ПоделитьсяЭто интервью с профессором восточного факультета, китаистом Николаем Спешневым «Фонтанка» готовила к 80-летнему юбилею ученого — в августе 2011-го. Но так получилось, что оно стало последним в его жизни: 14 июня Николая Алексеевича не стало. Перед вами – беседа с человеком, который был потомком петрашевца и друга Достоевского Николая Спешнева, родился и вырос в Китае и переводил для Хрущева, Брежнева и Горбачева.
– Николай Алексеевич, расскажите, пожалуйста, про Вашего прапрадеда – Николая Александровича Спешнева.
Мой прапрадед был членом кружка петрашевцев. Он был арестован вместе со всеми членами кружка, и так же, как и все, был приговорен к смертной казни, которая в последний момент, когда все уже стояли на Семеновском плацу, была заменена на 10-летнюю каторгу. Мой дед помнил его: дед родился в 1872 году, а прапрадед умер в 1882.
Любопытно, что я в свое время дружил с внуком Достоевского, а мой прапрадед был другом Достоевского. Еще моему предку принадлежал дом на Кирочной улице, который потом отобрали, когда вынесли приговор и лишили прапрадеда дворянского звания. Но в этот дом не захожу – только иногда смотрю на него, когда оказываюсь рядом.
– Николай Алексеевич, Вы родились в Китае, там же и провели свое детство. Расскажите, как Вы оказались так далеко от России?
Это непростая история. Мой дед был военным – полковником. После получения военного образования в 1896 году он вызвался поехать на Дальний Восток, что в те времена было редкостью – мало кто высказывал такое желание. При этом на Дальний Восток он плыл на пароходе через Индийский океан, на котором он, кстати, познакомился с моей бабушкой.
Во Владивостоке он закончил Восточный институт по специальности «японский, маньчжурский, китайский и тибетский языки». Так что, помимо технического образования, которое он получил как военный, он еще стал востоковедом. Это ему помогло в какой-то степени в дальнейшем. Дело в том, что, когда началась революция 1917 года, он отправился к Колчаку, но, не добравшись до расположения войск адмирала, попал по дороге в плен к красным.
Там он пробыл какое-то время, а потом выяснилось, что одному комиссару требуется переводчик с японского, и мой дед опять поехал во Владивосток. Там он немного поработал, а в 1921 году вся семья решила уехать в Харбин. Этот город в то время был отчужденной территорией КВЖД, и там дед стал преподавать русский язык в местной гимназии. А его сын, то есть мой отец, стал работать на пограничной заставе. Потом дед перебрался в Пекин, а за ним – и мой отец, где они жили с 1925 по 1947 годы, и где в 1931 году родился я.
При этом ни мой дед, ни отец, ни я так и не стали гражданами Китая. Я даже помню, что после того, как японцы захватили Китай в конце 1930-х годов, я ходил с повязкой на руке с унизительной надписью: «Без гражданства».
– А в Китае Вы учились в русской школе или китайской?
Сначала я год проучился во французском пансионе, изучая английский и французский, а потом – в китайской. Вообще, к русским, которые знают китайский язык, там всегда относились и относятся хорошо: в Китае уважают людей, знающих язык этой страны. Считается, что если европеец его выучил, значит, он что-то может и уважает эту страну, хочет в ней жить. А поскольку мой отец, видимо, подумал о моем будущем, то он отдал меня в китайскую школу.
Я был единственным русским в классе. А ведь в Пекине были и английская, и французская, и немецкая, и русская православная школы. Но отец принял именно такое решение. И я в восемь лет пошел в китайскую школу, где проучился до окончания войны. Ушел я из нее в 1945 году, когда при советском посольстве была создана русская школа, которая называлась «Школа советских граждан при генкосульстве СССР». При этом так получилось, что я, закончив восьмой класс китайской, пошел в пятый класс русской школы.
Сейчас в Китае сделали фильм про меня, и там мои бывшие товарищи по пекинской школе вспоминают, что, по их мнению, я был вполне обыкновенным китайцем. Но, в отличие от местных жителей, которые являются интровертами, я был экстравертом, так что меня часто наказывали за экспрессивность, которая там не поощряется.
Сейчас китайцы зовут меня сделать фильм о Пекине моего детства, потому что они не знают о Пекине того времени то, что знаю я.
– А когда Вы вернулись в Советский Союз?
В 1947 году. Ехали, как сейчас помню, на теплоходе «Гоголь» – через Цусимский пролив до порта Находка. А уже оттуда в теплушках поехали на Урал и осели в Оренбургской области в городе Новотроицке: дальше нас не пустили.
Деда вскоре арестовали по обвинению в том, что он японский шпион, и больше мы его не видели. Почему японский? Дело в том, что после того, как японцы захватили Китай, он работал какое-то время у них на радиостанции.
В Ленинград я приехал благодаря родственникам: моя тетка была известным советским оптиком, дядя – профессором МГУ. Кроме того, о моем переходе хлопотал академик Сергей Вавилов, который был тогда директором Оптического института. И потом, уже закрепившись в Ленинграде, я перетянул туда и отца.
– Спрашивать о том, почему Вы решили поступать на восточный факультет, наверное, не нужно…
Он сам меня нашел. Я еще школу оканчивал, а уже им тексты наговаривал. Также до поступления я уже был переводчиком у первой группы китайских студентов, которые учились в Горном институте – переводил им высшую математику и черчение, сам ничего в этом не понимая.
Я вообще хотел быть музыкантом, дирижером симфонического оркестра. Но потом я на охоте покарябал себе палец, и уже ни на скрипке играть не мог, ни на фортепиано. Но, видимо, все эти мои задатки перешли в педагогику – в итоге я решил стать ученым и преподавателем.
Могу сказать, что студенты меня любят: занятия у меня нескучные. Многие говорят, что они – как спектакль. Я так не считаю, но я стараюсь сделать лекции по китайской фонетике веселым делом. Ведь китайская фонетика – это страшнейший труд. Если нет слуха, то китаистом лучше не становиться – во всяком случае, разговорный язык точно не освоишь.
– Помимо преподавания, Вы еще переводили для первых лиц советского государства. Расскажите, с кем Вам довелось встретиться.
Первым высокопоставленным чиновником, для которого я переводил, был Никита Сергеевич Хрущев. Это было в 1957, на Фестивале молодежи и студентов в Москве. Там была китайская делегация, при которой я был главным переводчиком. И во время торжества в Кремле одна из известных китайских актрис захотела пообщаться с Хрущевым. Никита Сергеевич, которого я обычно воспринимал по репортажам, оказался очень серьезным человеком, никакого «хи-хи» - «ха-ха». У них состоялся очень непринужденный и серьезный разговор.
После Хрущева я переводил для Брежнева, когда он еще был председателем Верховного Совета. Во время одного из партийных съездов он приехал сюда с председателем КНР Лю Шаоци. Брежнева я запомнил веселым и энергичным. На мой взгляд, этот Брежнев, и тот, который был потом генсеком, – совершенно разные люди.
Больше всего, конечно, мне повезло с Горбачевым: с ним и Раисой Максимовной мы были и в Китае, и на Тайване. В Китае – в 1989, я тогда в основном переводил для Раисы Максимовны, а на Тайване – в 1994, куда они приехали по приглашению местного бизнесмена. И там мы провели 5 суток, в течение которых я работал один – без помощника. А ведь не зря говорят, что синхронист должен 20 минут переводить и 40 минут отдыхать. Было очень сложно: даже во время торжественных обедов, когда все люди ели, я не успевал даже закусить – нужно было все время переводить.
Но больше всего мне нравилось работать с нашими театрами, которые гастролировали в Китае. Я редактировал переводы Чехова, Островского на китайский язык и делал слайды, на которых писал текст, чтобы китайские зрители могли прочитать текст. Хорошо знал Олега Ефремова, Кирилла Лаврова.
– А как вообще китайцы относились и относятся к русским?
Им нужно объяснять, что они – интроверты, а мы – экстраверты, и нам не нужно удивляться, что они такие, а мы такие. Для них наша экстравертность – это грубость, поэтому первое, что про нас пишут, это «грубые». Еще говорят, что мы не держим слова. А для них китаец, который не сдержал слова и потерял свое реноме, – это катастрофа, он может пойти и покончить с собой. Поэтому если ты ведешь с китайцем переговоры, то оставь ему форточку для отступления, чтобы он не оказался в тупике.
Главное – не оправдывать какие-то грубые вещи, но пытаться понять представителя другой цивилизации. Важно именно понять – тогда будет диалог! А если не хочешь понимать, то тогда диалога не будет.
Беседовал Андрей Захаров, "Фонтанка.ру"
