭО – всё. Милиция не выезжала на вызовы. Был период, когда отсутствовали вообще все структуры. А мы продолжали работать.
- Кто вам деньги-то жертвовал?
– Нам вообще и до этого больше жертвовали в натуральном выражении. Ну, скажем, какой-то организации проще пожертвовать медикаментов на 50 тысяч, чем 500 гривен наличными. Но в 2014 году сначала прекратились пожертвования в деньгах, потом остановилась и натуральная помощь. И мы столкнулись с проблемой, какой не знали за всё время работы фонда: нашу территорию покинули доноры. Что нам было делать?
- Не представляю.
– Я стал играть со словами. Фандрейзинг – привлечение ресурсов. В России говорят «фандрайзинг», это неправильно. Но я подумал, что есть ведь и слово «райз» – поднятие. И сказал: от фандрейзинга надо перейти к «френдрайзингу».
- Друзей поднимать?
– Точно! Я монетизирую дружбу! Как вам?
- Ужас.
– Ужас. В течение трёх месяцев я написал тысячу – не преувеличиваю – писем людям, которые называли себя моими друзьями. И потом в течение двух месяцев мы получили первый миллион. От друзей, которые живут в разных странах и знают, что здесь происходит. Им не надо было объяснять, кто я. Оставалось понять: либо ты друг – либо козёл. Пожертвования были небольшие, но дальше пошла цепная реакция.
- Вы говорите – друзья в разных странах. Среди них были жители Украины?
– А как же! Мой друг Руслан живёт в Киеве, стоит на очень проукраинских позициях, но отказать мне в пожертвовании не мог.
- И не говорил, что деньги пойдут на помощь сепаратистам?
– Я и это предусмотрел! Я сразу сказал, что фонд «Доброта» не оказывает помощь комбатантам. Руслану я сказал, что деньги пойдут на помощь роженице в следственном изоляторе, его это устроило. И для всех у меня есть случай, который найдёт отклик в душе. Не любите людей? В прошлый четверг мы оказывали помощь фонду «Пиф» – бездомным собакам. Не хотите собакам, а хотите лицам в местах лишения свободы? Есть и такой проект! Фонд «Доброта» – гипермаркет благотворительных проектов.
- Откуда ваш «гипермаркет» берёт пожертвования после 2014 года? Ведь не живёт же он на тот миллион от друзей?
– Мы резко расширили географию пожертвований. Прежде 97-98 процентов – это были местные организации и люди. А сейчас нам регулярно жертвует, например, Русская православная церковь за рубежом. Эмигрантская, из США. В прошлом году я признан спасителем евреев в Донецке, потому что умудрился ввезти в город на Пасху мацу.
- А с РПЦ вам удалось что-нибудь стрясти?
– Э… С РПЦ отношения сложные. У них диаконат очень сильный, и он работает только в одном направлении: ему – все, он – никому.
- То есть МРЭО и налоговая жертвовали, а РПЦ вам не по зубам?
– Почему это не по зубам? Думаете, я не сумел это монетизировать? Я послал обращения за пожертвованиями во все религиозные конфессии, какие здесь есть. Слово «все» – не преувеличение. Это было в 2005 году, когда уже все жертвовали, и мне стало скучновато. Вот тут я вспомнил про религиозные организации. Говорят, от них получить невозможно. А когда говорят, что что-то невозможно…
- …Это ваш случай.
– Это мой случай. И я направил всем конфессиям письма с предложениями поучаствовать в добром деле. В ответ мы получили списки добрых дел, которые они уже совершают.
- То есть они вам сказали: спасибо, мы уже.
– Да, и такой вариант я прогнозировал. У меня готовы были следующие письма: давайте мы поучаствуем в ваших добрых делах.
- Так это не вы с них помощь стрясли в итоге, а они с вас!
– Да. Но после этого мы опять обратились: теперь не могли бы вы пожертвовать? Угадайте, что пожертвовали конфессии. Все до одной. Ну? Думайте.
- Не томите.
– Благословение!
- Ах, да, конечно!
– И прислали его в бумажном виде. Что я сделал с их благословениями?
- Монетизировали?
– Я их ксерокопировал! А у нас же свои базы данных со специальной информацией, где указаны, в числе прочего, религиозные предпочтения потенциальных жертвователей. И к прошениям о пожертвовании я стал прикладывать ксерокопию благословения от их церкви. Если к тебе обращается фонд «Доброта», столько раз проверенный да ещё и церковью благословлённый, то «нет» вообще не получается!
- После 2014 года у новой власти не возникло желания фонд у вас отнять?
– Отнять, оттеснить – это хлопотно. У них появилось желание оседлать. Но вы думаете, это появилось в 2014 году?
- А когда?
– Это было всегда. Всегда какая-нибудь партия хотела либо взять над нами шефство, либо просто внаглую подмазаться. И я давно придумал, как от этого избавляться. Мы должны быть совершенно им неинтересны. Поэтому я придумал систему отчётности, абсолютно прозрачную. Если фонд отчитывается за каждую копейку, то он уже им неинтересен. Как только они вникали – понимали, что такая лошадь им не нужна.
- Можно же «лошадь» взять и перезапрячь?
– А тогда жертвовать перестанут. Оно так не работает.
- С ребятами из ДНР тоже так прошло?
– С этими получилось… грубее. Ребята из ДНР посчитали, что такие вот независимые и в америках наученные фонды им тут не нужны. Им нужна благотворительность, которая полностью контролируется государством. Ну так что? Взять и запретить.
- Конечно, это и напрашивается.
– Только не получается. Запретить благотворительность невозможно.
- Но можно «запретить» благотворителя, его посадить, а фонд опечатать.
– Попытаться можно, но достичь успеха не получается. Сейчас фонд «Доброта» существует, как карельская берёза: прорастает, цепляясь за какие-то камушки и выступы. После моего ареста мы оказываем помощь, конечно, не на два миллиона в месяц, как раньше, но на 150 тысяч, что тоже немало.
- Я удивлена, почему вас вообще арестовали только через три года, а не раньше.
– Примерно в октябре прошлого года здесь началась кампания против «иностранных агентов». У вас в России она давно идёт, а тут только началось: все эти международные миссии очень подозрительны, засылают разведчиков и так далее. А мы всегда были независимы, никогда не искали «крыши»… Я сейчас даже усилю вашу подозрительность к фонду: по итогам 2014 года он признан лучшим фондом на Украине.
- В конце 2014 года? На Украине?
– Да-да, а действуем мы здесь, в Донецке. Как вам?
- Преступление.
– В Киеве мялись, думали, но есть объективные критерии, вроде количества собранных пожертвований. По итогам 2015-го…
- Что, опять?
– Опять – лучший фонд Украины. При этом я же попадаю в списки эсбеушного сайта «Миротворец» как пособник сепаратистов. Там так моя вина описана: организует гуманитарную помощь нуждающимся на неконтролируемых территориях. Это что?
- Смешно.
– Чтобы вам стало совсем смешно, я попал в эти списки 1 апреля 2015 года. Потом пошло движение, что надо бы оттуда Рогалина убрать, а то как-то совсем нелепо. Оно и так нелепо – сексотский сайт, ябедный, позорный, а тут ещё и Рогалина приписали, который организовывает помощь. И в 2016 году я из этого списка исчез. Но теперь эти, в ДНР, не могут понять, почему я съездил в Киев – и меня не арестовали.
- Шпион потому что.
– Потому что шпион, да. На их месте у меня бы тоже закрались подозрения.
- В каких условиях вы сидели?
– Вот здесь надо помнить, что у фонда «Доброта» на протяжении 12 лет существовал проект по оказанию помощи тюрьмам и следственным изоляторам.
- Очень дальновидно.
– Но вы представляете моё упущение? Я, оказывается, помогал колониям и СИЗО, а вот ИВС, который находится в двухстах метрах от моего офиса, я помощи ни разу не оказал!
- И тут вы увидели то место, которому не помогали и с которого ничего не получали.
– И вот это ужасно! Но я вам расскажу, как это выглядит. В Донецке же в 2012 году проходил футбольный чемпионат. И к этому событию, ожидая массового хулиганства, сделали евроремонт ИВС. По закону Украины в нём можно находиться не более трёх суток, и условия такие: только одноярусные нары, только деревянные, с подушками и матрацами, с вытяжной вентиляцией, с современным туалетом, раковиной. И тёплый.
- Тёплый?
– Тёплый! То есть вообще условия очень хорошие. Камера четырёхместная. Несколько суток я сидел вместе с начальником другого ИВС, и он мне рассказал всю эту подноготную, как там классно. Там действительно хорошо. Кормят лучше, чем в больницах. Правда, всё холодное, потому что везут из кухни. А вот что тяжело – депрессия. Люди лежат, не встают, даже на прогулки никто ходить не хочет. Связано это с полной информационной изоляцией, даже время узнать невозможно. Нет зеркала. Нельзя получать записки родным и писать. Нет доступа адвоката. И так 30 суток. Основной контингент: злостно нарушившие комендантский час – трое суток, хулиганство – пять суток, злостное хулиганство – 15 суток. А 30 дней – это такие деятели, как я. Так что сокамерники у меня всё время менялись. Кое-кто потом писал на меня жалобы.
- Боже мой, там-то вы что натворили?
– А я им покоя не давал. Вы знаете, что такое «греть камеру»? Мне много приносили «грева». Но нельзя людям ничего даром давать! И я с сокамерниками не делился до тех пор, пока они не встанут, не умоются, не оденутся, не сходят на прогулку…
После месяца в ИВС Якова Рогалина отпустили на свободу, так и не предъявив обвинения. Но он до сих пор проходит подозреваемым в измене родине, то есть – самопровозглашённой ДНР. В здании фонда опечатаны все комнаты, кроме столовой.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
