Лаврентьевы. Спрячь за высоким забором девчонку…

Три сотни километров от Петербурга, XXI век. В глухой деревне Новгородской области мать держит взаперти собственную дочь. Почти 20 лет. 73-летняя женщина уверяет, что делает все для её безопасности. Великовозрастная затворница, которой под сорок, выйдя на несколько минут на свет, вторит матери, что не хочет носу высовывать из сарая, который почти два десятилетия служит им обеим домом, и скрывается в темном домишке. Мать привычно приставляет к двери доску: «Лена может выйти, когда хочет». Корреспондент "Фонтанки" попытался разобраться, что такое современный домострой и как он соотносится с законодательством.

На странную девушку случайно наткнулись приставы-исполнители отдела судебных приставов Солецкого района Новгородской области. В последних числах мая они пошли по домам должников по алиментам - на носу был День защиты детей, подходящий повод, чтобы напомнить нерадивым родителям о существовании брошенных отпрысков. Лишний раз решили навестить дом Сергея Лаврентьева в деревне Дорогостицы. Его уже неоднократно предупреждали о том, что надо платить алименты двум дочерям, даже уголовным делом грозили, но мужчина так и не устроился на работу. Долгов набралось немало - почти 200 тысяч, а о дочерях, которых у постоянно пьющих родителей отобрали органы опеки, Сергей Лаврентьев не вспоминал больше 10 лет. Старшей в этом году уже исполнится 18, а младшей - 16.

Найти Лаврентьева в доме не удалось. Приставы осмотрели ветхое жилище на самом краю деревни, мать обмолвилась, что он и вовсе ушел подрабатывать в ближайший колхоз. Однако во время обхода дома мужчина обнаружился. Вовсе не на "шабашке", а припавшим к земле, прячущимся в одуванчиках от представителей власти. Впрочем, в поисках старшего сына пожилой дамы, вышедшей на заросший лопухами двор встречать людей в форме, приставы натолкнулись и на еще одну обитательницу - старшую сестру злостного алиментщика. Правда, на улицу она не выходила, на исполнителей смотрела из окна небольшого полузавалившегося сарая.

На вопрос, что она там делает, женщина ответила, что ее заперла там мать. Причем на замок, и для надёжности приперев дверь доской. По возвращении хозяйки дочь была выпущена, но в странное жилище приставам вход был закрыт. Мотивировалось это тем, что пришли они к сыну, а в ее доме, мол, им делать нечего. Из разговора выяснилось, что живут мать с дочерью в сарае уже, почитай, 20 лет. При этом женщина, которой оказалось 37 лет, никуда без главы семейства не ходит, а если мать отлучается, то сидит под замком.

Показавшееся приставам нарушением закона поведение (лишение свободы) родительница объяснила по-своему: "Вы же, уходя, свою квартиру закрываете, вот и я свое имущество под ключом держу".

Как только обо всём стало известно, приставы тотчас же доложили своему руководству, а те в местное ОВД и прокуратуру. Участковая выехала в деревню, взяла объяснения соседей и самих затворниц и передала материалы в надзорное ведомство.

Пока проводится проверка, "Фонтанка" решила навестить семью Лаврентьевых и увидеть, как они живут, и узнать, почему взрослая женщина сидит под замком.

Дорога к затворнице

Добраться до Дорогостиц общественным транспортом нельзя. Автобусы из райцентра едут только до ближайшей деревни Горки, откуда до места назначения еще четыре километра по грунтовке. От Великого Новгорода это и вовсе почти в 130 километрах. Машина петляет, один из приставов, отправившихся вместе с журналистами, сетует, что теперь чинить такие трассы в поселковой местности приходится только за счет местного бюджета, а в этом почти оставленном жителями уголке на такие работы денег явно не найдется. Так что он время от времени предупреждает водителя, откуда ждать очередной ямы или осыпавшейся дороги.

Выезжаем к Дорогостицам: главная улица с добротными домами. Местные в большинстве своем работают в колхозе "Россия" - единственном приносящем доход предприятии в районе. Там зарплаты не только по новгородским меркам неплохие - можно получить и 20, и даже 40 тысяч в месяц на молочной ферме. Однако, свернув на боковую улицу, едем в самый ее конец и останавливаемся возле распахнутой калитки в посеревшем от времени деревянном заборе. За забором - густые заросли лопуха и две тропинки. Одна - к давно не беленному домику, вторая - к покосившемуся сараю с одним полуслепым окном. Вокруг тишина, и только слышно, как за деревней гонят мычащее стадо коров.

Валентина Егоровна, собственно, главная в этом доме, уже без особого удивления смотрит на процессию, направляющуюся к ее жилищу, возглавляемую приставами и участковой в сопровождении журналистов. Тут же докладывает, что сын ее, который интересует приставов, ушел, а сама она хлопочет по хозяйству - сидя во дворе, чистила картошку на обед.

- Где дочь?

- Дома.

- Чего не выходит?

- Не хочет, наверное.

Дверь в бывшую конюшню прижата доской, внутри слышно копошение. После нескольких минут уговоров Лена появляется на пороге. В старой черной блузке с рюшами, давно не стиранной трикотажной юбке, каких-то рейтузах. Меж тем столбик термометра на Новгородчине упорно тянется к плюс 30. Немытые волосы, похожие больше на дреды, схвачены в неаккуратный хвостик давно растянувшейся резинкой. На ногах - резиновые шлепанцы (велики на несколько размеров). Видно, что она только собралась, и то слишком спешно, так как гости были настойчивы в желании с ней лично пообщаться. На вид Лене едва ли дашь и двадцать. Если приглядеться, то можно все-таки разглядеть морщинки и седые волоски.

Вышла - и сразу спряталась за мать, понурив голову и приняв позу провинившегося или сильно стесняющегося ребенка. Старшая Лаврентьева тем временем принялась рассказывать, как они оказались сперва в Дорогостицах, а затем и в сарае. Семья приехала из Узбекистана в 1991 году, дали дом, жили все вместе: мать, дочь и сын. Потом сын женился, с невесткой хозяйка характерами не сошлась. Избранница отпрыска не брезговала водкой, как и многие в деревне, впрочем, и сын тоже весьма жаловал этот напиток. В итоге от постоянных пьянок и ссор Валентина Егоровна перебралась подальше - в конюшню. Коня, правда, там уже не было. Так что нашлось место для топчана и практически детской кроватки, еще тумбочки и небольшого стола. Большую часть нового "дома", площадью едва ли в 10 квадратных метров, заняла печка.

Сын одно время звал к себе, даже пристройку соорудил, раз мать желает какой-то обособленности, но она наотрез отказывалась возвращаться. Но и совсем не уезжала, хотя местные власти, прознав о таком "скотском" существовании, предложили на выбор несколько пустующих домов в деревне, где от прежних хозяев сохранилась какая-то мебель и утварь. Пока же удобства во дворе, мыться - в тазике, еда - то ли на уличной печи, то ли внутри хибары. Но там печь особо жарко стараются не топить - боятся пожара.

Ни сама Валентина Егоровна, ни ее дочь нигде не работают, живут на пенсию в четыре тысячи рублей. Лена, согласившаяся в итоге поговорить, рассказала, что когда-то давно, еще по приезде в деревню, работала в колхозе дояркой, нянчила племянниц, но потом девочек у пьющих родителей забрали, да и работы не стало. На прямой вопрос, держат ли ее взаперти против ее воли, Лена, совершенно не меняясь в лице, как заученно, чеканит: "Нет, мне так лучше. Я сама прошу маму меня закрывать".

- Почему?

- Чтобы никто не лез. Вокруг одни пьющие.

- Мы из приличных, - кивает мать и добавляет: - По меркам местного окружения.

И еще с гордостью:  - Мы-то вот живем сколько, а водки даже не нюхали.

По словам Лены, они всегда вместе, никакого другого общения, кроме как с матерью, да ругани с братом и его нетрезвой супругой, у нее нет. Иногда ходят в колхоз подработать, когда очень нужна помощь. И то только вместе.

- А как в магазин?

- Тоже вместе.

- Лена не может сама?

- Зачем ей? Не надо. Там одни пьяные, - твердит свою "мантру" радеющая за благовоспитанность и чистоту дочери мать.

Такая вот простая логика.

Пока мать отошла ненадолго, Лена призналась, что вся эта деревенская жизнь ей не по нраву, у нее и образование есть - еще в Узбекистане оконченные восемь классов, и работала когда-то. Она не то что в этом сарае жить не хочет. Ей и дома не надо, который предлагает местная глава администрации. Ей бы в город. Вот тогда бы зажила. На резонное замечание участковой, что надо сперва тут начать жить по-нормальному, уклончиво соглашается и говорит, что завтра же они с матерью отправятся выяснять, как получить новое жилье. Про работу жалуется, что не дают им работать, то корову угонят, то еще как-то помешают. Возвращается мать и, застав обрывки беседы, тоже берется уверять, что непременно завтра же пойдут.

Почесав искусанные комарами ноги, посидев немного, заматывая распухший и загноившийся палец листом лопуха (накануне она колола дрова и посадила занозу), утомленная беседами и вопросами незнакомых людей Лена, не особо прощаясь, ушла в дом. Валентина Егоровна как-то походя, привычным движением, сразу же подпирает дверь стоящей тут же доской. Больше добровольную затворницу не слышно и не видно. В оконце на улицу смотрят, почесываясь и гоняя блох, две кошки с затекшими глазами.

За забором посмотреть на съехавшуюся делегацию собираются местные. О своих соседях они особо не рассказывают: живут обособленно, бедно, если не сказать нище, ходят вместе, кто уж кого под замком держит - не распространяются. Лену действительно давно не видели. Чуть ли не год назад заболела она, после этого не особо появлялась на людях. На заросший двор не заходит никто. Только какая-то местная баба заглянула в поисках мужа, так Лаврентьева-старшая тут же ее отвадила, сказав, что он не появлялся нонче - ушел работать в колхоз.

Кстати, приставам удалось сдвинуть и свое дело с мертвой точки. После достаточно долгого пребывания в Дорогостицах им снова попался на глаза их "клиент". На этот раз трезвый, потому весьма недовольный. Сдавшись под натиском визитеров, тоже сделал заявление: завтра идет в колхоз устраиваться на работу, чтобы погасить долги перед дочерьми. Приставы рады, но на слово ему как-то не верят.

К слову, в дом свой Лаврентьева так и не впустила никого, кроме участковой, которой перед большим количеством людей было неловко отказать в исполнении собственного обещания, данного накануне. Так что о том, что происходит внутри, известно только со слов Любови Дедковой. Вышла она из сарая, проведя в нем от силы несколько минут, с невозмутимым видом: работает на такой территории - многое видела. Описала сухо, впрочем, и обстановка, как уже известно, особым разнообразием и богатством не отличается.

Из деревни отправились к местному прокурору в Сольцы. Александр Володин смог только рассказать о том, что стало известно из материалов участковой Дедковой. Все, что попало им в руки, прокуратура непременно рассмотрит и проследит, чтобы решение по материалу было вынесено в соответствии с буквой закона.

Но в словах его сквозит: отказной этот материал. Человека нельзя заставить жить в доме, если он хочет в сарае, и сложно будет найти основания для возбуждения уголовного дела о незаконном лишении свободы, если сама "пленница" говорит, что все в порядке и ее все устраивает.

Может быть, это такое проявление стокгольмского синдрома а-ля русская глубинка. А может быть - особое понимание того, как стоит воспитывать детей, чтобы оградить от всех зол мира. Говорить о том, как сложится жизнь ее дочери в будущем, Валентина Лаврентьева не хочет. Не желает ей ничего другого, кроме того, что может дать сама. Замуж тоже не собирается отдавать за отсутствием кандидатов. Кажется, что она уверена, что жить будет если не вечно, то уж точно всегда при дочери.

Ксения Потеева, «Фонтанка.ру»