ПоделитьсяСпустя три десятилетия после знаменитых «Бесов» режиссер снова поставил Достоевского на сцене Малого драматического театра. «Фонтанка» побывала на премьере.
Режиссер Додин репетирует постановки подолгу — по несколько лет. Оттого они и выходят ювелирной выделки, которую нынче встречаешь в театре реже, чем хотелось бы. Так и с новыми «Братьями Карамазовыми». Работа над ними в определенном смысле началась даже не четыре года назад, а значительно раньше — в 1983 году, когда Лев Додин вместе с Аркадием Кацманом и Андреем Андреевым выпустил инсценировку последнего романа Достоевского в Учебном театре на Моховой. Спустя семь лет на сцене МДТ вышли монументальные «Бесы», после были Чехов, Шекспир, Ибсен, Шиллер, Володин и снова Шекспир, но Достоевский в поле зрения художественного руководителя все никак не попадал.
И вот несколько лет назад появилась информация о начале работы над «Братьями» — со стажерами труппы. Со временем количество персонажей сократилось, из действующих лиц остались отец Карамазов с четырьмя сыновьями и Грушенька с Катериной Ивановной. Получилось камерное по форме, но масштабное по содержанию высказывание о том, о чем Додин, по сути, говорит, вероятно, всю или почти всю свою театральную жизнь: о множественности человеческой натуры, в которой добро и зло соединены в разных пропорциях и проявляются в зависимости от обстоятельств. Эта одна из ключевых тем, которая проговаривается с разной силой — особенно в работах последних лет, — в итоге сложилась в определенный сверхсюжет.
Новые «Карамазовы» почти целиком отказываются от повествовательности, а о решающих событиях, ставших импульсом для дальнейших событий, зритель узнает из газетных заметок, которые зачитывают братья. Лев Додин сохраняет монологи персонажей — на их серии, например, построен весь второй акт, — но разрывает интригу. Текст Достоевского в этой версии — прежде всего столкновение идей и мировоззрений.
Общее настроение задает аскетичное решение, придуманное художником Александром Боровским, соавтором Льва Додина с 2009 года. Коробка сцены максимально освобождена, лишь слева вперемешку составлены разномастные стулья. Вдоль левой кулисы установлена мобильная панель с софитами, которая вскоре переместится в правую часть планшета. Однако здесь нет никаких указаний ни на место, ни на время действия — оно происходит везде и нигде, но, вероятнее всего, в аду. Хотя мысль эта слишком уж очевидная и тривиальная. Стилизованные костюмы содержат лишь общие намеки на характеры (все одеты более-менее типично для второй половины XIX века). А непроглядный мрак пустого пространства — сгустившаяся до черноты энергия зла, которая вот-вот устремится вовне. Световая партитура, созданная одним из лучших на сегодня театральных художников по свету Дамиром Исмагиловым, вообще заслуживает отдельного разбора. Тонкости смены настроений, внутреннего состояния героев, перемена участи акцентируются светом — в «Братьях», похоже, задействован весь арсенал осветительной аппаратуры театра.
Поделиться Первым сценическое пространство начнет осваивать Алеша Карамазов (Евгений Санников). Луч рассеянного, мягкого света выделит героя из темноты, на глазах у зрителей он сменит монашескую рясу на цивильную одежду, обозначив таким образом уход из монастыря, и отправится назад, в семью. Затем из люка сцены появится глава семейства, Федор Карамазов (Игорь Иванов). Следом — Иван (Станислав Никольский) и Митя (Игорь Черневич), Грушенька (Екатерина Тарасова) и Катерина Ивановна (Елизавета Боярская). И последним, тоже из люка, как его отец, выйдет бастард Смердяков (Олег Рязанцев). В одних мизансценах актеры существуют на сцене иллюстративно (Митя говорит про красоту, Грушенька тут же демонстрирует изящные щиколотки), в других — психологически тонко (этот способ преобладает). Каждая роль, с учетом сроков и объемов проделанной работы, выписана предельно тщательно. Исполнители находятся на сцене практически до самого финала, и те, у кого нет реплик в определенный момент, лишь удаляются в сторону арьера. Актерская речь практически в каждой мизансцене наполнена персональным внутренним содержанием: беспрепятственно изливается в зал или на партнеров (Иван, Митя), сбивается в непонятную звуковую массу (Федор Карамазов), словно рубится на фрагменты (Катерина Ивановна), бешено вырывается из изъеденного душевной мукой и обидой тела (Павел Смердяков), струится спокойно, временами, правда, взметываясь (Алёша, Грушенька).
К моменту, когда герои собираются вместе, большая часть событий романа позади, дальше будет прояснение отношений — родственных и любовных, ретроспективные истории (как Катерина Ивановна к офицеру ходила, про отца семейства, изнасиловавшего городскую юродивую, в результате чего и появился на свет несчастный Смердяков), убийство (случится вне сцены) и суд над Митей, а по факту — над всеми присутствующими. Поскольку за каждым да найдется какая-то вина.
В первом акте внимание то и дело смещается к брату Алексею, во втором — в большей степени распределяется между Митей и Иваном. Митя выйдет уже закованный в кандалы, почти все время второго акта проведет на авансцене, и его монологи про сон, про уже совсем гипотетическую Америку обращены как бы ко всем сразу и ни к кому конкретно. Иван, предъявивший в первом акте газету с заметкой о давнем жутком деянии папаши, впадает в эмоциональный раж, выпытывает у Смердякова про убийство, экстатически говорит о Боге и черте. После череды монологов в финале все герои усаживаются рядком на стулья, выстроив их на авансцене, и запевают романс Александра Гурилева «Моряк», чья мелодия рефреном проходит через весь спектакль.
В спектаклях Льва Додина всегда есть отменные актерские работы. В «Карамазовых» в первую очередь это Алеша Евгения Санникова, Грушенька Екатерины Тарасовой и Федор Карамазов Игоря Иванова. Санников играет своего героя не монахом, а обычным доброжелательным и здравомыслящим молодым человеком, к которому тянутся все остальные. Про Аграфену Светлову однажды скажут: «чистый ангел». И это полностью отвечает действительности. Тарасова играет свою героиню так, что понимаешь: никакая дрянь и не сможет к ней пристать. Федор Павлович в исполнении Игоря Иванова идет вразрез с описанием, данным Достоевским. Он не плюгав, не омерзителен до поры до времени и в начале спектакля выглядит скорее уставшим и потерянным. Чувство безысходности, нарушения существующих границ и отвращение появляются в момент, когда Алеша зачитывает тот самый газетный репортаж. В этой сцене герой Иванова бубнит нечто нечленораздельное, будто пытаясь оправдаться. Остальные же, кроме довольного достигнутым результатом Ивана, содрогаются от осознания ужаса содеянного. Оказывается, та самая энергия зла нашла выход еще тогда, когда никого из братьев не было на свете, и все это время поглощала и поглощала окружающее пространство и его обитателей.
Просветления же здесь так ни у кого и не наступит. Единственным, кто сможет выбраться из мрака, будет, разумеется, Алеша. В эпилоге, так же как и в прологе, он пройдет сквозь проем в панели с софитами и окажется в круге мягкого, неяркого света. В абсолютной тишине. Которую уже вряд ли что-то сможет нарушить.
Наталия Эфендиева, для «Фонтанки.ру»
