ПоделитьсяНесколько сотен пленных ополченцев Донецкой республики, среди которых — российские граждане, ожидают обмена. Родственники не могут связаться с сотнями, а может, и тысячами россиян, пропавшими на мятежном Юго-Востоке. «Фонтанка» встретилась с Виталием Герасименко, больше известным по позывному «Питер» – он отвечает в Донецке за освобождение пленных и розыск пропавших.
- Виталий, Вы сейчас являетесь руководителем службы по делам военнопленных Донецкой народной республики. До конца июля 2014 года Вы возглавляли информационную службу политотдела министерства обороны ДНР. Вы покинули этот пост после того, как из Донецка уехал Стрелков?
– Покинул я его несколько позже, и вот по какой причине. Я столкнулся с историей по обмену военнослужащего украинской армии Панасюка. Его приехала в Донецк искать мать, так получилось, что её вывели на меня. Я поселил её у себя, около недели, пока я искал её сына, она жила у меня. Нашел Панасюка в госпитале: его подобрали ополченцы, он 15 часов пролежал в поле раненый. Ещё пару часов, и он умер бы от потери крови. Были множественные пулевые ранения, плюс осколочные — наступил на мину. Когда я его нашел в госпитале, ему уже провели около семи операций. Я устроил ему встречу с матерью, в результате он по обмену уехал домой.
Тогда я задался вопросом: есть ли в армии ДНР подразделение, которое занимается вопросами обмена военнопленных. Выяснилось, что нет. Получив поддержку офицеров штаба, я стал такое подразделение создавать. Началась эта работа при Стрелкове. Приказ о создании подразделения подписал уже новый министр обороны Кононов.
- Расскажите, как это происходит? На каком уровне проходят переговоры? Кто решает, кого обменивать, а кого нет?
– Обмены происходят как в общем формате, так и в частном. Я, представители моего подразделения – мы договариваемся об обмене военнопленными с представителями украинской стороны.
- Эти военнопленные — граждане России или Украины?
– В основном, граждане Украины. На 90 процентов. Как и во всей армии ДНР. Раньше это называлось ополчением, теперь называется армией.
- Для того чтобы менять военнопленных, надо их иметь. Сколько военнопленных противной стороны находится сейчас в распоряжении ДНР?
– Более 200 человек. Уже произошел обмен примерно такого же количества военнопленных.
- Это с учетом Луганской народной республики?
– Нет, только Донецк. Со связью в Луганске до последнего времени были серьезные проблемы, но сейчас налаживаем взаимодействие, будем работать вместе.
- А сколько, по вашим подсчетам, ваших соратников находится в плену у киевской власти?
– С этим очень сложно. Несмотря на все наши просьбы, требования и попытки выстроить отношения, с обратной стороны нам не дают информации. Украинская сторона содержит в плену не только ополченцев, которые выступали против неё с оружием в руках. Кроме собственно ополченцев, есть активисты, которые выступали с невооруженным протестом. Необходимо выделять такую категорию, как волонтеры, которые содействовали ополчению без оружия в руках, выступали в качестве водителей, снабженцев, но также были взяты в плен.
С нашей стороны тоже есть проблемы с учетом. Ополчение создавалось в ходе боевых действий, люди просто вставали на защиту своей земли, и те из них, кто стали командирами, не всегда успевали наладить должный учет.
- Какой статус у этих лиц, оказавшихся в распоряжении украинских властей? Им предъявляют обвинения в уголовных преступлениях?
– Достаточно часто. Возможно, чтобы юридически закрепить их статус, возможно, чтобы спрятать их от обмена. Предъявляются обвинения криминального характера, из мест, где содержатся военнопленные, их переводят в тюрьмы. У этих людей судьба наиболее тяжелая. А те, кто числится именно военнопленными, группами содержатся в СИЗО разных городов. В Харькове, в Запорожье, в других местах.
- А какой статус у украинских военнослужащих — срочников, контрактников, добровольцев, захваченных ополчением?
– Военнопленный. Это солдат, который был взят в плен с оружием в руках. Конечно, надо разделять. Есть призывники или контрактники, которые зачастую и не знали, куда едут — иногда им говорят, что на учения, на учебные стрельбы. Есть офицеры. Есть наемники из различных батальонов, из того же «Донбасса», которые конкретно, осознанно, за деньги идут воевать. То есть убивать людей, своих соседей.
- Какая судьба у бойцов «Донбасса», попавших в плен?
– Сидят.
- Где? В тюрьме?
– Нет, конечно. Организованы специальные места, где они содержатся. Никто не помещает их вместе с уголовными преступниками. При этом физическое насилие к ним не применяется — в этом нет никакой необходимости. Все, что с ними делают — собирают и показывают видеозаписи того, что они натворили. Последствия обстрелов, погибшие женщины, дети. Доводит до истерики, они начинают понимать, что делают. Этого достаточно.
- Виталий, объясните. 200 человек — не так много. В чем проблема? Договорились с той стороной, встретились и поменяли 200 их пленных на 200 своих. Нет?
– Нет. Так не получится и так нельзя делать. Чем меньше количество людей в обмене, тем лучше.
- Почему?
– Потому что тогда есть возможность получить тех, кого нужно. Доработать, проверить, что нам передают именно тех, кого мы запрашиваем. Зачастую бывает подмена. Подбирают людей с подходящими фамилиями, которых задерживают у себя под надуманным предлогом. Однофамильцу подкидывают где-нибудь в Днепропетровске гранату, а потом передают как запрошенного нами военнопленного. Это необходимо проверять, что делать не просто — документов украинская сторона не предоставляет.
- Я правильно понимаю, что вместо вашего пленного бойца противная сторона может вернуть просто однофамильца?
– Да. И мы работаем над тем, чтобы этого не было. С нашей стороны такого нет. Донецкой республикой содержатся именно военнопленные, военнослужащие украинских формирований. Нет никаких гражданских лиц или активистов.
- Но ведь есть определенное количество украинских граждан, задержанных властями ДНР за совершение конкретных общеуголовных или воинских преступлений. Эти лица подлежат обмену?
– Этим занимается военная полиция. Это не мой вопрос, не моя компетенция и не задача моего подразделения. В моем, скажем так, «обменном фонде» – только военнослужащие украинской армии. В том числе, наемники, которые шли убивать за деньги — по всей видимости, они преступники. Офицеры, которые сознательно шли за деньги убивать — тоже, наверное, преступники.
- В чем основная проблема в вашей работе?
– Не секрет, что в ополчение вступили граждане разных государств, приехавшие туда добровольно. Подчеркну — не за деньги. Они тоже как ополченцы попадают в плен, а при обмене возвращаются в Донецк, без каких-либо документов. Зачастую им требуется медицинская помощь, иногда очень серьезная. На месте такая помощь им оказывается, но не всегда этого достаточно. Хотелось бы, чтобы к организации процесса возвращения этих людей в Россию подключились какие-нибудь общественные организации или фонды.
- Вам сложно обеспечить возвращение раненого гражданина России домой?
– Существует граница российская, и человека без документов крайне сложно провести, потому что есть закон. Открыто, через пункт пропуска — практически невозможно. Хотелось бы официально и по возможности быстро решать этот вопрос.
- Но как? На территории ДНР нет консульских учреждений России.
– Во всяком случае, мне об этом неизвестно. Мы и просим помочь.
- Если, как Вы говорили, вернулось 200 человек, и из них 10-15 процентов российских граждан, то это всего 20 человек? Это Ваши цифры.
– Даже если так. Если смотреть издалека, то, может, это всего 20 человек. А если смотреть, что это люди, которым нужна медицинская помощь — то это не «всего». Я не рассматриваю проблему с точки зрения «всего» или «не всего». Моя работа в том, чтобы помочь каждому человеку, который в этом нуждается.
- Но ведь это может обеспечить только государственная власть...
– Уверен, существуют же другие способы решать эти вопросы. Может, МИД, может, общественные организации. Эти вопросы решались в Чечне, других местах. Нам нужна помощь с российской стороны. Со стороны ДНР эти задачи решит наше подразделение.
- Что сейчас происходит с освобожденными из украинского плена гражданами России, после того, как они пересекут границу?
– Не знаю. Я знаю, что медицинская помощь им оказывается, но вот насколько быстро и в каком объеме — мне хотелось бы знать ответ на этот вопрос. Важен момент организации — чтобы я четко знал, кому звонить, какую справку выписывать, в какую машину посадить, чтобы ему четко и быстро оказали медицинскую помощь.
- Виталий, несколько личных вопросов. Вы петербуржец. До отъезда в Донбасс чем Вы занимались, и почему там оказались?
– Интернет-маркетинг и бизнес-консалтинг. Я наблюдал по телевизору за тем, что происходит на Юго-Востоке, потом я понял, что надо поехать и увидеть на месте. Я поехал и увидел — как сносят города. Увидев это, я не мог не остаться. Ехал в никуда. Знакомых в Донецке не было. Нашел себе применение уже на месте.
- Зачем? Чего Вы добиваетесь, какого результата?
– Многие, даже местные, не могут ответить на этот вопрос. Я могу: я приехал для того, чтобы помочь тем людям, которые там живут, построить то, что они хотят. Пока это не противоречит моим убеждениям, я им помогаю и содействую. На том фронте, на котором нахожусь.
- Петербуржцев среди ополченцев много?
– Россиян я вообще встречал не много. В основном воюют местные. Необязательно из Донецка или Луганска, я имею в виду граждан Украины. В тех подразделениях, в которых я находился, граждан России не более 10 процентов. С другой стороны, у нас не принято спрашивать биографию. Многие известны только по позывным — это их выбор.
- Виталий, почему многие из бойцов закрывают лица?
– У многих из ополчения на другой стороне живут родственники, друзья. Они подвергаются серьезным преследованиям со стороны СБУ.
- Но добровольческие батальоны Нацгвардии и ВСУ тоже в балаклавах.
– Чего они боятся, я не знаю. Может, не верят своему государству. На обменах тоже конвой весь в масках. Я никогда не скрывал своего лица. Понятно, почему люди закрывают свое лицо — боятся. Но если ты сделал свой выбор осознанно — чего бояться? У нас родственников никто не преследует. Я знаю сотрудников, взрослую семейную пару, с которыми я работал — они здесь, а два их сына воюют в Национальной гвардии. Это гражданская война, она много принесла семейных трагедий. Мой брат, который живет на Украине, прислал письмо: ты враг, ты захватчик моей земли, ты предал отца, семью, ты для нас больше не существуешь. При этом я не опасаюсь об этом говорить. Если для них будут последствия — что ж, они осознанно выбрали свою сторону. Гражданская война — в ней либо не надо участвовать, либо надо делать свой выбор и отвечать за последствия.
- Вам приходилось встречать освобожденных из плена российских военнослужащих? Участие их в конфликте имеет ряд подтверждений и не только пропагандистского характера.
– Я с такими людьми не встречался: ни с кем, кто бы в качестве военнослужащего Вооруженных сил России находился бы в Донбассе. Либо их там нет, либо я чего-то не знаю. Ополченцем может стать любой человек. Но подразделений, расчетов, экипажей боевых машин российских я не встречал. Слышать — слышал. Но лично не встречал ни разу, хотя езжу много.
- Задачи вашего подразделения ограничиваются обменом военнопленных?
– Нет. Так получилось, что многие и с украинской, и с российской стороны разыскивают своих пропавших родных, друзей. Например, вот я здесь, но мои родственники не знают, что я жив-здоров: по некоторым причинам я два месяца не выходил на связь. В таких условиях находятся многие. Не факт, что люди, которые не выходят на связь, потеряны. Может, действительно что-то случилось, может, помощь нужна, а может, человек просто телефон потерял.
Наш основной вопрос — кто с российской стороны обеспечит взаимодействие. В ДНР этим занимаемся мы.
- Спасибо. Есть телефон, по которому можно сделать запрос о судьбе своих близких, пропавших в Донбассе?
+38 093 445 90 93, +38 093 442 3452. Звоните. Если сможем, поможем.
Беседовал Денис Коротков,
«Фонтанка.ру»
