ПоделитьсяСегодня вечером Мариинский театр выпускает первую в нынешнем сезоне премьеру – седьмой по счету оперный спектакль, поставленный в Петербурге тандемом молодого режиссера Василия Бархатова и художника из мэтров Зиновия Марголина, который рассказал «Фонтанке» о «Сказках Гофмана» Жака Оффенбаха. В частности, о том, что фабула новой постановки будет перекликаться с сюжетными линиями одновременно «Соседки» Франсуа Трюффо, «Сияния» Стэнли Кубрика и «Игр разума» Рона Ховарда. А наряду с ведущими солистами оперной труппы Мариинского театра в спектакле примет участие драматическая актриса – молодая прима БДТ Полина Толстун.
– Проследить логику тех или иных репертуарных ходов Мариинского театра зачастую проблематично или вовсе невозможно, особенно – извне. Существовала ли какая-то мотивация появления в репертуаре «Сказок Гофмана», кроме того, что это - абсолютный оперный хит?
– В Мариинке многие решения, которые в других театрах называются судьбоносными, принимаются очень просто и очень быстро. Так было и в случае «Сказок Гофмана» – название появилось само собой, из воздуха. То, что оно появилось неслучайно, мы поняли уже задним числом. Как вы знаете, Мариинский театр владеет грандиозным репертуаром: если открыть хрестоматийную книгу «100 оперных либретто», то вы увидите, что практически все оперы не просто поставлены, но за последние годы шли в нескольких разных версиях. А «Сказки Гофмана» в последний раз показывались достаточно давно: 11-летней давности спектакль Марты Доминго сошел с репертуара очень быстро.
– Партитуры, над которыми вы с режиссером Бархатовым работали в Мариинском театре в последние годы, не имели сценической истории и потому предоставляли вам как постановщикам карт-бланш: «Братья Карамазовы» – мировая премьера, «Мертвые души» – вторая по счету петербургская постановка через тридцать с лишним лет после мировой премьеры… Со «Сказками Гофмана» все наоборот: вы столкнулись с контекстом одного из самых кассовых названий мирового музыкального театра...
– …и этот контекст представляет одну из наиболее серьезных проблем для режиссеров и художников, пытающихся заниматься авторским театром на оперной сцене. Конечно, наиболее обостренно эта проблема существует в коммерческом театре, в мюзикле: его, по законам жанра, должны любить как минимум сорок процентов населения - как фаст-фуд. Но и в казалось бы элитарном оперном театре ситуация, при которой на спектакль не раскупаются билеты, – ужасна, невозможна. Вроде бы ты в последнюю очередь должен думать о том, как понравиться публике – но вместе с тем ты должен ухитриться понравиться максимальному количеству людей. В идеале, разумеется, хочется, чтобы в оперных театрах звучали оперы Альбана Берга или Бенджамина Бриттена – но суровая реальность такова, что исполнять их можно не чаще раза в год. Мы с Бархатовым, к примеру, который сезон мечтаем поставить бриттеновского «Билли Бадда» – но для любого театра решиться на подобный проект означает лишь выбросить на ветер деньги. Почему в Большом театре в свое время вынуждены были снять с репертуара прекрасную постановку: «Похождений повесы» Дмитрия Чернякова? Потому что залы были пустые.
– Но в случае «Сказок Гофмана» вы сталкиваетесь с другой проблемой: публика, раскупившая билеты на оба первых показа за несколько недель до премьеры, хочет прежде всего услышать знакомые номера – куплеты Олимпии, «Баркаролу», - и от режиссуры требует главным образом одного: чтобы та не мешала ей внимать этим самым highlights.
– А в нашем спектакле ничего революционного не будет, напротив – будет попытка рассказать историю как можно более ясно и просто. Но не будет и ничего сказочного. Прошлая постановка была сделана очень качественно, но ее традиционалистский язык больше подходил скорее детским книжкам, комиксам, а не большой романтической опере. Ведь если приглядеться, «Сказки Гофмана» – очень болезненное произведение, про то, как сон разума рождает чудовищ. Мы сразу понимали, что не позволим себе выпустить на сцену певицу, которая будет механически кланяться и вращать руками, изображая куклу – как предписывает либретто. Потому что музыка Оффенбаха – не про это: кукла – значит сказка, а «Сказки Гофмана» – это драма.
– Учитывался ли вами контекст предыдущих постановок оперы?
– Из наиболее значимых спектаклей я бы выделил недавнюю парижскую версию Роберта Карсена с Нилом Шикоффом в заглавной роли: это в полном смысле слова буржуазный театр – не близкий мне по стилю, но отлично сделанный. В спектакле Карсена производят сильное впечатление даже лобовые ходы: попробуй, повтори их в нашем театре – стыда не оберешься. Но парижская постановка все-таки не совсем про Гофмана – слишком большую роль играет роскошный театральный гарнир. Еще отмечу фильм-спектакль Вальтера Фельзенштейна 1970 года – старомодный, но невероятно качественный. Посмотрев его и сравнив с тем оперным театром, который в ту же эпоху делали в Советском Союзе, я очень хорошо осознал: высочайший класс современного немецкого театра взялся не на пустом месте. Ну и самой, пожалуй, любопытной мне показалась постановка Луи Эрло в Лионской опере.
– Традиционный предпремьерный вопрос: чего ждать публике, к чему готовиться?
– К очень личной, очень интимной театральной истории. Эрнст Теодор Амадей Гофман писал свои рассказы – а у нас будут «Рассказы Бархатова», confession молодого художника. У Бархатова настал «час икс», когда ему потребовалось высказаться – по поводу жизни, по поводу любви, по поводу всего на свете. Бархатов принадлежит к тому редкому сегодня типу художников, которым человеческие отношения куда интереснее политики – и «Сказки Гофмана» получились у него очень сострадательным произведением, вероятно, первым в отечественной опере после спектаклей Дмитрия Чернякова высказыванием о нереализованных человеческих страданиях, о человеческом одиночестве.
– И вновь о стереотипах. В массовом сознании сложился расхожий образ фирменного почерка сценографа Зиновия Марголина: сложносочиненные масштабные декорации-трансформеры. Ничего этого не найти в макете «Сказок Гофмана» – лаконичный дизайн, пустое пространство…
– Я ненавижу художников с угадываемым стилем: индивидуальность можно опознать по энергетике, но не по стилю. Абстрактная декорация хороша ровно в той степени, в какой она является фактом спектакля и работает на театральное целое – в противном случае она остается дровами, которые можно запихнуть в пять фур и которые крысы бесследно сжирают за три года. Самоценным искусством сценография была разве что в XIX веке: живописные задники Коровина – это большие картины, живописный занавес Головина можно натянуть на гигантский подрамник и продать на аукционе Sotheby's за сто миллионов долларов. А в ХХ веке театр начал осваивать пространство – и все сразу стало по-другому… На самом же деле, идеальный спектакль – тот, в котором декорация сама по себе ничего не значит. Сейчас мне 51 год – и я, как кажется, очень хорошо понимаю истинное место художника в театре: подготовить плацдарм, дать актерам и режиссеру пространство, в котором им будет легче всего раскрыться в данной конкретной пьесе. Я часто вспоминаю разговор с Сергеем Бархиным, случившийся в 1999 году в его кабинете незадолго до премьеры «Псковитянки» в Большом театре. Макет спектакля выглядел так, как будто был сделан в каком-нибудь 1947 году художником Владимиром Дмитриевым. На мой недоуменный взгляд Бархин ответил: иначе работать было невозможно, потому что дирижер постановки – Евгений Светланов, а режиссер – Иоаким Шароев. Какие обстоятельства – такие декорации. Это был урок на всю жизнь: швыряться в режиссера своими амбициями – зачем?
– И напоследок – непростой вопрос: почему, как вам кажется, фигура вашего соавтора режиссера Бархатова вызывает у российских околотеатральных филистимлян такое знойное раздражение? Что это – банальная зависть?
– Не так давно в Москве я проезжал на такси мимо гостиницы «Россия». Точнее, мимо оставшихся от нее руин, вызвавших у меня ностальгические воспоминания, которыми я поделился с водителем – сколько, мол, еще эти руины будут здесь лежать, и как хороша была «Россия», которую мы потеряли. На этом месте водитель вдруг повернулся ко мне и выпалил: «Это все потому, что Лужков – еврей».
Дикость? Ничуть не большая, чем обвинения Бархатова в том, что все его успехи связаны с тем, что он-де – племянник Германа Грефа. Откуда этот расхожий бред берется? И почему, собственно, именно Грефа – а не, скажем, Кудрина? Русскому сознанию требуется рациональное объяснение любому успеху: логика, согласно которой человек всего добивается собственными руками – а это как раз случай Бархатова – на одной шестой суши не работает. Омерзительное заклевывание Бархатова – показатель того тотального неуважения друг к другу, которое повсеместно существует в нашей стране. Взаимоотношения в творческом цехе, к примеру, совершенно казарменные: тебя стращают и смешивают с грязью только потому, что ты молод, что ты «салага». И чем ты более молод и более успешен, тем большим нападкам ты будешь подвергаться. Чтобы к тому же Бархатову отнеслись с уважением, он должен, допустим, заработать инфаркт. Тогда о нем будут говорить совсем иначе: о, уже инфаркт заработал? Наш человек.
Дмитрий Ренанский,
«Фонтанка.ру»
Фото: пресс-служба Мариинского театра
Поделиться