Россия в Венеции выступает по-европейски

Наш корреспондент передает очередной репортаж с Венецианской биеннале. На этот раз речь пойдет о российском павильоне, кураторском проекте Бориса Гройса и выставке Андрея Монастырского.

Сначала расскажу о том, как вообще попадают на Венецианскую биеннале. Ведь участвовать в ней для художника – то же самое, что для спортсмена выступать на Олимпиаде: вершина карьеры, главный шанс всей жизни и признание заслуг. Самому художнику подать заявку на участие в форуме такого уровня невозможно: его должны выбрать.

Национальный павильон России в садах Джардини принадлежит Министерству культуры Российской федерации. У павильона есть комиссар – нечто вроде главного администратора и координатора (эту должность сейчас занимает Стелла Кей, ранее владелица одной из ведущих московских галерей, а сейчас глава фонда своего имени). Но должность комиссара, скорее, организаторская: какое искусство будет представлять страну и эпоху, решает куратор.

Став в прошлом году комиссаром российского павильона в Венеции, Стелла Кей сделала неожиданный шаг: на должность куратора она пригласила не кого-либо из специалистов, работающих в России, а Бориса Гройса – нашего бывшего соотечественника, уже несколько десятилетий живущего в Европе. Выбор был более чем роскошный. Уехавшему еще при Брежневе Гройсу удалось сделать невероятную карьеру. Скорее философ, чем искусствовед, он стал самым авторитетным исследователем и интерпретатором современного российского искусства на Западе. Уже много лет он профессор в Высшей школе искусств и дизайна в Карлсруэ, ректор Венской академии художеств – должности, почти немыслимые для иммигранта. Гройс был первым, кто познакомил Запад с тогда еще советским и тогда еще неофициальным искусством, а в первую очередь – с кругом московских концептуалистов. Да и сам термин «Московский романтический концептуализм» принадлежит ему. Без Гройса этот круг художников остался бы рядовым эпизодом локального художественного подполья, а благодаря его книгам, по которым сейчас изучают искусство 1970-х – начала 90-х и наши, и европейские студенты, стал явлением с большой буквы.

Какое искусство новый куратор выберет, чтобы представить Россию 2011 года, напряженно гадали. Кураторский проект на биеннале ведь не просто показывает лучшие произведения. Он сам по себе – высказывание, он призван отражать, как чувствует себя страна и ее культура, как воспринимает себя, чем дышит, чем гордится и чем мучается – короче, национальный проект есть высказывание о текущем положении дел в стране и в умах ее граждан. Два подряд прошлых венецианских проекта в русском павильоне представляли сборные выставки молодых художников. Они были яркими во всех смыслах слова, не слишком заумными, широко использовали самую передовую технику и кричали преимущественно о том, что в России в ходу всё молодое, броское и модное: страну и ее мышление представляло «поколение MTV».

Борис Гройс развернул наш венецианский вектор на 180 градусов. Никаких «молодых, успешных и позитивных», никаких звезд, стразов и разноцветных видеоклипов. Представлять страну и ее искусство он пригласил одного-единственного художника – патриарха московского концептуализма Андрея Монастырского. И сам Монастырский как человек, и его искусство – неяркие и абсолютно замкнутые. В них нет ничего «красивого», на работы Монастырского невозможно любоваться – в них можно только уткнуться взглядом и напряженно думать. Собственно, концептуализм на то и концептуализм – искусство концепции, то есть идеи, мысли: в нем ценен не образ, а то, как он заставляет зрителя включать интеллект или переключать его в другой, неожиданный режим.

Монастырский выставлял одну-единственную отломанную от дерева ветку, подвешенную посреди белой стены, – и, глядя на нее, зритель от удивления начинал размышлять, что такое искусство и что такое вещь. Монастырский выставлял ящик с дыркой, и зритель, засунув в ящик руку и высунув в дырку палец, неожиданно понимал, что показывает пальцем на самого себя, и об этом «себе» задумывался. Монастырский был одним из основателей группы «Коллективные действия», проводившей абсурдные минималистические акции, где произведением искусства становилась то цепочка следов на снегу, то недоумение зрителей, которых вывезли за город с обещанием показать искусство, а взамен того бросили в чистом поле – и произведением стали их недоумение и попытки понять, что же есть искусство как таковое. Всё вышеописанное – уже классика, часть истории.

Но, недоумевала художественная общественность, что же нового может предложить в 2011 году этот живой классик? Ведь он занимается тем же, чем занимался тридцать лет назад. К тому же и Монастырский, и концептуализм вообще – это не зрелищно, а в российском искусстве уже выросло поколение, уверенное, что «незрелищно» делать нельзя. И как же это мы появимся пред всем миром не в ослепительном наряде, а в строгом скромном платье?

Андрей Монастырский оказался верен себе. Большая часть его проекта, занимающего два этажа павильона, – архив «Коллективных действий»: фотографии, документация с описанием акций, любительская черно-белая киносъемка. Кучка подпольщиков, собирающихся, чтобы учинить очередное абсурдное действие посреди заснеженного брежневского Подмосковья – нечто среднее между дурачеством и дзен-буддистским ритуалом. Фотографии и видеоэкраны выставлены в своеобразном лабиринте высотой до уровня глаз: гуляя между экспонатами, вы видите, как перемещаются другие зрители (точнее, их макушки), но не можете ни видеть, ни знать, на что они смотрят и как меняются их лица. Центром выставки стала инсталляция, сделанная Монастырским специально для Венеции: по периметру зала идут деревянные не то стеллажи, не то нары, а посередине высится пирамида из четырех заостренных бревен, обмотанных цепью (точно такие же в венецианских каналах повсеместно используются для швартовки лодок). С одной стороны – привет Венеции, с другой – очень смахивает на памятник каким-нибудь борцам и жертвам, напоминая, что художники-концептуалисты при советской власти были всё-таки подпольными, да и в рыночную эпоху миллионерами не стали.

Показательно, что большинство зрителей-россиян отнеслись к выставке мэтра концептуализма прохладно. Слабовато, говорили, скучновато. Зато европейские зрители проявляли гораздо больше интереса и гораздо проще считывали мысль художника: как интересно, шептали они, это же настоящая мистика. Лаконичное «искусство мысли» действительно гораздо ближе западному уму, в то время как российский ценитель искусства ко всему подходит с литературной меркой и ждет, чтобы ему рассказали и показали интересную историю. Однако представить Россию как часть мирового художественного сообщества, способную свободно и спокойно говорить с ним на его языке, Борису Гройсу удалось.

А еще такой кураторский выбор несет вполне внятное послание российским художникам. На предыдущих биеннале российские проекты представляли собой азартную гонку. Больше художников! Больше произведений! Больше яркости! Инсталляции – крупнее! Экраны – огромнее! Вернисажи – дороже! Ныне мериться величиной яхт и каратностью бриллиантов искусство оставило нуворишам. Европеец Гройс сделал корректную лаконичную экспозицию, причем не новоявленной звезды, а живого классика. Арт-сообществу предложено остановиться, отдышаться и подумать.

А о других российских проектах в Венеции поговорим в следующий раз – в самое ближайшее время.

Анна Матвеева,
Венеция – Петербург,
«Фонтанка.ру»

Фото: artinvestment.ru.

Предыдущий репортаж с 54-й Венецианской биеннале читайте здесь