О литературе с Виктором Топоровым: Площадь восстания

Происходящее нынче в литературе проще всего описывается классическим термином «восстание масс». Нынче – это, пожалуй, целых два десятилетия: хотя в последние год-полтора (и буквально в последнюю пару месяцев) этот процесс, несомненно, обострился. Или даже прямо по Ленину: верхи не могут, низы не хотят. Верхи ничего не могут, а низы не хотят признавать их верхами, если уж подходить к делу с аптекарской точностью.

Литература (как и любое другое искусство) по природе своей аристократична и иерархична; различаются между собой «по степени благородства» даже отдельные жанры – так, трагедия всегда котировалась выше комедии, а стихи выше прозы. В советское время в литературе насчитывалось сразу несколько аристократий (и иерархий): аристократия верноподданности, аристократия вольнодумства, аристократия Союза писателей (в которой одно причудливо переплеталось с другим), – ну и, никуда от нее не денешься, аристократия талантов.

В первые же постсоветские годы всё это рухнуло, кроме талантов (но и те в изменившихся условиях, да подчас и просто в силу возраста принялись то и дело пускать петуха). Рухнули, кстати, и госиздательства, а заодно с ними – и государственная издательская политика. В издательский бизнес (теперь это был бизнес!) пришли неофиты – и принялись намолачивать бабки. Осколки и обломки прежних аристократий и иерархий до поры до времени сохранялись и даже воспроизводились лишь в отдельных организациях и структурах («толстые» журналы, Русский Букер, ПЕН-клуб и еще по мелочи).

Тут как нельзя впору пришелся позаимствованный у Запада и кое-как переведенный на язык родных осин постмодернизм, утверждающий, будто все звери равны, и до поры до времени помалкивающий о том, что некоторые из них все же равнее других. На смену иерархиям пришла ризома, иначе говоря – грибница, мнимого равенства. Первыми потеряли читателя поэты, вслед за ними прозаики, сейчас утрачивают былые позиции даже фантасты, хотя, казалось бы, не бывает читательской публики вернее (да и глупее), чем фэндом.

Писателей стало больше, чем читателей; издаться (хотя бы за свой счет) оказалось проще, чем плюнуть; как у свежеиспеченных, так и у заматеревших, а то и вовсе заслуженных литераторов не осталось, однако же, ни денег, ни славы. То есть они, разумеется, остались, но в катастрофически сократившихся объемах. К тому же это была теперь качественно другая слава, да и принципиально иные деньги тоже. Признание в узком кругу подлинных ценителей и коллег? Как бы не так! Скорее уж, молчаливый уговор величать друг друга – нет, уже не гениями (такое бывало раньше, в основном спьяну), – а мастерами своего дела. Но что это за дело? Простодушные переводчики и вовсе объединились в гильдию под названием «Мастера литературного перевода», запамятовав о том, что такого количества мастеров (их там несколько сотен) не припомнит вся история отечественного толмачества.

Деньгами теперь принято считать не гонорары (подавляющее большинство их просто не получает), а гранты и, главным образом, премии. Грантов мало, премий много, но и тех, и других категорически не хватает. Тем более что иной человечек умеет к ним присосаться и получать их чуть ли не ежегодно, а уж талантлив он или нет, вообще не имеет никакого значения. Имеют значение только связи (принадлежность к тусовке) и ловкость рук.

Слово «талант» превратилось чуть ли не в бранное. А слово «бездарность» и вовсе запрещено к употреблению. Прозаики говорят о «новом реализме», поэты – о «приращении смысла», критики – о «дискурсе», – но это, в основном, только затем, чтобы не именовать друг друга (чего они чаще всего заслуживают) полными бездарями.

В литературе выделилось привилегированное меньшинство. Столь же неталантливое, как и обделенное большинство (они, правда, на талант и не претендуют). Единственная разница между большинством и меньшинством (кроме численности обеих партий) заключается в том, что «большевики» – порой добровольно, но неизмеримо чаще все-таки вынужденно – занимаются литературной самодеятельностью, потому что их произведения в рыночных условиях неконкурентоспособны, – тогда как «меньшевики», столь же самодеятельные и неконкурентоспособные по качеству литературной продукции, как и их обделенные собратья, ведут паразитическое парапрофессиональное существование за счет все тех же грантов и присуждаемых друг другу в тесном кругу премий.

«Большевики» терпеть не могут «меньшевиков», и это понятно – им кажется (и кажется справедливо), будто те незаслуженно занимают свое привилегированное, хотя и не больно-то завидное место. «Меньшевики» (они же «хозяева дискурса») платят «большевикам» лютой взаимностью, на всякий случай маскируя ее под презрение к «хамам», «быдлу», «гопникам» и т.д. Читателя нет ни у кого, за редчайшими исключениями. И тех, и других можно легко встретить и спутать друг с другом на частых в наши дни поэтических фестивалях, однако по стихам отличить одних от других невозможно. Разница тут куда тоньше: если оплатили тебе дорогу и проживание, значит ты «меньшевик»; если приехал за свои кровные – «большевик».

И вот тихая гражданская война «большевиков» с «меньшевиками» перешла в горячую фазу. Как? Почему? Вернее, почему вдруг? Почему именно сейчас? И каковы, кстати, последние сводки с фронтов литературной борьбы? Читайте об этом в следующей колонке, ровно через неделю.

Виктор Топоров
«Фонтанка.ру»