Валерий Фокин: «Я исследую свойства гоголевских слез»

Сегодня, 14 апреля, выходит одна из самых ожидаемых премьер нынешнего петербургского сезона – седьмым спектаклем в Александринке худрука театра Валерия Фокина станет «Ваш Гоголь». Ближайшие спектакли – 15 и 16 апреля в 20.00.

До сих пор о новой работе ведущего российского режиссера  и признанного интерпретатора гоголевского наследия было известно не так уж мало: спектакль посвящен последним дням жизни великого писателя, в роли молодого Гоголя занят недавно принятый в труппу Александр Поламишев, в роли Гоголя в летах – заслуженный артист России Игорь Волков. Музыку к постановке написал давний соавтор Фокина композитор Александр Бакши, сценографию сочинила ученица Дмитрия Крымова, молодая, но уже очень востребованная художница Мария Трегубова. «Культурной столице» этой информации показалось недостаточно: Валерий Фокин, который вообще-то никогда не дает предпремьерных интервью, сделал для нас исключение.

– Вы много, изобретательно и успешно работали в камерном формате – вспомнить хоть раннего «Гамлета» с Константином Райкиным, хоть недавнюю «Шинель» с Мариной Нееловой, но в Александринке до сих пор ставили исключительно на основной сцене. Почему сегодня вы работаете именно на малой сцене?

– С одной стороны, мной двигало желание реализовать давний замысел спектакля о Гоголе, который мне хотелось воплотить в камерном пространстве. Вместе с тем, были и причины, лежащие вне творческой плоскости. Всё предельно банально: Александринский театр сегодня очень скован в финансовых возможностях. Понимая, что в этом сезоне мы просто не сможем позволить себе выпустить три премьеры на большой сцене, я уступил ее Андрею Могучему и его метерлинковскому проекту, а сам удалился на так называемый «седьмой ярус». Удалился хоть и вынужденно, но с большим удовольствием. Традиционно малая сцена в абсолютном большинстве театров – это такой чердак, куда сваливается всё, что лучше спрятать от глаз. Репертуар камерных площадок чаще всего не очень высокого качества. В Александринском театре мы пытались эту традицию нарушить, выстраивая репертуар малой сцены как пространства, отведенного для экспериментов молодых режиссеров. На будущее малой сцены у меня вообще большие виды – в частности, очень хочется, чтобы у нас что-то поставила ученица Камы Гинкаса Ирина Керученко. Мы очень стараемся, чтобы афиша «седьмого яруса» была качественной – и именно поэтому у меня возникло желание задать своим спектаклем творческую планку для тех, кому в будущем придется работать в этом пространстве.

– Ваш предыдущий александринский спектакль, «Гамлет», был предельно актуальным социально-гражданским высказыванием. А Гоголь для вас – тут можно вспомнить и «Женитьбу», и «Шинель» с «Ревизором» – традиционно являлся территорией эстетического отшельничества. Что в контексте вашего творческого пути для вас значит нынешняя премьера?

– Работа в камерном пространстве – всегда лаборатория. Между тем, конечная цель моих теперешних исканий кажется мне ничуть не менее актуальной, чем в том же самом «Гамлете». Сколько бы я ни обращался к творчеству Гоголя, меня не покидала мысль о том, что я очень мало исследовал свойства его слез. Гоголевскому смеху уделено достаточно внимания, и в какой-то момент меня стал донимать вопрос – а какова же обратная сторона Гоголя? Ведь что мы в первую очередь вспоминаем, когда слышим имя Николая Васильевича? Наверное, «Ревизора», то есть гоголевскую сатиру. А ведь есть и совсем другой Гоголь – которого мы почти не знаем. Художник и человек, который сначала жил двойной жизнью, но в конце жизни сделал сознательный выбор, который привел к известным последствиям – скажем, к общеизвестному сожжению второго тома «Мертвых душ», а потом и к физическому уходу. Нам практически неизвестен Гоголь-аскет: не просто истово верующий, но человек, поставивший себе невиданно высокую духовную планку, направивший свой дар на просветительство, на строительство человека, а вовсе не на развлечения. Что, скажите, может звучать более современно сегодня, когда каждый художник стоит перед особенно острым выбором: искусство-служение или искушения массовой культуры? Лаборатория лабораторией, но вот эту обжигающе актуальную духовную драму мне хотелось вытащить на поверхность.

– Таким образом «Ваш Гоголь» вписывается в контекст идейных исканий ваших предыдущих спектаклей, в которых исследовался конфликт существования личности, принужденной разрываться между внешней действительностью – победительной, агрессивной, бездуховной – и своей внутренней реальностью. Этот конфликт – что в «Живом трупе», что в «Ксении. Истории любви», что в «Гамлете» – побуждал ваших героев к уходу от мира…

– Меня всегда особенно интересовала ситуация, в которой Николай Васильевич оказался перед жизненным финалом –  после того снял с себя, а заодно и с других все маски и назвал вещи своими именами, как в «Авторской исповеди». Естественно, этого никто не принял и не понял: все привыкли к одному Гоголю, а тут он вдруг, словно монах, начал учить современников жизни. Трагедия Гоголя заключается прежде всего в том, что поставив самому себе невероятно высокую планку, он разочаровался: незадолго до конца ему показалось, что он не смог ей соответствовать, что он ничего не сделал – хотя это, как мы знаем, совсем не так. Гоголь заблудился в собственном максимализме – и, не найдя выхода, ушел из жизни.

– Уход этот, как мы знаем, был мучительным. «Над живым телом еще живущего человека производилась та страшная анатомия, от которой бросает в холодный пот даже и того, кто одарен крепким сложеньем», – в «Авторской исповеди» Гоголь фактически предвидел обстоятельства последних дней своей жизни…

– Вот вам еще один наглядный пример того, как плохо понимали Гоголя: врачи, недоумевая, пытались его лечить, не осознавая, что это было бесполезно. Они думали, что его сознание пошатнулось – хотя на самом деле он уходил из жизни совершенно сознательно. Это был такой же осознанный жест, как у Толстого – только Лев Николаевич совершил главный в своей жизни поступок, уйдя на своих ногах из Ясной Поляны, а Гоголь просто отвернулся к стене, больше не повернувшись к миру лицом.

– Текст «Ксении. Истории любви» драматург Вадим Леванов переписывал прямо во время репетиций, он же перерабатывал «Гамлета» специально для вашего спектакля. В «Вашем Гоголе» вы уже лично сочиняете литературную композицию. Можно ли сказать, что вы сознательно уходите от театра, интерпретирующего классические тексты, к сочинительской режиссуре?

– Работа на малой сцене всегда предрасполагает к формальным экспериментам, да и тема обязывала – не могли же мы устроить просто чтецкий вечер… Перед нами стояла довольно дерзкая задача: необходимо было сочинить театральную форму, в которую можно было бы облечь не то что «последние дни жизни Гоголя» – нет, не дни, но последние его мгновения, часы, минуты. Эта задача осложнялась, с одной стороны, тем, что у Гоголя были собственные часы, движение стрелок на которых почти всегда не совпадало с реальным временем: меня всегда поражало, что Башмачкин, скажем, ходил в новой шинели, когда на дворе стоял июль месяц… С другой стороны, специфика работы определялась тем совершенно особым состоянием, в котором человек находится незадолго до смерти, когда он одной ногой еще здесь, а другой – уже где-то Там. Конечно, в эти мгновения слова ему уже не очень-то и нужны – поэтому текста у нас в спектакле немного. Не текст, а обрывки воспоминаний, ощущений – вспышки сознания человека, покидающего пределы своей телесной оболочки.

Дмитрий Ренанский,
«Фонтанка.ру»

Фотографии: пресс-служба Александринского театра/В.Сенцов