Крепость из слоновой кости

Сегодня, публикуя тексты о культуре, кажется необходимым делать предисловие – напоминать о том, что и в ГУЛАГе работал театр, что Лев Гумилев создал свою теорию пассионарности в застенке, причем, в стихах, чтобы не забыть нюансов. Прошедший в Мариинке недельный Второй Международный фестиваль «Лики современного пианизма» еще раз доказал, что в обстановке любых катаклизмов внутренняя гармония – единственное, что надежно защищает личность от разрушения.

Фестиваль, коим Мариинский театр изрядно освежил афишу декабря, предъявил практически полную палитру манер, стилей, техник. Каждый вечер на поединок с роялем выходили исключительно яркие и сильные музыкантские личности: финн Олли Мустонен, бразилец, давно ставший европейцем – Нельсон Фрейре, ирландец Барри Дуглас, москвич Даниил Трифонов, Рэм Урасин из Казани, Сергей Бабаян - бывший наш соотечественник, ныне живущий в Нью-Йорке… Каждый репрезентировал не только свой, особенный стиль общения с инструментом, но и свое поколение и национальную фортепианную школу. И даже – как  Нельсон Фрейре – целую эпоху в истории фортепианного исполнительства. И Мариинский оркестр, ведомый Валерием Гергиевым, был на высоте, демонстрируя похвальную гибкость реагирования на интенции солистов.

Проходных, откровенно слабых концертов на фестивале, практически, не было. Конечно, Барри Дугласа, в свое время покорившего  москвичей на конкурсе Чайковского 1986 года, сегодня слушать не очень интересно: это, так сказать, пройденный этап. Но вот Фрейре, несмотря на то, что возраст его подбирается к 80-ти – это, как говорится, совсем другая история. Хрупкая мимозность, присущая его игре, подкупает с первых же тактов – и навсегда.

Его достоинства - в негромком тоне, в умении вести  доверительный разговор с роялем, в чуткой трепетности пальцев. Несмотря на полное отрицание кимвально-фанфарной аффектации, которая так свойственна иным современным пианистам, Фрейре слушают, как никого другого: в полной тишине зал впитывает его мягкие, оттеночные аккорды, ласковые трели – и упивается гармонией и покоем, которые излучают его интерпретации классики.

Фрейре выбрал для выступления Четвертый концерт Бетховена – и  сыграл его поразительно просто, тронув полудетской наивностью прочтения. В этой простоте была мудрость мирного разума, постигшего ценность мимолетности бытия. Через острое переживание  этой мимолетности бетховенский текст преображался в нечто нетленное. Подумалось о том, как важна дистанция, которую каждый исполнитель восстанавливает по отношению к играемому тексту. Фрейре, например, находился практически внутри  текста, растворяясь в авторском космосе, авторском мироощущении. И уже оттуда, изнутри, доносил до аудитории свое слышание и отношение к автору. В этом смысле Фрейре – типичный «инсайдер» старой школы.

Диаметрально противоположную манеру демонстрировал Олли Мустонен. Молодой, резкий, он смотрел на текст, как в подзорную трубу, по своей воле то приближая, то отдаляя фрагменты целого, чередуя крупный и общий планы. Невероятное ощущение внутренней свободы живет в нем: фантастическое чувство ритма сочетается с  потрясающе  выпуклым ощущением формы целого. Олли – пианист универсальный: с равной степенью точности и свободы он играет Прелюдии Рахманинова и Партиты Баха. Но более всего его интересует, конечно, современная музыка и музыка ХХ века:  Мустонен – сам композитор, в не меньшей мере, чем пианист. И в этом своем качестве – композиторском – он способен расслышать в новой музыке то, что недоступно слуху пианиста, даже очень продвинутого.

Самые сложные кластеры в Шестом фортепианном концерте Щедрина Мустонен подал, как на блюдечке – отчетливо, до последнего тона. Тоны в аккордах у него не слипались в расплывчатое сонорное «пятно» как у многих пианистов: каждый аккордовый тон под его пальцами был функционален, осмыслен, обладал собственной ценностью и отдельной судьбой. Щедрина, а также Бартока (Третий концерт) Олли сыграл их блестяще, с рискованную, головокружительной резвостью: все время чудилось, что пианист балансирует «на краю» - здравого смысла, логики, темповых ограничений.

Тот же Мустонен открывал фестиваль сольной программой. Сухое, колкое звукоизвлечение, имитирующее клавесинное звучание – в баховской Партите соль мажор. Прозрачное, летучее вещество – во Второй сонате Шостаковича. Гулкое, разреженное пространство; фактура, разведенная по краям регистров - и пустота, сквозящая, вибрирующая, резонирующая в середине клавиатуры. Графический рисунок тем, мимолетные мотивы и мотивчики, экстравагантность подачи авторского текста. В сонате Олли подчеркивал эскизность, незавершенность – набрасывал лишь абрис мелодии. Нимало не заботясь о четкости артикуляции, но очень заботясь о четкости ритма и сильных долей метра. В результате известная музыка, «замыленная» традицией, предстала удивительной незнакомкой.

На фортепианном марафоне, ставшем центральным событием фестиваля, достойно выступили и другие солисты. Сергей Бабаян, ученик Веры Горностаевой и Льва Наумова в Московской консерватории, щеголял тонким нежным туше и обнаруживал несомненный вкус к тихим звучностям в Первом  концерте Бетховена. Ровные «жемчужные» пассажи, изящество фразировки и  безукоризненная мелкая техника, выдающая экстра-классную московскую выучку, радовали ухо. Невозмутимое спокойствие за роялем, и явно выраженное стремление донести до зала нечто личностное – то, что пианист имел сказать по поводу бетховенского концерта – давали пищу для ума.

Даниил Трифонов, успевший за короткий срок, прошедший с его победы на XIV Конкурсе Чайковского, стать любимцем питерской публики, сорвал заслуженные овации за исполнение Первого концерта Листа: пылкое, яркое, квазиромантическое.

Рустам Мурадов, родом из Владикавказа, открывал марафон Вторым концертом Листа – и показался, пожалуй, слишком скованным,  «застегнутым на все пуговицы». Волнение 24-летнего пианиста можно понять: репетиция была  краткой, а концерт выучивался  в спешке, чуть ли не за неделю. Тем не менее, в пианисте вполне можно разглядеть несомненные признаки одаренности: музыкальность и твердый характер, который прорывался в чеканных ритмах Концерта.

Благодаря чуткости дирижера и «мариинцев» личности пианистов, их индивидуальный стиль, буквально, засияли. Взволнованно-лиричный, по-юношески порывистый Даниил Трифонов; рафинированный стилист Сергей Бабаян; мудрый и несуетный Фрейре; парадоксалист Олли Мустонен; ищущий себя и свой особенный стиль Рустам Мурадов. Все были такими разными, и в самом деле, представляли почти все возможные грани и лики современного пианизма, сообща создав целостный мир нерушимой гармонии, способный противостоять энергии разрушения, сотрясающей нашу маленькую планету.

Гюляра Садых-заде,
«Фонтанка.ру»
Фото: пресс-служба Мариинского театра/Валентин Барановский