«Счастье» Андрея Могучего: Дети спускаются в ад

Андрей Могучий, почетный авангардист российского театра, лауреат Европейской театральной премии в номинации «Новая театральная реальность» и штатный режиссер Александринки, выпустил детский спектакль в главном театре Петербурга. По форме это избыточный в плане форм и сегодняшних технологий монтаж аттракционов. По сути – очень внятная и со здоровым юмором сочиненная история о том, как дети взрослеют, столкнувшись со смертью.

В преамбуле же нужно сказать, что поначалу Могучий собирался ставить «Синюю птицу» бельгийского символиста Мориса Метерлинка, но в процессе репетиций сочинил (на пару с бывшим актером Формального театра Константином Филипповым) свою историю. В спектакле занята большая и лучшая половина труппы Александринки, практически все имеющиеся здесь заслуженные и народные артисты. И вообще на благо подростков поработали ударные силы современного театра: помимо Могучего это художник-кудесник, многократный лауреат «Золотой маски» Александр Шишкин, композитор Александр Маноцков, создающий обыкновенно не музыку к спектаклям, а саунд-пространства, а в данном случае еще и усадивший в яму живой оркестр и сочинивший героям для ключевых моментов оперные арии. Словом, завет Максима Горького: «Для детей нужно ставить, как для взрослых, только лучше», который всю вторую половину прошлого века пропагандировал и осуществил лидер российского тюзовского движения Зиновий Корогодский, исполнен в точности, и это не могло не дать результатов.

Второй, кроме кадрового, козырь Могучего в его первом опыте, условно говоря, «детской» постановки – его режиссерская позиция. Ничего похожего на учительское вещание с кафедры и на вылазку инспектора по делам несовершеннолетних во враждебный лагерь трудных подростков. Это в полном смысле заинтересованная исследовательская экспедиция на территорию сегодняшнего детства. Попытка разговора на равных с современным подростком: возраст потенциальных зрителей в программке – 9 - 12 лет, но тут, разумеется, всё зависит от театрального опыта ребенка. Я была на спектакле с шестилетней племянницей – сценический язык был ею воспринят с ходу, как и правила игры.  

Кому адресован спектакль прежде всего, становится понятно еще до начала действия - из традиционного объявления про мобильники, которое тут звучит так: «Дорогие дети, выключите, пожалуйста, ваши мобильные телефоны и мобильные телефоны ваших родителей». Дети преисполняются ощущением собственной значимости. И это действительно беспроигрышный ход, давно открытый западными социологами, – не только для расположения к себе зрителей, но и для решения нерешаемой, как показывает опыт, проблемы: телефоны звонили, звонят и будут звонить, какие бы аргументы и каким бы тоном ни высказывала администрация театров и концертных залов. Но существуют другие, не менее сложные социальные проблемы, которые решаются как раз с помощью детей. Например, в нескольких европейских странах реклама «Не садитесь за руль в пьяном виде» обращена к юному поколению и звучит как: «Не пускай родителей за руль, если они выпили хотя бы рюмку спиртного». Голос ребенка, по уверениям статистов, творит чудеса. И на спектакле Могучего в это верится, когда видишь, как дети старательно выключают родительские трубки.

Очень скоро дети оказываются вознаграждены за усердие. Потому что спектакль прежде всего обращен к тому поколению, которое на улицах мультяшного Спрингфилда ориентируется так же хорошо, как в собственной квартире. Герои спектакля поначалу выглядят как мультсемья того же состава, что и семья Симпсонов, с той разницей, что третий ребенок должен вот-вот родиться, что младшая девочка Митиль (Янина Лакоба) гораздо несносней старшего флегматичного мальчика Тильтиля (Павел Юринов), а собак вместо одной – две, зато одинаковых и зеленых (Виталий Коваленко и Степан Балакшин). У всех героев есть мультяшные двойники, которые появляются на стенах-экранах. При этом у реальных персонажей на лицах маски, одежда словно вылеплена из папье-маше и покрыта лаком, а мама (Елена Зимина) и папа (Сергей Паршин) еще и ходят на котурнах. Дедушку играет ироничный виртуоз Николай Мартон, без которого не обходится ни один спектакль Могучего, – он смотрит футбол, пинает ногой фикус и кричит, что всё в этом доме принадлежит ему, но это именно тот дедушка, без которого детство можно считать неудавшимся. Ничего подобного герои Метерлинка, конечно, делать не могли бы. И можно было бы вовсе о нем забыть. Кабы по залу не ходили странные персонажи в серых плащах и темных очках. Чтобы их ни с кем не перепутали, они беспрестанно бормочут: «Души мы – и нам известны тайны жизни, тайны смерти». Старшее мужское поколение актеров в количестве восьми играют души шкафа, телефона, стола и валерьянки – от последнего, чеховского атрибута должно потеплеть на душе у взрослых поклонников традиционного театра. У детей же дедушки – среди которых выделяется фактурный корифей Александринки Виктор Смирнов – вызывают первые вопросы. Разумеется, запланированные.

Надо сказать, что, когда артисты из разряда мастеров играют хороводные роли да еще в детском спектакле, выглядит это, как сказал бы Гришковец, сильно. Каждый тянет свою тему, да так отчетливо, что внешне одинаковые «люди в черном» смотрятся вызывающе индивидуалистично: к примеру, каждый по-своему, по-актерски, иронизирует над ситуацией – кто-то, как Смирнов, бросает реплики свысока, кто-то, как Лисецкий, подчеркнуто старается, а кто-то, как Кульд, откровенно хулиганит. Особенно когда ему выпадает последняя перед антрактом реплика: «А пока что время есть, можно и колбаски съесть». Так или иначе, слово «смерть» в устах этих «слуг просцениума» интригует и мистифицирует. И это первое вторжение сложной системы ценностей Метерлинка в примитивный мир мультика. Птица синего цвета, точнее, ее 3D-проекция, бьющаяся в окна на заднем плане, как и кошка Фрося – существо в красном комбинезоне в маске и с ушками, летающее на тросе высоко над сценой, – поначалу не больше, чем трюки. Но с каждой сценой «Симпсон-спейс» и «Метерлинк-спейс» движутся навстречу друг другу, и второе теснит первое.

Вообще-то, задачу, которую ставит перед собой режиссер, описать просто. Нужно, чтобы к финалу спектакля расхожий плакат советских времен «Счастье», время от времени возникающий на заднике, – мама, карапуз, цветочки – перестал быть симулякром, оказался обеспечен соответствующими переживаниями здесь и сейчас, осмыслен как реальность. А это довольно сложно сделать, пока мир полон суррогатным «счастьем» вроде компьютерных игрушек, о которых дети спорят до хрипоты, и ритуального Нового года по типовому сценарию. Аристотелевский перелом от лучшего к худшему случается как раз под бой курантов – у беременной мамы начинаются схватки, в квартиру боком втискивается карета скорой помощи, а врачи (судя по прикрепленным у каждого на спине фотографиям, это те самые врачи из сериала, которые в настоящей жизни сделать ничего не могут) бессмысленно толкутся у носилок. Вот тут-то и выясняется, что срочно нужен какой-то дополнительный аппарат – лексический и интеллектуальный. Иначе недолго свихнуться от страха и мистических снов: недаром ведь дети снятся себе сидящими внутри гигантских кукол. В первом из снов, например, кошка Фрося набросилась на папу, тот стал маленьким, и Фрося его проглотила.

Герой Сергея Паршина, явившись в начале второго действия из больницы, и наяву выглядит маленьким – он не просто снял с ног табуретки, а с тела глянцево-игрушечную робу, он весь съежился от растерянности и горя. И это первое же подробнейшим образом сыгранное психологическое состояние выглядит объемным и содержательным в кукольном доме – настолько, что воспринимается как мощное крещендо. Это тоже своего рода трюк, который важен Могучему для установления эстетических приоритетов. По мере того, как мультяшная скорлупа будет осыпаться с героев, психологический театр будет ощутимо теснить формальный.

Но «Метерлинк» в спектакле «Счастье» – это не синоним психологического театра, это код переживаний, которые в повседневности подменены образами массмедиа – как, скажем, образ смерти, без которого не обходится ни одна компьютерная игра. Собственно, пьесу Метерлинка и спектакль Могучего роднит то убеждение, что без опыта смерти никакого осмысленного личностного опыта не обрести, тем более опыта счастья. И смерть представлена в спектакле вполне выдающимся образом – кроме прочего, замечательно остроумным. Смерти посвящен второй сон детей, имеющий название «Горошковое платье», – надо ли говорить, что сны им снятся одинаковые? Темная сцена заполнена инвалидными колясками, в которых сидят на сей раз лучшие представительницы женской половины труппы – народные и заслуженные артистки во главе с Галиной Карелиной. Это бабушки, прабабушки и так далее в прошлое Митиль и Тильтиля. Коляски возит та же молодежь, что по эту сторону реальности числится докторами, только на сей раз на спине у них скелетики. При этом бабушки все как одна одеты в горошковые платья. Говорят, Могучий хотел еще навесить на бабушек червячков – чтобы было понятно происхождение «горошков». Но достаточно, пожалуй, и того, что дырочки у бабушек разного размера – кого едят дольше, у того они больше. Отменный тимбертоновский антураж удачно сглаживает довольно страшное открытие брата и сестры – что бабушка Света (моложавая Светлана Смирнова), оказывается, никуда не уехала, а умерла. Смягчить удар помогает и дедушка, прорвавшийся к жене и пытающийся выяснить у нее будущего победителя мондиаля.

Открытие реальности смерти – не единственное, есть и другие: синяя птица, вылетевшая из груди не рожденного еще брата, в процессе бесед с предками превращается в символ утраченной жизни, платье в горошек, висящее в маминой палате рядом с капельницей, – в символ смерти. Образы «бабушек», как и образы «дедушек», не сбиваются в толпу: чего стоит, например, Мария Кузнецова  с ее беспощадно-циничными замечаниями. Но главное, что в устах Галины Карелиной не теряется еще одно слово, которое на сцене звучит пошло чаще других – слово «любовь». Вслед за ними в сложении мистического пазла примут участие понятия Времени (Семен Сытник читает свой философский текст с драйвом заправского рок-музыканта, стоя вполоборота к залу, слегка склонив голову на бок) и двух его дочерей – Фрекен Свет и Царица Ночи (роли этих сестер-близнецов играют в очередь Виктория Воробьева и Юлия Марченко).

Спектакль Могучего, застроенный с четкостью музыкального произведения (недаром ему понадобились услуги композитора Маноцкова), демонстрирует, как чисто визуальный трюк постепенно дорастает до образа – подобно музыкальной теме, меняющей регистры и обрастающей новыми звуками и смыслами от начала к финалу симфонии. И он имеет прямое отношение и к проблеме одиночества современных подростков, каждый из которых погружен в свою виртуальную реальность, и к их невысказанным страхам. Дело даже не в том, что абстрактные категории к концу спектакля абстракциями быть перестают, а в том, насколько точно показана логика работы сегодняшнего детского сознания. Прежде чем затеять с Тьмой (которой кошка приносит пойманные души) серьезный, во многом трагичный разговор, в результате которого дети фактически договорятся до решения о жертвенном самоубийстве ради спасения мамы и брата (разумеется, взрослые не допустят таких жертв, на то они и взрослые), Митиль испробует все возможные способы «договориться» без жертв: в ход пойдут и театральные слезы, которые всегда действовали на родителей, и предложение поменяться на помаду «интересного такого цвета», всегда покорявшее сверстниц. И лишь после того, как выяснится, что стандартные социальные методы в сущностных вопросах не срабатывают, у детей включится нормальная (то есть вполне мучительная) работа мысли и сердца, и на глазах у зрителей они выведут формулу любви и счастья. Ради которой и стоит непременно отправиться на этот спектакль. 

Жанна Зарецкая,
«Фонтанка.ру»

Фото: пресс-служба Александринского театра и Виктор Васильев

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»