Недавно экс-мэр Москвы Юрий Лужков, открывая церемонию вручения одной из престижных журналистских премий, посетовал, что в России сегодня «нет свободы СМИ, демократии». Слышать это от Юрия Михайловича, признаюсь, было дико. Ибо нет в современной России человека, более яростно сражавшегося со СМИ последние 15 лет, чем Лужков. При этом в методах своей борьбы с журналистами Лужков был не брезглив. Знаю, о чём говорю. 12 лет назад сам получил от находящегося тогда на самом пике своего политического могущества мэра Москвы исковое заявление о защите чести, достоинства и деловой репутации аж по 9 пунктам.
…А предварил его Юрий Михайлович, размахивая зажатым в руке экземпляром одной федеральной газеты с не понравившейся моей статьёй на 13-й полосе, гневной тирадой про «продажных журналистов Березовского» в прямом эфире главного столичного телеканала.
По нынешним меркам, когда плевок во власть предержащих считается хорошим тоном и сходит практически всегда безнаказанно даже работающим в государственных СМИ журналистам, тот мой скромный репортаж не стоит и выеденного яйца. Нескольким старушкам в престижном районе Москвы, где рушили пятиэтажки, не хватило квартир во вновь построенном для них там же доме. На окраину их выселить было нельзя по закону, и местные власти их стали выживать силой. Мерзкая история. Понимали это и близкие к мэру люди. Ибо сразу после выхода материала – и соответственно перед судом надо мной - мгновенно нашлись квартиры в том самом престижном районе, и старушки покинули, наконец, нежилой полусклеп с выбитыми окнами, с наркоманами и бомжами, но без электричества и отопления, где обретались месяцами по воле местного начальства. И Лужкова. Ведь именно Юрий Михайлович, почтивший своим присутствием торжественное расселение этого дома, лично пообещал одной из этих старушек, что в случае хоть одной жалобы «всех уволю».
Но в тогдашнем телегневе будущему радетелю свободы отечественных СМИ, конечно, было не до самокритичной оценки собственных слов и полного отсутствия каких-либо поступков, с ними связанных. Более того, Юрию Михайловичу было невдомёк, что всуе публично унижает он и человеческое достоинство журналиста, и задевает его деловую репутацию. В слепой чиновничьей ярости не мог, разумеется, он и представить, что гонорар «адепта Березовского» за разозливший его материал составил всего-то 70 рублей и что изначальным мотивом репортажа был позыв написать позитивный текст о программе расселения столичных пятиэтажек, а проблемы с этим самым расселением, которые к досаде мэра нашли отражение в тексте, выявились лишь в процессе работы над ним.
А всё потому, что в глазах Лужкова журналист – есть и будет – лишь инструмент чьей-то конкурентной политической воли. Березовского, Чубайса, Путина, Медведева… Но не самостоятельная величина. И уж тем паче никакая там не «четвёртая власть».
Сразу после эфира с разгневанным мэром «интересные и удивительные» явления стали происходить уже в моей профессиональной жизни. И их с лихвой хватало, чтобы понять, каким образом Юрий Лужков и высшая власть 1990-х в его лице блюдёт свою «деловую репутацию» и «поруганную честь».
К примеру, каждый раз накануне очередных судебных слушаний в моём редакционном кабинете появлялся представитель мэра в суде, бывший следователь, числившийся сотрудником правового управления столичной мэрии. В выражении его лица не читалось и тени смущения от того, что отстаивает он честь и достоинство Юрия Михайловича в своё рабочее время за деньги столичных налогоплательщиков, одним из которых являюсь и я. Тон бывшего следователя был недобрым. Намёки прозрачными. Взгляд испепеляющим. При этом он настаивал на… мировой! Её условием, правда, была позитивная публикация о деятельности Юрия Михайловича в нашей же газете. Сообразив там у себя в правовом управлении, что дела ему не выиграть, а пытаться убедить Лужкова отозвать иск – равносильно увольнению, бедолага хотел хотя бы не проиграть, а заодно и позволить мэру сохранить лицо.
Но на такую мировую мы не шли. Поэтому представителю истца ничего не оставалось, как регулярно переносить судебные заседания. Получался эдакий замкнутый круг. Не уверен, что Юрий Михайлович читал Кафку, но затеянный им процесс мог бы конкурировать с сюжетом главного произведения гениального немца. Длился он месяцами. Порядком изматывал нервы. В том числе и несчастным старушкам, которых приходилось всякий раз привозить в здание суда в качестве свидетелей, где ровно в назначенное для заседания время мы и узнавали об очередном переносе процесса.
Этим мэрский нажим, впрочем, не заканчивался. Опять же накануне судебного заседания в редакции газеты вдруг возникали люди из жилищного комитета мэрии, недовольные слишком низкой арендной платой, которую платила газета за помещения, где располагалась со дня основания, ещё до назначения Лужкова мэром Москвы. Да что там люди московского правительства… Им-то хоть если не по общечеловеческой морали, то по иерархической логике пристало блюсти честь высокого патрона сомнительными методами. А под какую логику и моральную категорию подпадают, скажем, действия одного моего коллеги-журналиста, унесшего у меня из кабинета подшивку с моими статьями о деятельности мэрии… – интернет-сайтов тогда не было – в мэрию же? «Чтоб судить легче было?» - помню, пошутил недоумённо. Как в воду глядел. А ведь выиграй суд Лужков, значит, и газете, и всем в ней работающим, и этому самому коллеге-журналисту был бы от этого прямой материальный убыток. Юрий Михайлович меркантильную сторону иска обставил изящно. В случае поражения мы должны были выложить ему всю выручку за реализацию номера нашего издания, вышедшего с моей статьёй.
Спустя срок, работая уже в другой столичной газете, наткнулся как-то на редакционный материал под примерным заголовком: «Лужков – журналисты – 30:0. Юрий Михайлович выиграл все суды у журналистов». Потряс и профессиональный мазохизм автора, и то, что это была неправда. Лужков не выиграл у меня, и проиграл, по крайней мере, одной моей коллеге, с которой мы присутствовали на одном-единственном заседании, к досаде Юрия Михайловича, кое-как всё-таки состоявшемся, по его иску.
Впрочем, дело даже не в том, выиграл Лужков у всех журналистов или нет. Публично кичиться выигранными судами у журналистов, пусть даже тогдашнее общество разгула свободы СМИ и понятия не имело, как эти победы мэру достаются, это, знаете, симптом политического нездоровья. Политическая болезнь и душевный человеческий изъян. Для этого надо быть только Лужковым с его косным мозгом политического феодала образца 1990-х. В вотчине которого можно было только проигрывать. В вотчине которого понятие справедливость было значимо лишь настолько, насколько сильные люди стояли за материалами дерзкого журналиста. В этом был весь Лужков. Кстати, корни нынешней несвободы СМИ в регионах, на мой взгляд, состоят в том, что там ещё полным-полно таких вот лужковых на разных уровнях и вовсю царят 1990-е.
…Не припомню, кстати, хоть одного суда Ельцина с журналистами. А уж его они терзали, не дай Бог Юрию Михайловичу! Или. Не помню Путина и Медведева, судящихся с прессой.
Поэтому и не могу понять коллег-журналистов, аплодировавших Лужкову при открытии церемонии вручения престижной журналистской премии, где Юрий Михайлович упрекнул в ограничении свободы СМИ нынешнюю власть, ревностным служителем которой, к слову, сам экс-мэр являлся аккурат со дня проигрыша «Отчеством» парламентских выборов в 1999 году и до своего сентябрьского отрешения. Не могут коллеги сегодня не знать об особой, уникальной, я бы сказал, «толерантности» Лужкова по отношению к самим себе, к журналистам.
А раз знают и, являясь отныне независимыми от известной лужковской столичной деспотии, ему аплодировать продолжают, то, значит, пытаются таким образом использовать уже самого Юрия Михайловича или в своей фронде с нынешней властью, или в своей борьбе с положением современных СМИ, которое представляется им несвободным. Но эта кривая при безусловном праве иметь любое мнение вряд ли вывезет к тем идеалам демократии, о которых уважаемые коллеги регулярно упоминают на страницах своих уважаемых изданий.
Лев Сирин